Крутой каменистый обрыв будто притягивал к себе внимание случайных путников, оказавшихся по воле судьбы в этом пустынном месте. Каждый смотрящий на него невольно задумывался о смерти, которая нагрянет, как всегда, неожиданно и заберёт с собой, будь ты хоть трижды богат и влиятелен в этом грешном мире, ведь она не делает различия между богатыми и бедными, королями и вассалами, добрыми и злыми. Пугая путешественников, даже в ветре слышались здесь странные напевы: «Шагни на край — и дальше, там нет ни звёзд, ни солнца, там лишь вода и ветер, покой и сон ждут там».

Том Лингренд прекрасно знал эту песню: еще в детстве ему часто пел ее отец. Будучи кузнецом в Гастингсе, он сыскал себе почет и славу, женился по любви на девушке по имени Джини и завел двух сыновей. После смерти возлюбленной он вместе со старшим сыном Джоном переехал в Истборн, подальше от воспоминаний и тоски о темноволосой дочери портного. Том тогда остался вместе с бабушкой, чтобы помогать ей по хозяйству, а заодно закончить обучение ратному делу. Благо деньги в семье водились, и дети Лингренда могли позволить себе скромное обучение.

Прошло много лет. Том, шагая по пустынному берегу и ведя под уздцы пегую кобылу по кличке Ставня, напевал:

Шагни на край — и дальше, там нет ни звёзд, ни солнца,
Там лишь вода и ветер, покой и сон ждут там.
Ты смерть свою там встретишь, и дух твой не вернется,
Из темных вод не сможет подняться к небесам.

Ветер усиливался, а до Истборна было еще десять с лишним лиг. Два дня назад Лингренд свернул с дороги, решив сократить путь. Ему хотелось поскорее увидеть отца и брата. Сейчас он признавался сам себе, что идея была плохая: осенняя непогода не благоволила к путникам, могла накрыть проливным дождем, густым туманом, а то и ураганным ветром. Кроме того, про эти места ходили слухи, будто где-то у побережья есть ветхая каменная сторожка с обвалившейся крышей, а в ней водились призраки и творилась всякая чертовщина. Те же, кто отважился заглянуть в нее, пропадали навсегда.

— Чушь собачья, Ставня, призраков не бывает, — Том хмуро окинул взглядом вечернее небо. — А вот нам с тобой было бы неплохо найти убежище, а то мы сами ими станем. Смотри, какая туча с востока идет. Как бы не вышло чего.

Лошадь фыркнула и потрясла головой, звонко брякая уздечкой.

— Прости, — молодой человек погладил животное по жесткой холке. — Знаю, что устала, но надо постараться. Ради нас обоих.

Оседлав кобылу, Лингренд поскакал вдоль берега. И все же темнота накрыла их раньше, чем они успели выбраться на дорогу, ведущую до ближайшей деревушки.

— Тут уже недалеко, а там к обозу пристанем. Я тебя накормлю! — кричал путник сквозь ветер, но уже понимал, что они заблудились.

Неожиданно лошадь встала на дыбы и громко заржала. Не удержавшись в седле, Том упал на землю, в траву, забываясь от неожиданности и боли, а когда опомнился, лишь увидел, как Ставня резво удирает в темноту.

— Вот че-ерт... — простонал он, с трудом поднимаясь на ноги и держась за ушибленное бедро. — Ставня! Ставня! Вернись! Тупая скотина. Вот доберемся до дома, на колбасу тебя пущу...

Ругательства не помогли, а тьма вокруг стояла такая, что хоть глаз выколи. Тому не оставалось ничего другого, как хромать вслед за лошадью. Нога разболелась до ужаса, промозглый ветер порывисто толкал в спину, и несчастный путник уже отчаялся найти убежище, как вдруг вдалеке заприметил огонек.

Одинокий дом на огромном пустыре покосился и выглядел не слишком обжитым, но в окне горела одна свеча.

— Эй! Есть кто живой? — Том прошел через калитку, пересек двор. Ему никто не ответил. — Странно. Хозяева собак не держат. И слава богам.

Корчась от боли, молодой человек кое-как взобрался на крыльцо и постучал железным кольцом ручки о дверь.

— Есть кто дома? Простите великодушно, но моя лошадь пропала, а я ранен. Прошу вас, приютите одинокого странника на ночь!

Ему снова не ответили, но дверь оказалась незапертой, гостеприимно открываясь перед раненым человеком и разрешая укрыться за собой. Единственная комната оказалась пуста. Обстановка в доме была небогатой и нежилой: грубо сколоченный деревянный стол у окна был весь в пыли, около стен стояло несколько кованных железом сундуков, служивших, очевидно, бывшим владельцам и постелью, и скамьями. Около двери валялась старая пустая бочка, в которых матросы обычно хранят свои сухари. Пол был покрыт зёмлей и сажей из полуразрушенного камина, которую, скорее всего, разбросал здесь слишком сильный ветер.

Всё в доме говорило о том, что здесь давно никто не появлялся, но зажжённая свеча свидетельствовала прямо об обратном. Был ли этот неизвестный случайным гостем, как и Том, или же постоянным обывателем — оставалось неясным, да и не было у странника особого выбора.

Пройдя внутрь, Лингренд опасливо покосился на зияющий люк чердака, к которому вела лестница. Присев на сундук, Том стал ждать хозяев. Он порылся в карманах и припрятал увесистый кошель в правый сапог, предварительно изъяв из него несколько серебряных монет. «Может, хозяин в сарае, что за домом? — думал он. — Или на чердаке?»

Неожиданно старая и скрипучая дверь распахнулась абсолютно бесшумно, и на пороге дома появился юноша лет восемнадцати. Со светлых волос капала вода, словно на улице шёл сильный дождь, мокрой была и его одежда: простая белая рубашка и чёрные брюки, заправленные в узкие высокие сапоги. Он странно посмотрел на неожиданного гостя, но не сказал ни слова, вглядываясь тусклыми голубыми глазами в лицо человека.

— Я... Прости... — произнес, растерявшись, Том.

Поднявшись, он поправил пояс на охотничьей куртке, неосознанно демонстрируя меч, который немного скрывал серый дорожный плащ. Чего ждать от незнакомца было еще неизвестно, а ангельски красивым людям Лингренд не доверял особенно. Белокурый, с волосами до плеч, нежной кожей, правильными чертами лица, хозяин был похож на видение. Привыкший общаться по долгу службы с мужчинами, Том не мог не отметить такой удивительной красоты. Парнишка мог бы иметь в городе успех и у дев, и у мужей, будь он проституткой. Неужели, он прячется тут от ревнивого любовника или от людской жестокости?

— Ой, прошу простить меня за внезапный визит, — вежливо проговорил Том, вспомнив о правилах приличия, к тому же не хотелось ночевать на улице в такую непогоду. — Я заблудился и поранил ногу. Позвольте остаться до утра? Я заплачу, — Лингренд продемонстрировал серебряную монету в ладони.

Парень перевёл взгляд с лица путешественника на его руку и, сделав несколько шагов вперёд, резко ударил гостя по руке, выбивая монету. Со звоном отскочив от стены, серебро исчезло в пыли, а хозяин дома прошёл к столу и, греясь, протянул ладони к свече. Тонкие длинные пальцы, казалось, совсем не боялись огня и не обжигались. Губы незнакомца, до этого почти синие, постепенно стали розоветь, приобретая нормальный здоровый цвет. Юноша снова посмотрел на Тома, но так ничего и не сказал.

— Знаете, я лучше пойду, — кое-как подняв деньги с пола, путник поковылял к двери.

«Лучше спать под забором, чем в одном доме с психом», — подумал Том.

Перед самой дверью холодные пальцы сомкнулись на запястье Лингренда, и незнакомец дёрнул путника на себя с силой, никак не вяжущейся с его внешней хрупкостью. Не слушая возражений и никак не реагируя на сопротивление, он потащил Тома к стоявшим около стены сундукам и толкнул его на них, заставляя сесть. Юноша встал прямо перед Томом и, также не говоря ни слова, покачал головой, а потом стал медленно расстёгивать свою рубашку.

— Эй! — возмутился путник. — Ты чего? Предупреждаю, я вооружен.

Руки тряслись и никак не могли нащупать рукоять меча. Лингренд знал одну прописную жизненную истину: хуже психа может быть только немой псих. Сгинуть со света белого ни за что Том не желал. Меч, как назло, застрял в ножнах, нога свербела болью, пальцы не слушались.

— Что ты делаешь? — испуганно спросил Том.

Незнакомец закончил со своей рубашкой и сдёрнул её с плеч, откидывая в сторону прямо на грязный пол. Он выжидательно посмотрел на Тома, но не увидев нужной ему реакции, перешёл к совершенно конкретным действиям. Юноша опёрся одним коленом о сундук между ног странника и рёзко рванул его рубашку, отрывая пуговицы и оголяя гостя до пояса, одновременно сковывая его руки в движениях. Затем тонкие пальцы легко расстегнули ремень брюк и залезли за пояс, накрывая ладонью плоть Лингренда. Пальцы блондина были холодными, но очень даже умелыми. Уверенно поглаживая мужчину между ног, он внимательно смотрел ему в лицо, стараясь уловить истинные эмоции.

На Тома нашло ненормальное оцепенение. Его... насилуют? Конечно, парень был сказочно красив, но все остальное было уже слишком. Нервно сглотнув, Лингренд накрыл руку блондина своей, согревая и останавливая одновременно.

— Слушай, красавчик, если хочешь трахнуться, это не со мной. Понял? Я тебя иметь не собираюсь, а себя тем более не позволю. Давай разойдемся по-хорошему, а?

Лицо юноши на несколько мгновений переменилось, выпуская из-под ледяной маски удивление в голубых глазах, но уже скоро оно снова было прежним, а на мужчину напало состояние сродни оцепенению: воздух будто стал гуще, препятствуя его движениям и не позволяя сопротивляться. Незнакомец тем временем наклонился к лицу Тома и мягко коснулся прохладными губами уголка его губ, проводя влажную дорожку ниже — по шее, груди, животу. Блондин был вынужден встать на колени, и пальцы свободной руки быстро расстегнули пуговицы на брюках Лингренда, после чего плоти мужчины коснулись его губы.

— Черт бы тебя побрал! — взвыл Том, попытавшись вырваться, но его словно приклеили к сундуку. Руки и ноги налились тяжестью, а плоть предательски подернулась под губами незнакомца. — Кто ты? Какого дьявола? Мне... О, черт! Я ногу ушиб. Меня перевязывать сейчас — самое то, а не этим заниматься. Пусти! Пусти говорю!

Не обращая никакого внимания на слова и вялое сопротивление мужчины, юноша умело ласкал его член губами и языком, добиваясь необходимой реакции. Он сжимал нежную кожу в паху губами, дразнил языком налившуюся кровью головку, ласкал пальцами мошонку и внутреннюю сторону бёдер Тома так, словно в этот момент для него не существовало ничего более важного, чем то, чтобы доставить удовольствие своему случайному гостю. Он сжимал губы крепче, забирался языком в отверстие на головке, явно наводя на мысли о принадлежности к определённой «профессии».

Сложно браниться, когда тебе так увлеченно сосут. Кусая губы и шипя, Том уже не сопротивлялся. Вцепившись пальцами в края сундука, он вздрагивал и тяжело дышал.

— Слушай, это... Если я тебя обидел, прости. Слышишь? О, Боже! Я сейчас кончу. Отстранись! Всё! Достаточно!

Том излился на губы блондина и застыл. Юноша замер, не поднимая головы, и его плечи неожиданно задрожали, словно сдерживая отчаянные рыдания. Казалось, вот-вот послышатся всхлипы, а на чресла мужчины побегут солёные слёзы, но ничего этого не случилось: блондин поднял голову и посмотрел на Тома совершенно сухими, но больными глазами. Так смотрят побитые жизнью собаки на перекрёстках дорог да замерзающие нищие в лютый декабрьский мороз.

— Эй, ты чего? — Том, наконец, обрел способность двигаться, но приятная слабость растекалась по телу. Сейчас бы спать лечь, а еще поесть чего-нибудь. — Ну, прости. Я не хотел, правда, — Лингренд протянул руку и погладил парня по щеке. — Извини! Сейчас я все уберу.

Краем плаща Том вытер губы блондина от своего семени.

— Ты все-таки законченный псих. И не смотри на меня так. Сам отымел. И, между прочим, это я должен чувствовать себя изнасилованным, — в голосе Тома не было ни злобы, ни упрека, он словно с малым ребенком разговаривал. — Совсем ты одичал тут. Ну, скажи что-нибудь.

Блондин несколько раз моргнул, словно не веря в только что произнесённые мужчиной слова, и встал с колен, быстро снимая свои брюки и сапоги. Оставшись обнажённым, он снова потянулся губами к лицу Лингренда, садясь на его колени верхом и соединяя их бёдра. Прохладные пальцы зарылись в тёмные волосы, и юноша заставил гостя откинуть голову назад. Он стал покрывать поцелуями шею, надавливая на кожу языком в особенно чувствительных местах. Бёдра незнакомца тёрлись о пах Тома слишком откровенно, явно показывая своё желание, хотя парень и не был возбуждён.

— Слушай, — ненавязчиво сказал Лингренд, стараясь не прикасаться руками к своему странному любовнику, — я все понимаю. У меня тоже давно никого не было, но давай не будем голову терять. Ты только что едва не расплакался. У меня нога болит, у тебя... У тебя наверняка тоже болит что-нибудь.

Странная воля юноши снова парализовала Тома, и снова его ослабленное тело поддалось приятному возбуждению. На памяти Лингренда такое с ним никто не вытворял. Чтобы он, уставший и раненый, два раза подряд взял кого-то? Чудеса, да и только!

— Послушай, малыш, у меня же там не маленькая штука. Я не хочу тебя поранить, слышишь? Черт, что я говорю! Я не хочу с тобой делать ЭТО.

Парень целиком и полностью игнорировал слова и предупреждения мужчины, двигаясь в одном ритме и имитируя половой акт. Он тёрся ягодицами о напряжённую плоть гостя, заставляя её скользить между двух полушарий, ненадолго задерживаясь около тесно сжатого анального отверстия. Все повадки юноши говорили о немалом стаже в качестве городской шлюхи, но что-то непонятное не давало укрепиться в этом мнении окончательно

Блондин нетерпеливо царапал спину Тома ногтями, откидывал голову назад, заставляя светлые пряди стелиться по спине, и исступлённо кусал губы, всем своим видом демонстрируя желание в этот раз оставить решающие действия за брюнетом.

Лингренд прикрыл глаза, сходя с ума от нестерпимого желания и, в конце концов, покоряясь ему. Том с трудом протянул руку и ласково погладил парня по щеке.

— Что ты делаешь? Я же не железный, — прошептал он. — Такой красивый юноша, как ты, мог бы ублажать королей и быть богатым, а ты, глупыш, на прохожих кидаешься, — в серых глазах Лингренда промелькнуло сожаление и чувство вины. — Неправильно как-то это все. Не так...

Пальцы блондина неожиданно крепко сжались на широких плечах мужчины, и он замер, пристально глядя в тёмно-серые глаза. Бледно-розовые губы немного приоткрылись, словно незнакомец собирался что-то сказать, но передумал, да так и остался с этим нелепым выражением на лице. Пальцы Тома прошлись по губам юноши, но сейчас горе-путешественник испытывал к хозяину сторожки не столько вожделение, сколько жалость.

— Не стоит растрачиваться на кого попало. Слезь с меня, а я не трону, обещаю. Если хочешь, пошли со мной в город, найдем тебе дом, дело по душе, невесту неплохую. А то что ж ты, словно проклятый, тут один обитаешь.

На лице мальчика (это существо со светлыми волосами и по-детски наивными глазами вряд ли сейчас можно было назвать по-другому) отразилось удивление и почти страх. Он нерешительно дёрнулся, словно собираясь подняться и уйти, но потом пресёк это движение и твёрдо покачал головой. (Порно рассказы на любой вкус) В холодных голубых глазах на несколько секунд промелькнуло что-то свойственное взгляду стариков, повидавших за свою жизнь слишком много. Такие перемены не могли принадлежать простому восемнадцатилетнему пареньку, коим он в первый раз предстал перед Томом.

Незнакомец сжал руки на плечах гостя крепче, ясно давая понять, что не будет отказываться от своих притязаний на его тело, и прижался ближе, словно боясь, что его оттолкнут.

— Ничего, — тяжело вздохнул Том, стараясь не думать о том, что его торчащая колом плоть так и просит насадить на нее юношу и что низ живота сводит болезненной судорогой, — если ты немой, так это не беда. Мой брат — хромой, и то жену нашел, двух детишек завел. И у тебя все будет, только...

Лингренд осторожно обнял юношу и провел ладонью по спине.

— Не надо делать того, о чем потом будешь жалеть.

Блондин утвердительно кивнул, соглашаясь с последними словами путника и не думая отстраняться. Тёплая ладонь прошлась по прохладной спине слишком болезненно, и юноша выгнулся в руках мужчины, облегчая проникновение и прижимаясь к напряжённой плоти ягодицами. И хотя член незнакомца по-прежнему был не возбуждён, в уверенности того продолжить не было ни капли сомнения.

Лингренд стиснул зубы и плюнул на бесполезные разговоры. «А может, это моя плата за ночлег?» — подумалось вскользь, и Том стал нежно целовать прохладную кожу юноши. Это было странно: ощущение такое, будто ты целуешь осенний ветерок, что заблудился в начале зимы. Ласковым Лингренд умел быть, да и приходилось не раз, но вот сейчас он превзошел сам себя. Он нежил спину юноши руками, не скупился на поцелуи, шептал, что тот красивый, но сумасшедший.

Если юноша и привык отдаваться первому встречному, то о ласке и нежных прикосновениях знал слишком мало, а то и вовсе ничего. Он то замирал в руках мужчины, то начинал уворачиваться от нежных прикосновений и поцелуев, и иногда — совсем редко — прижимался ближе, безмолвно прося ещё и ещё.

За окнами бушевал ураган: завывал, дергал ставни, злился на все, словно пытался добраться до двух соединившихся воедино мужчин, заставить их не стонать, замолчать навечно, разомкнуть тесные, жаркие объятия. Но дом был будто заколдован, и даже треснутые стекла не поддавались упрямым порывам непогоды.

Обычное совокупление к концу приняло все очертания любви: нежность Лингренда и податливость незнакомца дополнили друг друга и завершили начатое на одном мгновении блаженства, ставя, наконец, точку в истории грехов и желаний.

Отдышавшись с горем пополам, Том оперся спиной о стену и, прижимая к себе юношу, сказал:

— А знаешь, мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой. Странный ты все-таки, малыш. Даже не вспотел, а меня вот заездил уже, — Лингренд ласково поцеловал любовника в висок. — Жаль, что я не знаю твоего имени.

Юноша неподвижно сидел в объятиях мужчины, спрятав лицо на его плече и почти не дыша. Неожиданно ласковый, как и всё только что произошедшее, поцелуй в висок заставил его очнуться и несколько отстраниться от любовника. Блондин медленно опустил глаза и внимательно посмотрел на обнажённый живот брюнета. С нескрываемым удивлением проведя пальцами по горячей коже, он собрал с него свою семенную жидкость и вопросительно поднял глаза на Тома.

— Ты что, никогда раньше не кончал? — по-доброму усмехнулся Лингренд. — Я, конечно, не образцовый любовник, но если уж получать удовольствие, то вместе, правильно? Лицо у тебя такое, будто и правда кончил впервые в жизни.

Юноша моргнул и, как бы очнувшись, быстро слез с колен Тома, в спешке стал натягивать на себя одежду. Кое-как застегнув брюки и накинув на плечи рубашку, он распахнул дверь и выскочил на улицу, словно за ним гнались черти. На улице свистел ветер, сверкали молнии, но незнакомец не обращал на них никакого внимания и почти бежал к обрыву, спотыкаясь о невидимые в темноте камни, снова поднимаясь и продолжая своё бегство.

— Постой! Что я не так сказал? — вопрошал Том, кое-как поднимаясь на ноги и торопливо прихрамывая. — Ты же погибнешь там! Эй!

Но звать было бесполезно. Нерешительно постояв в проеме дверей пару минут, Лингренд громко чертыхнулся и, прикрывая от соленого ветра лицо ладонью, пошел в темноту.

— Малы-ы-ш! Где ты? Вернись!

В предрассветных сумерках у края обрыва Том вдруг разглядел смутное пятно белой рубашки и, насколько хватало сил, направился туда. Нога нещадно болела, и приходилось придерживать ее за бедро. Лингренд всего лишь моргнул, а юноша исчез — как и не бывало. Испугавшись, что мальчишка сиганул вниз с высоченного обрыва, Том рванул вперед — и сам едва не сорвался в бушующую бездну вод. Дрожа от холода, он вглядывался в черные волны, но не видел ни единого светлого пятнышка.

Неожиданно мужчина почувствовал позади чьё-то присутствие и, резко обернувшись, едва не отдал свою душу небесам. Перед ним был тот самый юноша, но узнать его можно было лишь по светлой копне волос, отсвечивающей белым при каждой вспышке молнии. Лицо несчастного было страшно изуродовано: между кровавыми порезами с рваными краями почти не было целой кожи, а на висках её не было вовсе, и сквозь кровавую кашу матово просвечивала кость. Изодранная в тряпки одежда хлопала на ветру, словно флаг пиратского корабля, а на обнажавшемся теле не было живого места: изрезанное, избитое и израненное, оно вызывало ужас и немой крик. Справа на животе зияла огромная рана, в глубине которой виднелись рёбра и то, что осталось от внутренностей.

Существо нетвёрдо стояло на ногах, покачиваясь от каждого порыва ветра и скаля жёлтые зубы в страшной усмешке. Сделав шаг вперёд, оно вынудило Тома отшатнуться к пропасти, но тот, всё же, удержался на самом краю, не поддавшись панике. И тогда живой труп закричал, заглушая своим воплем гром небес и шум волн. В глазах человека потемнело, вокруг него наступила спасительная тишина и полная темнота.

Лингренд очнулся от жуткого холода, от которого ломило ребра, и понял, что он, как ни странно, жив. Жив, но на волосок от смерти. Едва открыв глаза, Том увидел внизу острые камни и море. Одно неверное движение — и его тело соскользнет с края обрыва и устремится вниз с огромной скоростью. Что ж, тихое солнечное утро уже не задалось.

Кое-как цепляясь затекшими пальцами за землю, Том отполз от края и перевернулся на спину. Испуганно осмотревшись, он еще некоторое время продолжал лежать на земле, а потом поднялся на ноги. В хижину идти не хотелось, но, как назло, там остались его вещи: плащ, деньги, оружие. Вспоминая ужас прошлой ночи, Лингренд едва сдерживал дрожь. Он не мог понять, как умудрился влипнуть в такую скверную историю и, тем более, каким чудом остался цел.

Вещи он собирал быстро, стараясь не шуметь и постоянно озираясь. Дневной свет успокаивал, а в солнечных лучах лениво плавали пылинки.

Схватив оружие и плащ, Лингренд вышел из дома и, обернувшись в последний раз на сундук, что служил ему ночью ложем любви, поковылял прочь.

Через час он добрался до небольшого перелеска, где решил немного перевести дух: больной ноге нужен был отдых. И все-таки страх не позволял Тому оставаться на месте слишком долго. Воспоминания смешались, словно черное и белое, прекрасный ангел и чудовище, страстный любовник и призрак-убийца, жаждущий крови своей случайной жертвы, жалость и страх, страх, страх...

— Господи, прости меня. Если я выберусь отсюда живым, обещаю, что исправно буду платить десятину.

— Что Господу твои деньги? — послышался из-за спины каркающий старческий голос. — Только мусор. О душе бы лучше позаботился, сынок.

Испуганно обернувшись, путник увидел сгорбленную прожитыми годами женщину в грязном рваном плаще, давно потерявшем свой истинный цвет, и с кривой палкой вместо клюки. Её седые неподвязанные космы свисали почти до самой земли, а на горбу болталась плетёная корзина с грибами и травами.

— Чего забыл в этом проклятом месте? — старуха прямо посмотрела на молодого человека, и он увидел, что глаза её были без зрачков.

— Моя лошадь сбежала, — ответил Том, поднимаясь на ноги и несводя со старухи напряженного взгляда. После ночного происшествия Лингренд ловил себя на мысли, что начинает подсознательно бояться даже собственной тени, — а я заплутал.

— Выбирался бы ты отсюда побыстрее, коли жизнь дорога, — прошамкала старуха почти беззубым ртом, — а то, не приведи Господь, к обрыву черти выведут, с них станется. Собирать потом твои кости белым чайкам да гадам морским.

Женщина покачала головой и обеими руками уцепилась за палку.

— Иди от меня на юг, там тропинка будет, так с неё не сворачивай и ветер не вздумай слушать: он тут много чего болтает.

— А что возле обрыва? — настороженно поинтересовался Том, в одно мгновение позабыв как про тропинку, так и про то, что торопился.

— Да сторожка лесничего нашего, правда, там больше полувека никто не живёт: вытравил всех оттуда сынишка оружейника. Как кто в те места не заглянет — скоро в море находят с глазами выклеванными, и то, если находят.

— Сынишка оружейника?

Том нахмурился, почувствовав неладное. Эх, держаться бы подальше от всех этих тайн и чертовщины, но ведь кто-то там, в небесах, наградил человека неуемным любопытством. Скольких оно сгубило, скольких еще погубит!

— И что же с ним случилось? — продолжил Том.

— Издалека ты, раз не знаешь, — покачала головой старуха и отчего-то отвернулась. — Скажу тебе, а то ещё решишь остаться да собственные силы испытать. Пустое, молодое бахвальство — тут уже никто ни ему, ни нам не поможет. Больше полувека назад жил тут в замке неподалёку знатный Лорд, первый подданный и вассал короля. Был у него оружейник — мастер, коих сейчас вряд ли сыщешь на свете белом. Простой люд судачил, что с нечистым он знается, оттого и мастерство его да премудрости. Уж не знаю, что насчёт нечистой силы, но не ломались выкованные им клинки, да и такие искусные были — глаз не оторвать от такой работы: всё гравировки, да роспись по клинку. Хотя речь не о том.

Старуха закашлялась и, немного погодя, продолжила:

— Был у него сынишка. Никто не знал, откуда он взялся, потому что не было у оружейника ни жены, ни женщины постоянной. Парнишка простой был, с городской ребятнёй дружить бегал, отцу в кузне помогал, у писаря нашего грамоте учился. Смышлёный. Всем улыбнётся, с каждым поговорит и всем угодит. Как сейчас помню: заругал меня отец, а я в сад убежала, стою под яблоней, слёзы платком утираю, а он тут как тут, протягивает мне только что срезанную розу и улыбается, — морщинистое лицо старухи на несколько секунд просветлело, словно помолодев, и она задумалась, погрузившись в воспоминания.

— И что же было дальше? — спросил Том.

— Сгубила его красота. Уж не знаю в кого, но хорош он был, словно ангел: светлые волосы да глаза, словно ясное небо. Одухотворённые глаза, не бывает у людей таких. Лорд любитель был до красивых юношей, так и приметил его, как только тот немного подрос. Всё оружейника просил сына ему отдать, мол, будет в любви да почёте, да только не согласился мастер, пожалел его. Рассердился Лорд за такую дерзость и прогнал оружейника из замка, а сына его приказал схватить и насильно в свои покои доставить. Сопротивлялся парнишка, словно дикий зверёк, да только что супротив воинов-то? Обесчестил его Лорд... Сама до сих пор рыдания в северной башне помню, но чем мы с матерью могли помочь?

Голос старухи задрожал, но она не останавливалась:

— Уж не знаю как, но сбежал от Лорда сын оружейника в следующую ночь в ту лесную сторожку. С лесничим его отец дружбу водил, вот и надеялся парнишка на что-то, видимо. Поймали его уже перед самым домом и, по приказу Лорда, убили. Жестоко убили, такое даже детоубийце не пожелаешь. Я помню, воины ещё хвастались, а у добрых людей сердце от жалости сжималось от их рассказов. А чтобы улик явных не было, тело в море выкинули, как раз с того самого обрыва. Вот так-то. Только проклял оружейник Лорда и весь его род: года не прошло, как тот умер при странных обстоятельствах. Говорили, белокурого парнишку в его спальне видели, да мало ли что люди болтают? Замок вскоре продали за долги, да и все люди, что участвовали в убийстве, недолго прожили. С тех пор говорят, что душа сына оружейника так и не может успокоиться: бродит он ночами лунными по берегу морскому и камешки в море кидает. А уж если кто забредёт в сторожку — не возвращается более живым.

— Слышал я эту историю, — вздохнул Том. — Только в Гастингсе у нас эту страшилку рассказывают по-другому. Говорят, что призрак этот крови людской не из-за мести жаждет, а ради удовольствия. Развлечется, а потом убьет неосторожного путника.

Том взглянул на лес в сторону тропинки, прикидывая, где юг. Конечно же, ему было жаль парня, но сейчас он даже под страхом смерти не вернулся бы в этот чертов дом. До ближайшей деревни должно было быть недалеко.

— Разное люди сказывают, — заливала старушка, — только вот не трогает он никого, кроме мужчин. Я как-то сама в ту сторожку забрела: жить совсем худо стало, да и матушка моя померла, думала, попрошу прощения за батюшку покойного. Если простит — их обоих спасу, ну а убьет — тоже за дело будет. Так не тронул. Три ночи прождала его в сторожке — даже не показался. Может, помнил, а может, просто связываться не захотел.

— А как звали сына оружейника, бабусь? — неожиданно для себя спросил Лингренд.

Наморщив лоб, пожилая женщина долго вспоминала.

— Дай, Господь, памяти... Еще чудное имя было, мы прежде его не слыхали. Батюшка его Тилем звал, но это ласково, коротко. А вот истинного имени я уже не припомню: голова совсем дырявая стала.

— Тиль, значит, — странно усмехнулся Лингренд. — Спасибо вам за помощь, но мне пора идти. К ночи доберусь до деревни, если мешкать не буду.

Дав старухе на прощание монетку, Том пошел на юг.

До ближайшего двора Том добрался далеко за полночь. Там его обогрели и за небольшую плату накормили, а утром и Ставня нашлась в одном из дворов. Конечно, доказать, что лошадь принадлежит ему, Том не мог, поэтому пришлось купить ее заново у толстого рыжего фермера по имени Гарри Ринг. Вещи, что были в сумке у седла, пропали бесследно. Том, конечно, погоревал о них, но искать виноватых не стал: бесполезное занятие.

Через пару дней Лингренд уже обнимал отца, брата, золовку и двух очаровательных племянников-близнецов. О происшествии в сторожке у обрыва он никому не сказал и дал себе слово забыть и впредь обходить это место стороной.

Прошла осень, зима, но забыть не получалось: сладкие сны о голубоглазом юноше не давали Лингренду покоя, словно он прикоснулся к чему-то сокровенному, а потом потерял это. А вскоре Том начал думать о Тиле днями и ночами. Вопреки всякой логике, ему хотелось вернуться в сторожку и увидеть юношу хотя бы еще раз, но страх перед изуродованным призраком моментально остужал его порывы.

К маю Ставня издохла от какой-то лошадиной болезни, и ее тело вынесли на свалку, что была за городом. Том купил себе черного молодого жеребца, такого спокойного по нраву, что вся родня удивлялась. «Куда поставь — там и лежать будет!» — смеялись соседи, а Лингренд все больше видел в этой особенности достоинство. Чем спокойнее лошадь, тем лучше.

Но Черногривый был не единственной переменой в жизни Тома: отец сосватал ему неплохую невесту — дочь скорняка, что жил на соседней улице. Свадьбу назначили на конец сентября, и счастливые молодые теперь были обязаны видеться каждый день в доме родителей.

Лиз нравилась Тому: скромная хорошая девушка, которая будет хорошей женой ему и отличной матерью его детям, но вот мысли о Тиле отчего-то стали терзать его еще больше.

Зачем он ехал туда, возвращался в этот проклятый дом? Лингренд сам не понимал. Просто стало невыносимо видеть сны и жаждать его прохладных губ, глаз, его гибкого тела. За полгода в этих местах пропало трое мужчин: один был стражником, двое других — обувных дел мастера. Том знал, в чем дело и, кажется, знал, как это остановить. Старуха, которую он встретил, бежав из сторожки, говорила, что хотела просить прощения. Том тоже хотел, в основном, за нетвердость характера и за то, что не был настойчив в своих отказах. Он дал себе слово ни за что на свете не подходить к обрыву.

Едва сторожка показалась вдали, Черногривый испуганно захрипел, заплясал на месте и встал на дыбы, но в этот раз Лингренд удержался в седле и усмирил жеребца. Он спешился и, накинув на глаза лошади мешок, повел её к дому. Пустырь весь покрылся цветущим вереском и в свете ласкового июньского солнца казался Раем, если бы не почерневший от времени домишка, что возвышался черным угрожающим силуэтом над розовым покрывалом цветов.

Привязав лошадь к покосившемуся забору и оставив меч у седла, Том долго собирался духом. Он провел на улице весь день: накормил Черногривого, поел сам, озирался, один раз обошел дом кругом. Но когда солнце стало садиться, оставаться на улице стало жутко.

Лингренд устроился на ночь в сторожке, но сон не шел. Сев на тот же сундук у стены, Том зажег побольше свечей и стал ждать.

Солнце медленно опустилось за горизонт, и с последним его лучом воздух знакомо загустел, отбирая последнюю надежду на то, что всё, происшедшее несколько месяцев назад, — просто дурной сон.

Через несколько минут после заката берег окутала тишина, а потом хорошо знакомая путнику свеча на столе вспыхнула сама собой, приветствуя хозяина. Дверь бесшумно распахнулась, и голубые глаза из снов впились в лицо Тома пристальным взглядом. Юноша выглядел точно так же, как и в ту ночь: чёрные брюки и сапоги, белая рубашка. Даже светлые волосы были растрёпаны точно таким же образом, и с них точно так же капала солёная морская вода. На лице призрака не отразилось никаких эмоций, словно и не было той встречи промозглой осенью и шторма у обрыва.

Лингренд нервно сглотнул и, поднявшись на ноги, попятился к стене. Упершись спиной в каменную кладку, он собрался с мыслями и тихо сказал:

— Я не за этим пришел. Я хочу просто поговорить.

Юноша закрыл за собой дверь и приблизился к мужчине, ничем не давая понять, что понял его слова и принял их условие. Он остановился в двух шагах от него и немного наклонил голову набок, изучая своего гостя.

— Не убивай меня, — Том неосознанно осторожно отходил к углу, стараясь не поворачиваться к Тилю спиной. — Я не виноват в том, что случилось с тобой.

Неугомонный путешественник сам загонял себя в безвыходную ситуацию, а юноше только и оставалось, что ей воспользоваться. Он медленно наступал на мужчину, и когда тот упёрся спиной в угол, положил ладони на стены по обеим сторонам от него и всё так же замер, давая Тому возможность договорить. Прохладное дыхание коснулось ключиц под распахнутой на груди рубашкой, и парень спокойно ждал, изображая вежливое внимание.

— Тиль... Тебя ведь зовут Тиль, верно? — Лингренд пытался заговорить призрака и не поддаваться на его колдовское обаяние. — Твой отец очень любил тебя, Тиль. Тебя все любили, верно? Зачем же ты мстишь?

На мгновение в голубых глазах промелькнуло странное чувство, слишком похожее на страх, но тут же прохладные пальцы вплелись в тёмные волосы Тома, притягивая его лицо к лицу призрака. Губ мужчины пока коснулось только лёгкое дыхание, но стальная хватка в его волосах и прижимающее к стене тело не давали сомневаться в том, что за этим всем последует.

Лингренд едва не поддался и не поцеловал юношу, но он слишком хорошо знал, что будет после. Том лихорадочно искал выход из ситуации, но на ум ничего не шло.

— Нет! — выдохнул он, уже вжимаясь в стену до предела. — Тиль, остановись! То, что ты делаешь — ужасно. Так нельзя!

Блондин немного отстранился, словно для того чтобы увериться в истинности прозвучавших слов, и когда это произошло, тихо, но с некоторой долей злой иронии, поинтересовался:

— А разве ты не этого хотел все эти месяцы? — голос призрака, очевидно, мог принадлежать подростку, кем он и являлся по физическому состоянию, но с одним условием: если бы этот подросток прожил более семидесяти лет.

У Тома мурашки по коже побежали: призрак читал его мысли. Был ли смысл отпираться? Нет. Откровенность — его единственный шанс на спасение.

— Да, я хотел... Все это время, но если бы я жил пятьдесят лет назад, я бы сумел защитить тебя, Тиль, — Лингренд говорил твердо и печально, глядя в глаза призрака. — Я бы никому не позволил причинить тебе вред, потому что... Потому что мне не все равно.

Том пошевелил пальцами, проверяя, насколько он еще свободен в своих действиях. Оказалось, вполне достаточно, для того чтобы суметь отойти от стены и осторожно выбраться из объятий призрака. Остановившись у стола, Лингренд протянул руку к пламени свечи, но не коснулся его.

— Я вернулся, потому что мне не все равно, Тиль. Я пришел просить у тебя прощения.

— И что ты готов сделать во имя моего прощения? — юноша повернулся к Тому, но больше не делал попыток приблизиться. — Думаешь, простого «извини» будет достаточно? Если бы это было так, слишком многие из вас остались бы живы. Тебе удалось уйти из этого места, но сбежать от меня ты так и не смог. Ты ещё веришь в свою добрую волю, Том Лингренд?

— Я верю, что при жизни у тебя было доброе, отзывчивое сердце, Тиль. А еще, — Лингренд, сожалея, улыбнулся и взглянул на юношу, — я верю, что настоящая любовь умеет творить чудеса. Если это неправда, и я ошибаюсь, если человеческая душа ничего не стоит, и если я сейчас лгу, мое тело завтра будут поедать рыбы.

— Уже сегодня, — неприятно усмехнулся юноша.

Он прошёл к сундукам и расположился на них с максимально возможным удобством, после чего поманил мужчину к себе пальцем.

— Ты готов умереть ради меня, Том?

Сердце в груди билось бешено, на лбу человека проступила холодная испарина, руки дрожали, когда он медленно подошел к юноше и опустился перед ним на колени, взял его руки в свои и осторожно поцеловал холодные ладони.

— Я не хочу умирать, но когда я ехал сюда, я предполагал, что ты не отпустишь меня просто так...

Пальцы Тиля были холодными, но Лингренд пытался отогреть их горячим дыханием, губами, слезами, что против воли капали с ресниц. Ничего не получалось!

— Я могу попросить тебя убить меня на рассвете, с первыми лучами солнца?

— Нет, не можешь. Мне не позволено находиться здесь при свете дня.

Юноша внимательно следил за действиями мужчины, и его пальцы подрагивали против воли, выдавая странную чувствительность к подобным действиям. А разве мёртвые могут чувствовать? Выходит, что так.

— Так зачем же ты приехал? — устало спросил блондин и ненавязчиво отнял свои руки от тёплых прикосновений путника. — Я же не настолько надоедал тебе ночными визитами, только когда мне становилось совсем скучно.

— Я хотел помочь тебе, Тиль, — обреченно вздохнул Лингренд и поднял глаза на юношу, — но по дороге сюда так и не придумал ничего. Сегодня ты убьешь меня, а завтра найдешь себе новую жертву, и это будет длиться годами. Эта мысль мне причиняет такую глубокую боль, что я не нахожу покоя. Я проклят так же, как и ты, Тиль. Я знаю, что ты чувствуешь.

Юноша долго молчал, смотря куда-то поверх головы путника. Там была только пыльная стена, но призрак видел далеко не её.

— Скажи, бравый воин, защитник слабых и угнетённых, а тебя когда-нибудь брали против воли только ради того, чтобы увидеть страх в твоих глазах? За тобой когда-нибудь гнались со сворой охотничьих псов? Тебя когда-нибудь насиловали девять человек, которым было мало тех отверстий, что дал нам Бог, и они прорезали ещё? — тяжёлый взгляд опустился со стены на мужчину, но в нём не было ни страха, ни боли — ничего. — Только тогда ты знаешь, что я на самом деле чувствую.

Глаза Лингренда распахнулись от ужаса, а дыхание сперло. Даже представляя себе все это, он едва сдерживал тошноту. Что за кошмар пришлось вынести несчастному сыну оружейника? Кто додумался сотворить такое? Как можно назвать человеком тварь, которая способна ни подобные извращения? Том не знал, он не испытывал ничего подобного. Сердце в груди болело, и он виновато опустил глаза.

— Тебе было страшно, Тиль?

— Страшно? — парень на несколько секунд задумался, а потом криво усмехнулся. — Нет, это не то слово, чтобы выразить все мои эмоции в тот момент. Страха не было. Видишь ли, болевой шок стирает это чувство подчистую, после того, что с тобой уже сделали, бояться больше нечего. Понимаешь? Совершенно нечего бояться. Даже когда ты ещё живой летишь с обрыва на скалы — тебе уже лучше. Лучше, чем было до этого.

Тиль изучал лицо человека, будто пытаясь увидеть все его эмоции от рассказа.

— Ты пришёл сюда только для того, чтобы услышать всё из первых уст? Грета тебе не всё рассказала, или ты особый любитель слезливых историй?

— Не говори так! — человек у ног призрака обхватил голову руками, понимая, что медленно сходит с ума, а потом умоляюще схватился за руку блондина. Серые глаза Тома блестели от слез. — Я не враг тебе! Я не враг тебе, Тиль! Я хочу знать, что сделать, чтобы твоя боль отпустила тебя? Чтобы ты был свободен. Что, Тиль? Я всего лишь человек, который мало знает о жизни и, тем более, о смерти. Мне не понять, почему такое происходит, но должен же быть какой-нибудь выход, надежда! Господи, ну хоть что-нибудь!

Если привидения и умеют удивляться, то с Тилем сейчас случилось именно это: он смотрел на человека у своих ног и молчал, не понимая, что вызвало такие сильные эмоции. Жалость была для него простым словом, особенно жалость к постороннему. Это казалось неправильным и почти диким, хотя он и не чувствовал в Томе лжи.

— Это невозможно, — сказал он как можно более сухо. — Смерть Лорда не прекратила моего существования, как и смерть всех участников моей гибели. Теперь рассчитывать на что-то глупо.

Лингренд замер, на его лице проступила какая-то ужасная ядовитая обреченность: если призрак не знает, как освободиться, откуда будет знать человек? Что ж, это означало только одно: Том ошибся и заплатит за свою глупость жизнью.

Человек поднялся с колен и, склонившись к лицу юноши, ласково погладил по волосам:

— Сколько у меня осталось времени?

— Лет сорок, сорок пять, — серьёзно произнёс призрак, глядя на мужчину снизу вверх. — Ты проживёшь долгую и счастливую жизнь, у тебя будет трое детей и красавица-жена. Ещё и с внуками повидаться успеешь.

Том долго вглядывался в глаза мертвеца, пытаясь понять, но потом просто открыто спросил:

— Разве ты не убьешь меня еще до восхода?

— До какого из восходов? — усмехнулся блондин. — Их, знаешь ли, слишком много, чтобы загадывать наверняка. Если я не убью тебя ни в одну из ночей — ты проживёшь свои сорок лет.

— Ты хочешь, чтобы я приходил к тебе время от времени? Это цена за мою жизнь?

— Понимай, как знаешь, — Тиль искривил губы в подобии улыбки и поднялся на ноги. — Докажи, что отличаешься от всех тех, кто имел меня здесь только потому, что я не оказывал сопротивления — и будешь жить.

Он с вызовом посмотрел на мужчину и направился к двери.

— И не вздумай бежать, ты прекрасно знаешь, что я найду тебя где угодно. Во сне я тоже умею менять облик.

Лингренд молча смотрел, как Тиль растворился в ночной темноте, и думал о том, что не особо-то он отличается от других, потому что, несмотря ни на что, он хотел Тиля. Договор с дьяволом — вещь губительная, и в ней всегда проигрывает человек.

Остаток ночи Том провел без сна, а задремал лишь под утро, но и с приходом солнца ему не удалось поспать. Черногривый проголодался и устал сидеть на привязи, а потому громко заржал и едва не своротил забор. За долгий день Том почти заново отстроил сарай, что стоял за домом, и неплохо пристроил в нем вороного. В ближайшем перелеске обнаружился родник, что тоже порадовало воина. И все же ночь неумолимо приближалась, и снова, как по мановению руки, на столе с наступлением тьмы зажглась свеча.

Дверь уже привычно открылась, и на пороге появился мокрый белокурый юноша. Но в этот раз он не пошёл дальше двери, а лишь сделал человеку знак следовать за собой и исчез в постепенно сгущавшейся тьме.

Летние ночи на этой земле были удивительно светлыми, особенно при полной луне. И если пустырь, в котором стояла сторожка, был тёмным, то на побережье даже для человеческого взгляда было мало невидимого. Песчаная отмель вдалеке под яркой луной будто светилась своим особенным светом, а удивительно спокойная вода отражала лунные лучи, и, казалось, по её поверхности можно было пройти ногами и не промокнуть.

Но путь призрака не лежал на побережье и песок, юноша медленно, но верно шёл к обрыву, ведя за собой неосмеливающегося возразить путника.

Пока Лингренд шел за Тилем, его знобило от страха: каждую минуту бояться за свою жизнь оказалось тяжелым бременем даже для такого смелого мужчины, как Том. Друзья, бывало, нахваливали его выдержку и доблесть, а сейчас у него тряслись колени, и за это было почти стыдно.

Блондин подошёл к самому краю так, что камни посыпались вниз, и протянул мужчине руку, приглашая подойти к себе вплотную. Он не принял своего пугающего облика, всё так же оставаясь восемнадцатилетним парнем, но никто не мог гарантировать, что этого не случится вовсе.

Том несколько минут не решался приблизиться, но, в конце концов, медленно подошел к Тилю и вложил свою руку в его ладонь. Глядя на тонкие нежные пальцы призрака, Лингренд задался вопросом: «Неужели это конец?»

— Что ты сейчас чувствуешь? — прозвучал тихий голос, но юноша не раскрывал рта. — Тебе страшно?

— Да, — не признать очевидного было сложно: руки немного дрожали, дыхание участилось, и он был бледен как июньская луна. — Очень.

— А если я сейчас столкну тебя на камни — тебе будет хуже, чем сейчас, или лучше?

Лингренд знал, к чему этот вопрос, и все равно ответил честно:

— Хуже, — он сглотнул и настороженно посмотрел вниз, туда, где ласковые морские волны с тихим шелестом набегали на острые, словно пики, камни. — Но ты же не скинешь меня, пока я не нарушил нашего договора? — Том внимательно взглянул в голубые глаза.

— А у нас был договор? — голубые глаза прищурились. — Я попросил доказать, что ты не такой, как все те, что были здесь до и после тебя — ты пока не особо стремишься это сделать. Или ты не можешь придумать ту единственную причину, по которой ты не должен пойти рыбам на корм?

Ладонь блондина сжалась крепче, и Том понял, что убежать он просто не сможет.

— Я не собираюсь ничего выдумывать. Особенно причину, — твердо ответил Лингренд, но на его глаза навернулись слезы.

Призрак издевался над ним, обвел вокруг пальца, играл, как кошка с мышью перед тем, как вонзить в нее острые когти. А перед лицом смерти все откровенны, как дети, и Том не стал исключением.

— Ты мне нравился, Тиль, даже со всеми твоими странностями. Я догадался, что с тобой что-то нечисто еще в нашу первую встречу, но я поддался на твою нежность и напористость, на твою детскую беззащитность. Ты меня достал гораздо глубже, чем кого-либо, потому что в ту ночь я не просто имел тебя, я занимался с тобой любовью, черт побери! И вернулся я тоже поэтому, — Лингренд протянул руку и, проглотив застрявший в горле ком, погладил призрака кончиками пальцев по щеке. — Все это время, пока я жил в Истборне, я думал, что тебе нужна помощь, что тебе тяжело здесь и в тебе еще сохранилась мизерная часть того, кем ты был до смерти...

Сказав это, Том в последний раз взглянул в глаза блондина и сделал шаг к обрыву. Из-под сапог вниз полетели камешки.

— Я любил тебя, Тиль.

Рука юноши сжала кисть мужчины ещё крепче, не давая сделать дальше и шага, а голубые глаза распахнулись в уже нескрываемом удивлении. Призрак сейчас удерживал человека отнюдь не от побега, а от шага туда, где заканчивалась земля и начинался воздух, на острые скалы далеко внизу.

— А сейчас? — глухо проговорил он уже по-человечески. — Сейчас ты меня ненавидишь?

— Нет. Я не смогу ненавидеть тебя даже тогда, когда буду там, — ответил Том, кивнув на разверзшуюся перед взором головокружительную бездну.

Как же ему было жаль, что все кончается именно так, что Тиль — призрак и никогда не сможет стать прежним.

— Знаешь, в марте я попросил знакомого художника нарисовать твой портрет, но у него плохо получилось, он нарисовал тебе слишком грустные глаза. Такие, что я не мог смотреть в них, а потому я припрятал портрет в сундук. Даже тогда мне казалось, что ты зовешь меня... Что ж, — Том невесело усмехнулся, — теперь я знаю зачем.

Тиль хмурился, глядя на мужчину, и молчал. Не обладай он возможностью читать истину по глазам, решил бы, что его жертва изрядно завралась, но в глазах Тома не было лжи или притворства, только грусть и обречённость посланного на смерть.

Того белокурого паренька, что в начале века дарил девушкам розы просто так и бегал по выходным в книжную лавку уже давно не было на этом свете. Здесь остался лишь жаждущий отмщения и успокоения убийца с его внешностью. Но сейчас в убийце просыпалось то, что, казалось, уснуло на века — сострадание.

— В последнее время от желающих умереть мне во благо не отбиться, — с мрачной иронией проговорил он. — Иметь дело с живыми куда приятнее. Я не допущу, чтобы тут, кроме меня, ходил ещё кто-то.

Призрак потянул человека за руку на себя и заставил отойти от края обрыва. Лингренд долго не мог найти нужных слов от удивления, а потом осторожно приблизился к юноше и нежно обнял. Эти объятия были такими хрупкими и невесомыми, что принять их за похоть нельзя было даже отдаленно.

— Спасибо, Тиль. Ты гораздо человечнее многих живых, хотя и сам не знаешь об этом. Ты не убийца.

Человек, как оказалось, тоже умел читать истину по глазам, даже если они принадлежали призраку. Блондин замер в объятиях, будто не зная, как ему поступить: оттолкнуть или прижать ближе, а потом тихо спросил:

— Это Грета назвала тебе моё имя?

— Да, — Том отстранился и кивнул. — Это единственное, что она могла вспомнить. А мне так и не удалось узнать твое настоящее имя.

— И не надо, — усмехнулся парень, — к чему поминать старое? Пусть будет Тиль.

Призрак отошёл от края обрыва и посмотрел на залитый лунным светом песчаный пляж. Видимо, в эту ночь ему опять придётся кидать в море камни.

— Иди в дом, — он обернулся к мужчине, — до рассвета у тебя ещё есть время поспать. Обещаю, что больше не побеспокою.

— Ты приходи... Я буду ждать.

Лингренд погладил Тиля по белокурым волосам и, вздохнув, поплелся к дому. Том чувствовал страшную усталость, словно из него ушли все жизненные силы и теперь он даже не сможет уснуть. А еще его сотрясала внутренняя дрожь. Устроившись на ночлег на сундуке, мужчина не сомкнул глаз и, едва дыша, прислушивался к звукам за окном. В конце концов Лингренд не выдержал и тихонько позвал:

— Тиль?

Юноша на берегу размахнулся, чтобы кинуть в море очередной камень, но так и не выпустил его из ладони, прислушавшись к тому странному зову. Он повернулся в сторону сторожки и долго смотрел на кусты, за которыми та была скрыта. Никакой опасности не было, и зачем человек позвал его, было совершенно непонятно. Призрак сделал несколько шагов от моря, а потом резко повернулся и швырнул гальку в воду. Тому явно будет лучше без него.

Утром Лингренд проснулся от жуткого чувства голода, но первым делом он бросился к окну, чтобы увидеть хрупкий силуэт юноши у обрыва, однако был уже рассвет.

До полудня Том не знал, куда девать свою тревогу, он боялся, что Тиль больше не придет. Нет, Лингренд безусловно хотел, чтобы душа несчастного сына оружейника нашла успокоение, но хотелось увидеть его хотя бы еще разок, чтобы попрощаться.

Казалось, что день тянулся бесконечно, и Том старался занять себя чем-нибудь, а иначе просто бы сошел с ума от мрачных мыслей и тоски. Он поставил у родника пару силков для зайцев, отпустил попастись Черногривого и даже привел в порядок дом. Самым трудным оказалось развести огонь в камине и вычистить дымоход. К вечеру старая сторожка выглядела обжитой. Том умылся, побрился и надел чистую рубашку: он готовился к встрече.

Мокрые светлые волосы привычно трепал ветер: призрак стоял у края обрыва, обнимая себя за плечи и вглядываясь в яркие окна сторожки. Из трубы дома медленно поднимался дым, от прошлого гнилого забора не осталось даже доски, на его месте стояла новая крепкая изгородь, а в тишине июльской ночи то и дело всхрапывала лошадь. Не выдержав, Тиль улыбнулся: человек точно сошёл с ума — остаться здесь после вчерашнего...

Блондин внезапно передёрнул плечами и замер, осознавая, что ему холодно. В мокрой одежде на сильном ветру это было и неудивительно, но только не для мёртвого. Призраки не умеют чувствовать ничего, кроме человеческого тепла их случайных жертв. Нахмурившись, Тиль стал копаться в собственных ощущениях: нет, ему ничего не показалось, он действительно замёрз и довольно сильно, будто холод всех прошлых лет набросился на него, вмиг делая слабым и ни на что не способным человеком. «Неужели это из-за... ?» — юноша снова посмотрел на такие манящие огни окон и не поверил сам себе. «И он собрался остаться здесь навсегда? — неожиданно взъярил он и быстрым шагом стал спускаться на пустырь, хотя ещё несколько секунд назад не собирался делать ничего подобного, — это уже слишком!»

Тиль резко распахнул дверь и уставился на мужчину.

— Ты что, собрался здесь жить?

— Я думал, что могу остаться... на некоторое время, — растерянно ответил Том. — Тебе не нравится?

— Насколько ты здесь? — нахмурился Тиль, но злые нотки из его голоса уже исчезли. — Если мне не изменяет память, у тебя скоро свадьба.

— Это не имеет значения, — мягко ответил Лингренд, думая совершенно о другом.

В конце концов его напряжение, что скопилось за день, вылилось в облегченную улыбку на красивых губах, и после некоторой паузы Том, словно сам себе, произнес:

— Я боялся, что ты больше не придешь, Тиль.

Неожиданно призрак сделал совершенно нереальное: тяжело вздохнул и прислонился к дверному косяку спиной, спрятав глаза за тенью от волос.

— Зачем ты это говоришь? Зачем ты чувствуешь? Неужели ты не понимаешь, что это ни к чему не приведёт?

— Я... — совсем тихо прошептал Лингренд, — я понимаю. Нас разделило время и пространство, и даже смерть. Мне не дано знать, сколько нам отпущено времени на то, чтобы побыть вместе, и я ничего не могу с этим поделать.

Мужчина присел на сундук и, сцепив пальцы, облокотился на колени. Задумчиво разглядывая пыль у своих сапог, Том покачал головой:

— Сердцу не прикажешь, это оно привело меня назад. У нас нет будущего, Тиль. Я проживу свою жизнь и уйду из мира, а твоя судьба не ясна. Но пока я тут, и пока есть сегодня.

Юноша устало прикрыл глаза и сполз по двери на пол, закрыв лицо руками. Чувства и эмоции возвращались в оледеневшее тело. Это было слишком больно, чтобы притворяться.

— У тебя своя жизнь, Том. В ней будут радость и горе, как и у каждого человека, я вижу это. Но в твоей жизни нет меня. Я мёртв, понимаешь? Меня давно уже нет, всё, что есть — озлобленный дух, что принимает по ночам призрачную плоть, чтобы напоить море кровью, а берег костями.

Блондин поднял голову и посмотрел на Лингренда тусклыми голубыми глазами.

— Уходи, пока не поздно. У тебя ещё есть шанс всё исправить.

Том поднял голову и встретился глазами с Тилем.

— Не прогоняй меня, — серьезно попросил он. — Если хочешь, я все верну на место. Вот, смотри!

Схватив ведро с водой, Том плесканул ей в камин, и огонь тут же угас, оставив после себя шипящие угли. Густой сумрак воцарился в комнате, его нарушало только пламя одинокой свечи, которая, сколько не жги, не сгорала.

— Я все верну, только позволь остаться.

Лингренд отбросил пустое ведро в сторону и, подойдя к юноше, присел перед ним на корточки. В серых глазах читалась мольба.

— Ты готов провести здесь всю свою жизнь? — на Тиля было страшно смотреть: и без того бледные губы приобрели какой-то синий оттенок и немного дрожали. — Ты это серьёзно?

Не отводя пристального, решительного взгляда, Том только кивнул, подтверждая сказанное Тилем. Он действительно мог остаться здесь. Место глухое, искать его на побережье никто не станет, а отцу он сказал, что едет в Гастингс. Лингренд был неплохим охотником, мог спать даже под дождем. Конечно, ему необходимо будет иногда выбираться в город за одеждой, солью и оружием, но большую часть жизни он уже собрался провести в этой старой сторожке вместе с ее странным обитателем.

Тиль беспомощно смотрел на человека и не понимал ни его, ни себя. Он слишком привык ненавидеть всех людей без разбора, ненавидеть люто и желать самой страшной гибели, но он не мог убить сидящего перед ним безумца, и от этого хотелось выть на луну подобно старому волку.

— Хочешь увидеть, что я есть на самом деле? — тихо спросил он у Тома и поднялся на ноги. — На твоём месте я бы не делал поспешных решений.

Призрак странно смотрел на человека сверху вниз и протягивал руку ладонью вверх.

Нужно было решать, стоит ли идти до конца, несмотря на то, что такого Тиля Лингренд действительно боялся. Пришло время для откровений и истины. Том не знал, готов ли он узнать правду, и все же протянул Тилю руку.

— Мы снова пойдем к обрыву? — спросил он.

Призрак немного удивлённо посмотрел на человека и помотал головой:

— Я не хочу тебя убивать, если ты об этом. Я просто кое-что покажу, то, что было когда-то тем Тилем, о котором тебе рассказала Грета.

Юноша сжал пальцами кисть мужчины и посмотрел в его глаза:

— Я не причиню тебе вреда, обещаю.

— Я знаю, — Лингренду безумно сильно захотелось поцеловать юношу, но он не сделал этого и корил себя за ненужные мысли. — Я пойду с тобой. Веди.

Они вышли из дома, спустились на песчаную косу, оставив обрыв за спиной, и медленно побрели по песку на северо-запад. Тиль то и дело поднимал с песка крупную гальку и кидал её в море, заставляя прыгать по волнам, разбивая жёлтые лунные блики на них вдребезги. Неожиданно брошенный призраком камень, который по всем законам логики должен был пойти на дно, прилетел обратно, взбив песок у ног Тома небольшим фонтаном.

— Вот заразы, — усмехнулся блондин и кинул ещё один камень, который точно так же прилетел обратно, — всё никак не угомонятся.

— Что ты делаешь? — осторожно поинтересовался Лингренд, не скрывая удивления, глядя на камни, которые сначала исчезали в море, а затем неизменно возвращались.

— Играю, — пожал плечами юноша, — одному здесь скучно. Не каждый же день сюда странники забредают.

Он поднял с земли ещё один камень, и тут со стороны моря послышался звонкий женский смех и всплески воды.

— Им вон тоже скучно, — кивнул призрак на воду, — в открытом море сейчас не поплаваешь, вот и сидят около берега.

— Кто это? — Том никак не мог заставить себя не удивляться или, по крайней мере, не показывать этого.

— Люди называют их русалками, — улыбнулся Тиль, — только на самом деле это те же призраки. Люди, утопившиеся в море и так и не нашедшие покой.

Он тяжело вздохнул и посмотрел куда-то за предел видимого человеком.

— Не ходи в лунные ночи по побережью, они не убийцы и в большинстве своём не желают людям ничего плохого, но по незнанию могут и утопить.

— Я не пойду. Мне тебя одного вполне хватает, — эта неожиданная шутка могла означать только одно: страх Тома перед неизведанным постепенно сходил на нет, и он привыкал к новой жизни, к новым ощущениям. — Прости, глупость сказал.

— Да нет, — усмехнулся Тиль, — всё правильно сказал, я страшнее русалок.

Возможно, это звучало бы бахвальством неразумного мальчишки, гордящегося неизвестно чем, но тон юноши был серьёзен как никогда.

— Расскажи мне про свою невесту, — тихо попросил он.

Лингренд не ожидал такого вопроса, он даже напрочь забыл про русалок и про камешки. Виновато отводя взгляд, Том пожал плечами.

— Она... обыкновенная, — вот и все, что он смог рассказать о Лизе.

— А я, значит, необыкновенный? — юноша мог сказать это с укором, но прозвучало неожиданно иронично. — И поэтому ты решил провести всю свою жизнь в компании призрака-убийцы на берегу моря?

— Ты не поверишь, но я ничего не решал, — Лингренд шел рядом с юношей и в какой-то момент просто взял его за руку. — Просто в один летний день я не выдержал, все бросил и приехал сюда, чтобы увидеть тебя хотя бы еще раз в жизни.

Тиль помотал головой, но не отнял руки.

— Никогда не понимал людей, — криво улыбнулся он. — Испокон веков вы жертвуете собой ради любимых и не просите ничего взамен — этого я никогда не смогу понять. Только вот...

Призрак неожиданно остановился и повернулся к мужчине лицом.

— Только вот ты не думал, что будет со мной после твоей смерти?

— Нет, — Том неловко перебирал прохладные пальцы в своей ладони и не чувствовал отвращения. — Я, скорее, думал о том, что моя жизнь и смерть не будут для тебя значить ровным счетом ничего. Я ехал попросить прощения и, возможно, помочь. Увидеть тебя. Ты сейчас говоришь со мной так странно, Тиль, словно упрекаешь за то, что я здесь. Ты ведь сам когда-то был человеком. Ты и сейчас человек, Тиль. И пусть мне будет плохо, но если ты откажешься от своей мести и обретешь покой, я буду счастлив, потому что участи призрака ты не заслуживаешь.

— Да, я упрекаю тебя за то, что ты не ведаешь, что творишь, — блондин попытался выдавить из себя улыбку взрослого над шалостями ребёнка, но не смог. Хоть он и был старше деда Тома, юноша не мог вести себя с ним как с маленьким несмышлёнышем.

Тиль приблизился к Лингренду и свободной рукой коснулся его щеки, впервые добровольно даря ласку.

— А ты не заслуживаешь участи отшельника.

— Теперь это уже мой выбор, — прошептал Том и мягко поцеловал ладонь Тиля.

Эти прикосновения дарили блаженство гораздо большее, чем он испытал тогда, обнимая стройное прохладное тело, сидя на сундуке и не понимая, что творит. Сейчас понимал. Сейчас тот страшный изуродованный труп казался чем-то нереальным, чем-то, чего никогда не было в жизни Лингренда.

Юноша едва ощутимо вздрогнул, но опять не отстранился, побеждая что-то внутри себя.

— Подожди с выводами. Я ещё не показал тебе то, что хотел.

Тиль потянул мужчину за собой немного быстрее, будто стараясь приблизить решающий момент. Они дошли до конца песка, и путь им преградили скалы.

— Придётся обойти по воде, — блондин подошёл к морю и ступил на воду как на землю. Стихия держала призрака на себе или просто не позволяла оказаться внутри себя. — Держись ближе к скалам, там неглубоко.

Юноша спокойно пошёл по воде, огибая скалу, и где-то посередине пути остановился, ожидая Тома.

Вода доставала до подбородка, и Лингренд порядком нахлебался, но, крепко цепляясь за скалы, он побеждал фут за футом. Том от рождения был упрямым и сильным. Постепенно уровень воды стал меньше, и вскоре Том добрался до подобия глубокого грота.

Они вышли на почти точно такой же песчаный пляж, только он был значительно уже, находился под землёй, и на песке, помимо камней и ракушек, лежал различный морской мусор: обломки древесины, бочки, запутавшиеся рыболовные сети, какие-то ящики.

— Тут море очищает себя от грязи, — Тиль неспеша брёл по песку, обходя брёвна и доски.

Неожиданно около одного из ящиков что-то матово блеснуло белым, и, приглядевшись, Том понял, что это человеческий череп. Постепенно расширяя обзор, мужчина понял, что весь пляж усыпан костями: старыми, пожелтевшими от ветра и песка, и почти новыми, ослепительно-белыми в зыбком лунном свете. То там, то тут лежали предметы человеческой одежды: драный сапог, шляпа капитана корабля, дамский корсет.

Юноша остановился и выжидательно посмотрел на Лингренда.

— Это своего рода кладбище. Кладбище тех, кто отдаёт свои души морю и мне.

Лингренд ступал осторожно, боясь, что под его ногами хрустнет чья-то кость. Он хмуро осмотрелся по сторонам, а потом взглянул на призрака.

— Ты тоже здесь?

Тиль кивнул и поманил мужчину дальше в глубь грота. Здесь почти не было света, но взгляд мог различить едва заметно белеющие в темноте кости.

— Здесь почти всё, — усмехнулся призрак, глядя на останки того, кем он когда-то был. — Их, почему-то, вынесло дальше остальных, и именно поэтому они ещё сохранились.

У Лингренда в груди замерло сердце. Он смотрел на изломанные кости того, кого любил, и печаль сжигала его душу. Опустившись на колени, Том несмело прикоснулся к останкам Тиля кончиками пальцев.

— Можно я заберу их отсюда?

— Зачем тебе это? — нахмурился юноша. — Им и здесь неплохо живётся: ещё лет пятьдесят, и от них не останется даже песка.

— Я могу отвезти тебя туда, где ты родился, — Лингренд взглянул на Тиля. — Возможно, Грете будет легче, если она хотя бы иногда сможет приносить цветы на твою могилу. Да и мне... Мне это тоже нужно.

— Я родился очень далеко отсюда, ты вряд ли когда-нибудь доберёшься до тех мест, а Грета... — юноша криво и безрадостно улыбнулся, сжимая руки в карманах в кулаки. — Грете уже ничего не нужно.

Он отошёл, как могло показаться с первого взгляда, к простой куче тряпья на песке и присел возле неё на корточки.

— Она снова приходила ко мне ещё весной и снова ждала три дня в сторожке, но после она не ушла, а сбросилась с того же обрыва. Через месяц её останки выкинуло сюда.

— О, Боже... — Том прикрыл глаза и отвернулся. — Тиль, что стало с ее душой?

— Отправилась туда, где она отдохнёт и наберётся сил, — парень грустно улыбнулся и выпрямился. — Такие, как она, не могут страдать вечно. Смерть стала её избавлением от грехов, которых она не совершала, но платила за них. Кому-то смерть приносит успокоение, а кому-то совсем наоборот.

Призрак приблизился к человеку и внимательно на него посмотрел.

— Теперь ты понимаешь, к кому испытываешь любовь? К нему, — Тиль указал на кости. — А он давно мёртв. Стоит ли тратить свою жизнь на мертвеца, Том?

— Ты не знал любви, Тиль, оттого и задаешь такие вопросы, — Лингренд поднялся на ноги и встал лицом к лицу с призраком. — Грета любила тебя, и твой отец тоже. Но им не осталось ничего, даже могилы, на которой они могли бы поплакать. Я люблю тебя, а его, — Лингренд тоже кивнул на кости, — а его мне очень жаль, потому что даже сейчас он страдает и боится отпустить свою боль.

— Скажи, Тиль, чего ты хочешь? Я дам тебе это, — произнес Том.

Более смешного и одновременно жестокого парадокса судьба просто не могла приготовить: Тиль так хотел любви и тепла при жизни, а вышло так, что достались они ему только после смерти.

— Поцелуй меня, — юноша проговорил это прежде, чем подумал, и теперь замер в молчаливом изумлении, как от своей реакции, так и от слов Тома, — если, конечно, не боишься, — улыбнулся он криво.

Лингренд изумленно моргнул, потом внимательно всмотрелся в глаза призрака: что-то заставляло верить в искренность этой просьбы.

— Поцелуй любви совсем не похож на то, что выпало испытать тебе, — Том нежно заключил лицо Тиля в свои теплые ладони и приблизился губами к губам. — Я не боюсь. Ты почувствуешь.

Поцелуй был осторожным, ласковым — так целуют только любимых, так целуют свои мечты. Тиль замер, впитывая в себя тепло и нежность человека, но пока никак не отвечая. Он учился, учился ласке и любви, забывая грязь и похоть. Учился верить в то, что прикасаться можно не только для того, чтобы доставить удовольствие себе. Мертвец понемногу оживал: к нему возвращались чувства и эмоции, а также потребность дарить тепло.

Призрак немного неловко обнял Тома за шею и приподнялся выше, делая контакт плотнее и слаще. Губы поначалу неуверенно шевельнулись в ответ, но уже скоро юноша стал отвечать Лингренду с неменьшим пылом и умением.

Том целовал юношу и не мог отстраниться. Как же он мечтал в своих снах об этом! Даже ледяной призрак становится теплее, если наконец находит то, что искал. Сильные руки обняли стройный стан и прижали к себе, словно говоря за хозяина: «Не отпущу». Лингренд неожиданно прервал поцелуй.

— Нам лучше остановиться на этом, Тиль. Я могу захотеть большего, но я не хочу причинять тебе боль. Перед тем как ты в прошлый раз убежал к обрыву, скрывшись от меня в урагане, я слишком хорошо разглядел ее в твоих небесных глазах. Мне показалось, что я тебя сильно обидел и мне не следовало разговаривать с тобой слишком... некрасиво. Я не хочу, чтобы ты снова побежал от меня.

Тиль несколько секунд неотрывно смотрел в серые глаза человека, а потом опустил голову и, судя по звуку, усмехнулся:

— Знаешь, а ведь ты тогда оказался прав. Я на самом деле ни с кем, кроме тебя, не получал удовольствия. Уж не знаю, каким способом тебе удалось тогда сделать мне приятно, но это так. И испугался я именно этого.

— Ты еще совсем ребенок, Тиль, — Лингренд крепко обнял любимого, моля небеса, чтобы рассвет никогда не наступил.

Перебирая мягкие светлые волосы, Том понимал, что день ото дня его чувства становятся сильнее, а сдерживать желание уже сложно, так же, как и скрывать это. Лингренду сейчас даже было наплевать, убьют его после этого или нет.

— Но я очень люблю тебя.

— У нас есть ещё пара часов до рассвета, — блондин прижался губами к местечку между плечом и шеей мужчины и сам не поверил в свои слова.

Было ли это влияние тёплого человеческого тела или тех воспоминаний, которыми юноша мучился с осени, но он хотел Лингренда, хотел чувствовать его в себе и принадлежать ему целиком.

— Только потом тебе придётся возвращаться в сторожку одному.

— Просто побудь со мной эти пару часов, — Лингренд погладил юношу по спине, — день без тебя будет долгим. Не волнуйся, я неплохо плаваю. Если не будет шторма, выберусь.

Том еще мгновение сомневался, а потом подумал: «Будь, что будет», — и стал целовать Тиля в губы уже страстно, отдаваясь во власть желания. Совесть его упрекала за жажду обладать тем, что должно претить нормальному человеку, но Лингренд сошел с ума еще тогда, когда на рассвете оседлал Черногривого и поехал на побережье. Что терять еще? Что он променял на ласку этих прохладных рук, гибкого прекрасного тела, которое только прятало под ангельской внешностью ужасные раны и горе? Только свою распланированную до тошноты жизнь, красавицу жену, будущих детей, должность командира городской стражи, теплую широкую постель и посиделки с друзьями за пинтой пива в баре Лондона. Не слишком много, как ему казалось, и одновременно — всё.

— Тиль... О, Тиль... Прости меня. Прости!

Том просил прощения за то, что раздевал парня, целовал без разбора лицо, шею, плечи, прижимал к себе и хотел близости. Он просил прощения за то, что на деле все-таки оказался таким же, как и все, с той лишь разницей, что к этому белокурому чудовищу у него были чувства.

— Пожалуйста, не останавливайся, — Тиль прижимался к брюнету всем телом, а его пальцы путались в мелких пуговицах рубашки человека, — я хочу этого, правда.

Юноша сам не понял, в какой момент проклятие стало благословением, и то, что раньше вызывало только боль, страх и унижение, стало приносить удовольствие и желание продолжать существовать. Призрак добровольно отдавал себя тому, кто не заставит страдать, как остальные, а даст возможность принять все чувства до конца и закричать не от боли, а от единения сущностей.

Тиль ласкался и ласкал в ответ, и это уже были не расчетливо-холодные прикосновения, как когда-то в сторожке. Сейчас блондином двигали его чувства, и он совершал ошибки, неточности в ласках и касаниях, но делал это только по собственному желанию.

Они слились воедино, лежа на песке. Том был осторожен, словно все это происходило для Тиля в первый раз, но, как оказалось, до этого момента Лингренд даже не представлял, что бывает так хорошо! У него и раньше были любовницы и даже любовники, но он никого не любил по-настоящему. Сейчас все было особенным: каждое касание, каждый поцелуй, каждый стон на губах и каждый тяжелый вдох. А потом — крик и блаженство на грани реальности.

Голова с растрёпанными светлыми волосами лежала на плече Тома, и Тиль задумчиво водил пальцем по его груди, что-то невидимо вырисовывая. Они лежали прямо на песке, там, куда их привела любовь и страсть. Уж теперь-то юноша прекрасно понимал, ради чего люди жертвуют собой. Нет, не из-за физического удовольствия или глубоких долгих поцелуев, но ради тех мгновений настоящей близости и счастья, что может дать лишь один.

После всего случившегося, Тиль думал, что двери в Рай для него навсегда закрыты, но, как оказалось, Рай можно было найти на земле и после смерти. Безумный, алчущий крови и страданий призрак был прощён, но это прощение было хуже проклятия: он понимал, что больше не вернётся на этот берег и не увидит того, кто смог победить его смерть.

Тиль немного приподнял голову и коснулся губами тёплой кожи Лингренда, а потом обнял его руками за талию и снова затих.

— Я тебя никогда не забуду, — проговорил он тихо.

Он прощался, и Том знал это, понимал. По щекам текли слезы потери и умиротворения, но человек не чувствовал их. Он только прижал к себе Тиля и, стараясь не замечать рассветных бликов на воде, прошептал:

— Я навсегда останусь твоим.

Было слишком несправедливо обрести и сразу же потерять. Юноша прятал лицо на груди человека, но тот всё равно мог чувствовать жаркие слёзы мертвеца. Он не плакал никогда: ни в детстве, ни когда его насиловали, ни когда убивали. А теперь он не мог сдержать слёз, хотя и знал, что так будет лучше для всех.

Где-то за гротом небо уже окрасилось в предрассветные тона, и до солнца оставались считанные минуты. Тиль чувствовал, как время, которого всегда было слишком много, подходит к концу.

— Мы с тобой обязательно встретимся там, — юноша улыбнулся сквозь слёзы и поднял на Тома яркие голубые глаза. — Когда-нибудь. Я обещаю.

Первый луч солнца рассёк сумрак, и обнимавшая блондина рука Лингренда опустилась на песок, потому что больше под ней никого не было. На несколько секунд в гроте повисла звонкая тишина, но свистящий на камнях ветер донёс последнее несказанное слово:

— Люблю...

Лингренд тяжело вздохнул, но не смог ничего сказать: он бы просто разрыдался. Все его мысли летели вслед за Тилем, в небеса, в бледные лазурные небеса. Случилось то, о чем он мечтал: душа сына оружейника обрела вечный покой, а он...

Том не позволил своей тоске по голубым глазам уничтожить его. Он только изредка приезжал на усыпанный вереском берег, чтобы привести в порядок могилу Тиля, в которой он схоронил его останки. Через сорок с лишним лет Том Лингренд скончался от сердечного приступа. Его сыновья — Тиль и Алекс — выполнили последнюю волю отца и похоронили его рядом со старой, развалившейся от времени сторожкой. На смертном ложе Лингренд признался, что так и не смог разлюбить своего прекрасного призракапальцев.

— Можно я заберу их отсюда?

— Зачем тебе это? — нахмурился юноша. — Им и здесь неплохо живётся: ещё лет пятьдесят, и от них не останется даже песка.

— Я могу отвезти тебя туда, где ты родился, — Лингренд взглянул на Тиля. — Возможно, Грете будет легче, если она хотя бы иногда сможет приносить цветы на твою могилу. Да и мне... Мне это тоже нужно.

— Я родился очень далеко отсюда, ты вряд ли когда-нибудь доберёшься до тех мест, а Грета... — юноша криво и безрадостно улыбнулся, сжимая руки в карманах в кулаки. — Грете уже ничего не нужно.

Он отошёл, как могло показаться с первого взгляда, к простой куче тряпья на песке и присел возле неё на корточки.

— Она снова приходила ко мне ещё весной и снова ждала три дня в сторожке, но после она не ушла, а сбросилась с того же обрыва. Через месяц её останки выкинуло сюда.

— О, Боже... — Том прикрыл глаза и отвернулся. — Тиль, что стало с ее душой?

— Отправилась туда, где она отдохнёт и наберётся сил, — парень грустно улыбнулся и выпрямился. — Такие, как она, не могут страдать вечно. Смерть стала её избавлением от грехов, которых она не совершала, но платила за них. Кому-то смерть приносит успокоение, а кому-то совсем наоборот.

Призрак приблизился к человеку и внимательно на него посмотрел.

— Теперь ты понимаешь, к кому испытываешь любовь? К нему, — Тиль указал на кости. — А он давно мёртв. Стоит ли тратить свою жизнь на мертвеца, Том?

— Ты не знал любви, Тиль, оттого и задаешь такие вопросы, — Лингренд поднялся на ноги и встал лицом к лицу с призраком. — Грета любила тебя, и твой отец тоже. Но им не осталось ничего, даже могилы, на которой они могли бы поплакать. Я люблю тебя, а его, — Лингренд тоже кивнул на кости, — а его мне очень жаль, потому что даже сейчас он страдает и боится отпустить свою боль.

— Скажи, Тиль, чего ты хочешь? Я дам тебе это, — произнес Том.

Более смешного и одновременно жестокого парадокса судьба просто не могла приготовить: Тиль так хотел любви и тепла при жизни, а вышло так, что достались они ему только после смерти.

— Поцелуй меня, — юноша проговорил это прежде, чем подумал, и теперь замер в молчаливом изумлении, как от своей реакции, так и от слов Тома, — если, конечно, не боишься, — улыбнулся он криво.

Лингренд изумленно моргнул, потом внимательно всмотрелся в глаза призрака: что-то заставляло верить в искренность этой просьбы.

— Поцелуй любви совсем не похож на то, что выпало испытать тебе, — Том нежно заключил лицо Тиля в свои теплые ладони и приблизился губами к губам. — Я не боюсь. Ты почувствуешь.

Поцелуй был осторожным, ласковым — так целуют только любимых, так целуют свои мечты. Тиль замер, впитывая в себя тепло и нежность человека, но пока никак не отвечая. Он учился, учился ласке и любви, забывая грязь и похоть. Учился верить в то, что прикасаться можно не только для того, чтобы доставить удовольствие себе. Мертвец понемногу оживал: к нему возвращались чувства и эмоции, а также потребность дарить тепло.

Призрак немного неловко обнял Тома за шею и приподнялся выше, делая контакт плотнее и слаще. Губы поначалу неуверенно шевельнулись в ответ, но уже скоро юноша стал отвечать Лингренду с неменьшим пылом и умением.

Том целовал юношу и не мог отстраниться. Как же он мечтал в своих снах об этом! Даже ледяной призрак становится теплее, если наконец находит то, что искал. Сильные руки обняли стройный стан и прижали к себе, словно говоря за хозяина: «Не отпущу». Лингренд неожиданно прервал поцелуй.

— Нам лучше остановиться на этом, Тиль. Я могу захотеть большего, но я не хочу причинять тебе боль. Перед тем как ты в прошлый раз убежал к обрыву, скрывшись от меня в урагане, я слишком хорошо разглядел ее в твоих небесных глазах. Мне показалось, что я тебя сильно обидел и мне не следовало разговаривать с тобой слишком... некрасиво. Я не хочу, чтобы ты снова побежал от меня.

Тиль несколько секунд неотрывно смотрел в серые глаза человека, а потом опустил голову и, судя по звуку, усмехнулся:

— Знаешь, а ведь ты тогда оказался прав. Я на самом деле ни с кем, кроме тебя, не получал удовольствия. Уж не знаю, каким способом тебе удалось тогда сделать мне приятно, но это так. И испугался я именно этого.

— Ты еще совсем ребенок, Тиль, — Лингренд крепко обнял любимого, моля небеса, чтобы рассвет никогда не наступил.

Перебирая мягкие светлые волосы, Том понимал, что день ото дня его чувства становятся сильнее, а сдерживать желание уже сложно, так же, как и скрывать это. Лингренду сейчас даже было наплевать, убьют его после этого или нет.

— Но я очень люблю тебя.

— У нас есть ещё пара часов до рассвета, — блондин прижался губами к местечку между плечом и шеей мужчины и сам не поверил в свои слова.

Было ли это влияние тёплого человеческого тела или тех воспоминаний, которыми юноша мучился с осени, но он хотел Лингренда, хотел чувствовать его в себе и принадлежать ему целиком.

— Только потом тебе придётся возвращаться в сторожку одному.

— Просто побудь со мной эти пару часов, — Лингренд погладил юношу по спине, — день без тебя будет долгим. Не волнуйся, я неплохо плаваю. Если не будет шторма, выберусь.

Том еще мгновение сомневался, а потом подумал: «Будь, что будет», — и стал целовать Тиля в губы уже страстно, отдаваясь во власть желания. Совесть его упрекала за жажду обладать тем, что должно претить нормальному человеку, но Лингренд сошел с ума еще тогда, когда на рассвете оседлал Черногривого и поехал на побережье. Что терять еще? Что он променял на ласку этих прохладных рук, гибкого прекрасного тела, которое только прятало под ангельской внешностью ужасные раны и горе? Только свою распланированную до тошноты жизнь, красавицу жену, будущих детей, должность командира городской стражи, теплую широкую постель и посиделки с друзьями за пинтой пива в баре Лондона. Не слишком много, как ему казалось, и одновременно — всё.

— Тиль... О, Тиль... Прости меня. Прости!

Том просил прощения за то, что раздевал парня, целовал без разбора лицо, шею, плечи, прижимал к себе и хотел близости. Он просил прощения за то, что на деле все-таки оказался таким же, как и все, с той лишь разницей, что к этому белокурому чудовищу у него были чувства.

— Пожалуйста, не останавливайся, — Тиль прижимался к брюнету всем телом, а его пальцы путались в мелких пуговицах рубашки человека, — я хочу этого, правда.

Юноша сам не понял, в какой момент проклятие стало благословением, и то, что раньше вызывало только боль, страх и унижение, стало приносить удовольствие и желание продолжать существовать. Призрак добровольно отдавал себя тому, кто не заставит страдать, как остальные, а даст возможность принять все чувства до конца и закричать не от боли, а от единения сущностей.

Тиль ласкался и ласкал в ответ, и это уже были не расчетливо-холодные прикосновения, как когда-то в сторожке. Сейчас блондином двигали его чувства, и он совершал ошибки, неточности в ласках и касаниях, но делал это только по собственному желанию.

Они слились воедино, лежа на песке. Том был осторожен, словно все это происходило для Тиля в первый раз, но, как оказалось, до этого момента Лингренд даже не представлял, что бывает так хорошо! У него и раньше были любовницы и даже любовники, но он никого не любил по-настоящему. Сейчас все было особенным: каждое касание, каждый поцелуй, каждый стон на губах и каждый тяжелый вдох. А потом — крик и блаженство на грани реальности.

Голова с растрёпанными светлыми волосами лежала на плече Тома, и Тиль задумчиво водил пальцем по его груди, что-то невидимо вырисовывая. Они лежали прямо на песке, там, куда их привела любовь и страсть. Уж теперь-то юноша прекрасно понимал, ради чего люди жертвуют собой. Нет, не из-за физического удовольствия или глубоких долгих поцелуев, но ради тех мгновений настоящей близости и счастья, что может дать лишь один.

После всего случившегося, Тиль думал, что двери в Рай для него навсегда закрыты, но, как оказалось, Рай можно было найти на земле и после смерти. Безумный, алчущий крови и страданий призрак был прощён, но это прощение было хуже проклятия: он понимал, что больше не вернётся на этот берег и не увидит того, кто смог победить его смерть.

Тиль немного приподнял голову и коснулся губами тёплой кожи Лингренда, а потом обнял его руками за талию и снова затих.

— Я тебя никогда не забуду, — проговорил он тихо.

Он прощался, и Том знал это, понимал. По щекам текли слезы потери и умиротворения, но человек не чувствовал их. Он только прижал к себе Тиля и, стараясь не замечать рассветных бликов на воде, прошептал:

— Я навсегда останусь твоим.

Было слишком несправедливо обрести и сразу же потерять. Юноша прятал лицо на груди человека, но тот всё равно мог чувствовать жаркие слёзы мертвеца. Он не плакал никогда: ни в детстве, ни когда его насиловали, ни когда убивали. А теперь он не мог сдержать слёз, хотя и знал, что так будет лучше для всех.

Где-то за гротом небо уже окрасилось в предрассветные тона, и до солнца оставались считанные минуты. Тиль чувствовал, как время, которого всегда было слишком много, подходит к концу.

— Мы с тобой обязательно встретимся там, — юноша улыбнулся сквозь слёзы и поднял на Тома яркие голубые глаза. — Когда-нибудь. Я обещаю.

Первый луч солнца рассёк сумрак, и обнимавшая блондина рука Лингренда опустилась на песок, потому что больше под ней никого не было. На несколько секунд в гроте повисла звонкая тишина, но свистящий на камнях ветер донёс последнее несказанное слово:

— Люблю...

Лингренд тяжело вздохнул, но не смог ничего сказать: он бы просто разрыдался. Все его мысли летели вслед за Тилем, в небеса, в бледные лазурные небеса. Случилось то, о чем он мечтал: душа сына оружейника обрела вечный покой, а он...

Том не позволил своей тоске по голубым глазам уничтожить его. Он только изредка приезжал на усыпанный вереском берег, чтобы привести в порядок могилу Тиля, в которой он схоронил его останки. Через сорок с лишним лет Том Лингренд скончался от сердечного приступа. Его сыновья — Тиль и Алекс — выполнили последнюю волю отца и похоронили его рядом со старой, развалившейся от времени сторожкой. На смертном ложе Лингренд признался, что так и не смог разлюбить своего прекрасного призрака...