Раз под столом, как две собаки,
Два с виду мужика солидных,
Свои бездонные ротяки,
Сидели, широко разинув.

Начальник их сидел на кресле,
В слегка приспущенных штанах,
И скоро, это его место,
Окончит путь свой в этих ртах.

Начальник звался тот Михалыч,
И этих самых мужиков,
Обоих этих маргиналов,
Он в рот имел как пидорков,

Михалч заведовал фирмашкой,
Он регистрировал оффшор,
Переводя туда бумажки,
От бандюганов (сей был вор),

Срал на закон он ежедневно,
Хоть стар был и ужастно толст,
Его хуец неимоверно
Огромен был, да и не прост,

Желание к совокупленьям
Михалча было не унять,
Какое же, блин, представленье,
Ему приспичило принять?

Жена фригидкою ужасной,
Была у борова того,
И кроме этого опасно,
Было ему снимать блядво,

Ведь был он в жесть религиозен,
Измена — это страшный грех,
Хоть Бог на вид совсем не грозен,
Но... не простит таких утех,

Так и задумал, бегемотов,
Он запустил к себе под стол,
Чтоб в перерывах меж отчётов,
В ротяку им хуище шёл,

А бегемоты не простые,
Не просто чмо и пидорок,
То были ранее крутые,
Чины — Денисик и Пашок,

Пашок был раньше генералом,
И адмиралом был Денис,
А щас — у стула кверху задом,
Ждут принимать свой лысый приз,

Пашок был на скелет похожий,
Денис покрепче был на вид,
Внутри же был утырок тоже,
Ублюдок, чмо и содомит,

Пашок же был с пузом огромным,
Но тут, ему ботинком в челюсть,
Двинул Михалч, ударом скромным,
Понять дав, что ему хотелось,

И понеслась в дупло сосиска,
С его опущенных штанин,
К губе подобралась уж близко,
И экс-почётный гражданин,

Себе её за щёку хапнул,
А за уши уж притянул,
Огромный чёрный блин, тарантул,
Из Михалы'ча фолликул,

Ему по гланды засадился,
И яйца двинул под язык,
И властью шефик насладился,
Что экс-военный мягко сник,

С, конверта силою несметной,
Порабощённой волей, блин,
И занимается щас этим,
Вершиной форменной хуйни,

Качая в горле член неслабый,
Гланды чесал и щекотал,
Не раз, не полтора, не дважды,
Он бегемоту так кончал,

И в этот раз, напрягши змея,
Он хуесоса покормил,
И, бегемотика имея,
Он кайф в который раз ловил,

Струёй белесою из члена,
Как для поливки та вода,
Из шланга (там водицы бездна),
Он напоил его (да-да!),

Звоночек тут раздался странный,
И секретарша, что в очках,
Пооттопырив брюк карманы,
Внеслась к нему, вся в попыхах,

«Суды» — промолвила деваха,
«В угрозыск нас хотят послать,
Лишь, ты, начальник, нас из праха,
Спасти сумеешь, твою ж мать...»

И стал Михалыч собираться,
А недешёвый кабинет,
Его на пидорков остался,
Эх, сделать б им ещё минет...

Он вышел, громко хлопнув дверью,
Пашок с Денисом под столом,
Так просидели бы, наверно,
Пока назад он не пришёл,

Если б внезапно в ноутбуке,
Их шефа, бога и царя,
Что-то поиздавало звуки,
И померцало, как заря,

На четвереньках из-под крышки,
Дуэт наш выполз, с мокрым ртом
Пашок, напрягши свой умишко,
Так ни к чему и не пришёл,

Денис, что вроде поумнее,
Того, почти уже дебила,
Пройдя курсором на дисплее,
Что аська мессейдж там словила,

Определил; со свисшей спермой,
В углу, горбатый как макак,
Стоял Пашок, это наверно,
Перегрузил свой мозг дурак,

Осел как полудурок на пол,
Какую-то дурь лопоча,
Потом вдруг взвизгнул, начав лапой,
Своей чесать свои муда,

Ну что Денису было делать,
Ведь двое хоть не голубых,
Сначала были, но наверно,
Лет эти пять их шебутных,

Любого сделают педрилой,
И сняв с себя трусы, Денис,
Приблизился к полудебилу,
И трусели с Пашка снял вниз,

Анал заросший и вонючий,
Не подтираемый никогда,
Нашёл, наш пидорас ебучий,
Как находил его всегда,

Конец надрав, чтоб встал сейчас же,
Экс-адмирал, направил вглубь,
Пашочкиного, блин, анала,
Сверхвознамерившись воткнуть,

И засадил без вазелина,
Что тем педрилам вазелин,
Когда им, пидоркам голимым,
Пришлось однажды из глубин,

Чернухи жёсткой и совковой,
Призванных в войско, ещё то,
Возвыситься до комсомолов,
Пройдя блевоту и говно,

Но как пузырь совковый лопнул,
Остались оба не у дел,
И оба этих полугопа,
То недопил, то недобздел,

И тут Михалыч подвернулся,
Тот старый извращенец весь,
К нему Денис переметнулся,
Пашочка не забыв привесть,

Кровища ануса, сочившись,
Забрызгав стену и паркет,
Как брызнула та, получившись,
Образовался винегрет,

В кишке качая член свой гнутый,
Денис почти уже кончал,
И свой оргазм односекундный,
Он наконец-то испытал,

И кровь, с кишки Пашка порванной,
Забрызгав мебель и ковёр,
Как из огромной раны рваной,
Как въелась, чтоб никто не стёр,

С зелёной спермой Денисушки,
Тот аногенитальный акт,
Который кстати, не игрушки,
Всю мебель испоганил нах.

Пашок не вскрикнул, лишь глазищи
Повылезали из орбит,
И в половиночку еблища,
Его как вылезли на вид,

С карачек он на четвереньки,
Щас кое-как, блин, переполз,
Назад загнал свои, блин, зенки,
И блюнул кровью через нос.

Решив, что это маловато,
Денис вогнал Пашку свой член,
В рот, мыть его же надо,
От говенца — ведь свой же хрен,

В слюне помыл, ещё раз кончив,
И в носоглоточку попав,
Заставил Пашку сделать вычих,
Токсичный едкий, блин, спермак,

«Ну что, давай бабаджанянку
Семьдесят первый или как?»
«Ну нет уж, мы не лесбиянки,
Нам надо делать только так»

С десктопа взявши авторучку,
Ещё денису предложил,
«Теперь в кишку её засунем,
Надеюсь много в ней чернил,»

Сказали — сделали, и двое,
Сменяясь поочередно,
Друг друга ковыряют в жопе,
И месят ручками говно,

И вдоволь намесившись сами,
В друг друге анусов они,
Те свои ручки обменяли,
Тупые блядские чмыри,

Друг другу в глотку ими тыча,
Оргазм желая ротовой,
Они, еще мебели вычтя,
Забрызгали всё блевотой,

Пашок стал раком и Денису,
Он крикнул дерзко: «блин, кончай»
И двинул своим задом кислым,
Смелей же, ну давай-давай,

Отдрочив в третий свой хуище,
Денис пустил свой спермачок,
На Пашки блядский седали'ще,
Слегка закапав спермой бок,

А после предложил Пашочек,
Как ножниц лесби, так и щас,
Немного жоп активных точек,
Помять, размазавши спермак,

И двое, жопами коснувшись,
Друг друга, тёрлись, а спермак,
Дениса — вниз, соприкоснувшись,
Залил пол, довершив бардак,

А кончить Пашке помешало,
То что он гниломудый был,
Когда его хуя не стало,
Он даже думать и забыл,

Наверно пьяным на морозе,
Он голой задницей сидел,
Когда к своей жене-занозе,
Уже давно, блин, допердел,

И двое бегемотов блядских,
Пустив густейшую слюну,
Уселись в центре прямо на пол,
И как сморило их ко сну,

Проспали... Тут Михалч припёрся,
Судье вручив ещё конверт,
Как тот, башлял чем хуесосам,
А что внутри — то с пяти лет,

Ребёнок малый даже знает,
То лыбящийся в ротик весь,
Зелёный (скорей серый), да ет
Американский президент.

Уладил чисто по-пацански,
Заставив Путина и ко,
В который раз уж умиляться,
За всю систему, жопито,

В которую те превратили,
Крутую некогда страну,
Её в говнище опустили,
Предав безмерному говну.

Так вот, застал среди погрома,
Он работяг двоих своих,
Вмиг стал сверхзлее покемона,
Взвизжал шиш: «Ща убью двоих,

Ничтожных жалких бегемотов,
Утырков, хуегрызов,
Блядей, ублюдков, спермоглотов,
Педротов, пиздолизов,

Вы, испоганили, уёбки,
Весь мой любимый кабинет,
Вы проститутки, спермохлёбки,
Бомжам отвешивать минет,

Щас побежите у меня вы!»...
Вот так примерно каждый день,
Читатели, вы верно правы,
К чему вся это хренотень,

Старпёры жалкие у власти,
И хуесосы у руля,
Кто нас спасёт от той напасти,
Чьи корни вышли из Кремля?

Система борзо позволяет,
Кормлёнными им спермой быть,
И вместе с этим заставляет,
Уж взрослых их детей кормить,

Ведь эта самая система,
Против самих наших детей,
Не вырваться никак из плена,
Их четырёх квартирных стен,

Работы нет, везде старпёры,
Но не лишь с этого беда,
Головорезы, мародёры,
Не выйдут с улиц никогда,

На улицу попробуй выйди,
Они накинутся всем скопом,
Как те шакалы или крысы,
И промышлят ещё гоп-стопом,

Оставив трупик прямо в центре,
На площади, неубираемый,
Скончается народец в бездне,
Наш, некогда не убиваемый,

А ныне в тюрьмах что сидит,
В пожизненнейшем заключеньи,
Пока на их пороге бдит,
Бандит, грозясь послать в забвенье,

Пускай однажды вы, ублюдки,
Паскуды, бляди, спермоглотки,
Из-за одной какой-то штучки,
Порвёте все друг-другу глотки,

Цепными псами вы слюной,
Своей же захлебнётесь,
Пустив реакции цепной,
И больше не вернётесь,

В мир обезлюдивший без палева,
Из заточенья векового,
Позволив мир сей обустраивать,
Нас, поколенье молодое.