1.
Я — раб, Сканда. Но так меня звали не всегда. Своё настоящее имя я почти забыл, хотя жизнь моя изменилась совсем недавно. Кто из родных и друзей сейчас увидел бы меня, тоже вряд ли бы узнал. Одежду мне заменяют две вещи: грубой, старой тканью я обёртываю бёдра, подвязывая её куском толстой верёвки, и ещё на мне что-то по форме напоминающее безрукавку. Она не скрывает клеймо, что выжгли мне на груди слева. Клеймо — это знак моего хозяина, символ его власти надо мной. Такой же знак он сам носит на своей груди, только в виде огромного золотого медальона.
Вся «одежда» настолько истрёпана и изношена, что не служит уже защитой от северного ветра и холода. Всё это досталось мне от какого-то раба, который уже закончил свой скорбный жизненный путь. А может, до него эти тряпки носил другой раб. Но я доволен уже и этим, потому что мой хозяин счёл даже грубые сандалии слишком большой роскошью для меня. Ноги мои всегда босы и изранены камнями. Никакой обуви мне не полагается.
На моей шее металлический ошейник с впаянным кольцом, на тот случай, если хозяин захочет посадить меня на цепь, например. Кожаные браслеты с такими же кольцами надеты на мои запястья и щиколотки. Страшный шрам уродует моё лицо, которое когда-то называли красивым. Так я выгляжу сейчас. Таким меня сделал мой хозяин. Причина, по которой я смирился с этим, по которой предпочёл постылую жизнь раба смерти, только одна. Её зовут Хильдегард.
2.
Сейчас я пишу уже не по своей воле. Мою первую запись, что я сделал на куске коры, увидел хозяин. Арабицу он не знает, и заставил меня прочитать ему вслух моё «произведение». Я думал, Фрей в лучшем случае в очередной раз изобьёт меня. Ведь помимо всего, я упомянул имя Хильдегард. Но хозяин внимательно и изумлённо выслушал меня, немного помолчал и велел мне написать ещё, но уже руническим письмом. Мне трудно, я не очень хорошо владею рунами, и я не писатель, так что простите мне мои ошибки.
Итак, исполняя приказ моего хозяина, я буду писать о том, что произошло и происходит со мной. Первое, о чём мне велено написать, это наша первая встреча.
Моё настоящее имя Искандер Аль-Шафеи, из благородного рода ливийских воинов. Я воевал наемником в Италии, когда меня взяли в плен северяне. Даже в пылу битвы я заметил этого невероятного воина. Он сражался яростно, убил много моих товарищей и ранил меня. Через мгновение я ощутил, как теряю сознание. Руки и ноги перестали слушаться. Мне только девятнадцать, но смерть была бы хорошим исходом. Я погиб бы, как должно воину.
На деле всё оказалось хуже. Яд, которым был смочен клинок, ранивший меня, дал только иллюзию смерти, и позволил очнуться уже в северных землях среди светлокожих людей, которые отныне были моими хозяевами. Открыв глаза в полной темноте, я обнаружил себя лежащим на шкуре животного, привязанным цепью за талию. Оружия моего, конечно, не было, верхней одежды тоже. Меня тут же подняли, надели на руки и на ноги кожаные браслеты и привели в огромный пиршественный зал, полный веселящихся и орущих песни викингов и их женщин. Многие посмотрели на меня, когда один из воинов втащил меня на цепи. Пока меня вели к моему будущему хозяину, мне досталось несколько тычков и пинков.
И вот я вижу перед собой того самого красавца, что ранил меня. Это и был Фрей.
3.
Господину не нравится, как я пишу. Я делаю много ошибок, и ему хочется, чтобы я описывал в основном свои муки, больше всего он любит изводить меня.
Вот как состоялся наш первый разговор.
Фрей спросил, как меня зовут, и усмехнулся, услышав ответ:
— Ты же не думаешь, что тебя будут здесь звать таким роскошным именем! Ты: Сканда — и хватит с тебя.
Он протянул руку к моему родовому медальону, что я всегда носил на шее. Этот камень передается через поколения, в нём честь моего рода. Я перехватил руку Фрея, меня тут же схватили сзади, рывком опустили на колени. Кольца браслетов на моих руках вставили в большое кольцо в полу. Дёрнувшись несколько раз, я убедился в бесполезности своих усилий. Фрей сорвал с меня медальон и бросил одной из служанок:
— У тебя не будет ничего своего, попрощайся с побрякушкой.
Другой служанке он велел остричь мои волосы. У скандинавов, как, впрочем, и у нас, коротко остригают или бреют головы только рабам. У меня всегда были длинные волосы, и мне с детства внушали, что только так приличествует воинам. Надо знать, какое унижение я испытывал, когда мои чёрные пряди падали на деревянный пол из-под ножниц служанки.
Голова моя была острижена, и служанка заметила серьги у меня в ушах. Выпросив их у Фрея, она захотела ещё поцеловать меня. Получив разрешение, женщина впилась мне в губы под всеобщий смех. Я с отвращением сплюнул, зубы она не чистила. За это служанка с силой ударила меня в живот под новый взрыв смеха.
Фрей потребовал, чтобы я признал его своим хозяином, но я сделал свой выбор ещё в тот момент, когда понял, очнувшись, где нахожусь. Я сказал:
— Ты мне не господин, а я не твой раб.
Меня били плетью по спине и голове и снова повторяли требование. Получив третий отказ, Фрей изрёк, что я буду оставлен в таком положении без пищи и воды пока не поумнею.
Викинги ещё долго пировали, только под утро слуги начали прибирать зал. На меня уже не обращали внимания. Правда, пару раз служаки, хихикая, целовали меня, а раб со злобой пнул по ноге, потому что я мешал ему подметать. Оставшись один, я изо всех сил пытался освободиться, дергая кольца так и сяк, всевозможно изгибаясь, но только выдохся окончательно, натёр до крови запястья и чуть не вывернул себе суставы. Последующие часы становились всё мучительнее: спина затекла, болели кости, и я всё что угодно отдал бы за глоток воды. Я пробовал просить об этом изредка появлявшихся в зале слуг, но меня или игнорировали, или плевали в мою сторону.
Прикованный за запястья к полу, я был вынужден сидеть на коленях, согнув спину. Счёт времени был потерян. Если я пытался лечь, и это замечали, то ударами поднимали меня. Время от времени приходил викинг, что привёл меня в зал, избивал меня плетью по уже посиневшей от кровоподтёков спине, добиваясь покорности. Настал момент, когда я опять почувствовал приближение смерти. Никакими побоями меня уже нельзя было поднять на колени, хотя мои мучители колотили меня головой об пол, били по гениталиям. Жажда, казалось, сожгла мой рот. Разум, хоть и с трудом, всё же оставлял меня, избавляя от страданий. И это был второй раз, когда судьба предоставляла мне достойный исход.
4.
— Уже лучше, — молвил господин, прочитав последнюю запись, — а что же ты не рассказал, как не удерживал мочу, как исторг желчь и валялся в своих нечистотах, как свинья? (Ещё бы! А что я мог поделать?!) Я требую достоверности. Ты обязан излагать все грязные и мучительные для тебя подробности. Теперь напишешь, как была сломлена твоя воля, и ты сам назвал себя рабом.
— Слушаюсь, хозяин.
Каждый раз, когда я потом видел это лицо, оно был для меня той живительной влагой, смочившей мои губы. Этот склонившийся надо мной лик был так неизъяснимо прекрасен и окружён небесным светом! Несколько капель воды мне влили в рот и протолкнули туда кусочек хлеба. Я был поражён этим светом, этой красотой. Жизнь так властно позвала меня назад, что я не смог противиться. Наверное, как раз в тот момент я и потерял окончательно свой рассудок. Рядом с этим небесным существом, пожалевшим меня, стоял Фрей. Я почти не понимал их речь, но, со слов моего хозяина, это было так:
— Ты хочешь убить его?
— Придурок слишком гордый.
— Да ты только посмотри, какое красивое существо!
— Мне он тоже понравился, поэтому я и захватил его, но мальчишка оказался таким упрямым! Если не подчиняется мне, пусть лучше сдохнет!
— Ты всегда так, Фрей. Дай мне напоить его, и увидишь.
— Да делай, что хочешь! Но, если эта дрянь будет и дальше выкобениваться, клянусь, выпущу ему кишки!
Дивный лик снова склонился надо мной, прохладная ручка коснулась моего грязного лица:
— Ты будешь служить своему господину?
Я захотел видеть её, быть в том же мире, что и она, дышать одним с ней воздухом, я так захотел жить! Она увидела это в моём взгляде и с улыбкой обернулась к Фрею.
Мне довольно быстро вернули силы отварами трав. Вообще, надо сказать, люди в этих землях большие знатоки растений. Чего стоит хоть тот травяной яд, которым я был парализован. Или шрам у меня на щеке. Я видел немало шрамов, держу оружие в руках с шести лет. Но этот больше похож на отвратительную ящерицу. Господин нанёс мне его, чтобы я больше не привлекал женских взглядов. Я помню, как он с ненавистью смотрел на меня, потом выхватил нож и полоснул меня по лицу от виска до подбородка. Кровь мгновенно залила мне шею, а хозяин стал втирать в рану какой-то порошок. Я не мог дотронуться до лица, но чувствовал, как оно сгорает.
— Это тебе подарок от меня, — хозяин с удовольствием рассматривал результат, — рантула разъест тебе кожу, и никто больше не посмотрит в твою сторону дважды.
Потом, увидев своё отражение в воде, я и сам не захотел смотреть на него второй раз.
Но это было позже, а тогда меня вместе ещё с тремя юношами привели на площадь. Молодые люди, скорее всего, были захвачены в сражении с соседними племенами. Мы все произнесли слова, закрепляющие наш новый статус в этом обществе. Каждому из нас выжгли на груди знак принадлежности его хозяину и запаяли на шее ошейник, который теперь я вынужден буду носить до конца своей жизни.
Я потерял своё имя и свободу, в надежде приобрести: не знаю что.
5.
Если ливийский воин даёт слово, он сдержит его даже ценой своей жизни. Господин знал об этом, поэтому ему было важно добиться от меня слов:
— Я — раб, Сканда. Имя моего хозяина — Фрей.
С этого момента я превратился в живую вещь, презираемое ничтожество.
Меня отвели в дом моего хозяина и объяснили, что я обязан быть готовым в любой момент явиться на его зов и исполнить любой его приказ. Он позвал меня очень скоро и для начала ударил несколько раз по моей склонённой голове палкой. Бил он в пол силы, просто, чтобы причинить мне боль. Потом стал «дрессировать» меня: заставлял ложиться на пол, вставать, опускаться на колени, снова вставать, целовать его руки, ноги. Велел мне обнажиться, стал внимательно рассматривать моё тело, ощупывать его. Сжимая все чувствительные места, что попадались ему под руку, хозяин смотрел мне в глаза, ожидая, вскрикну я или нет. Эту странную игру он вёл, проверяя мою покорность ему. Господину хотелось насладиться всей полнотой своей власти надо мной. Я молчал, терпел, понимая, что не имею права теперь даже оттолкнуть его руку. Хотя, несколько дней назад мы на равных сражались друг с другом.
— Слушай внимательно, Сканда, ты будешь наказан за любое неповиновение моей воле. Входя ко мне, ты должен кланяться. Склонять свою голову ты также обязан при виде любого викинга. Ты понял меня, раб?
— Да.
Пощёчина:
— Разговаривая со мной, всегда прибавляй «хозяин» или «господин».
— Да, хозяин.
— Громче, не слышу!
— Да, хозяин. Я понял вас, хозяин.
Хотелось схватиться с ним. Я сейчас, скорее всего, уступил бы ему в силе, оставалась ещё слабость, но я же не бесчувственная деревяшка, чтобы так изводить меня и ожидать тупого безразличия.
Хозяин приказал мне раздвинуть бёдра и завести руки за голову. Он резко сжал мою мошонку и дёрнул вниз. Я вскрикнул, больше от неожиданности, и схватился за больное место.
— Не сметь закрываться! — закричал хозяин. — Твоё тело больше не принадлежит тебе, это моя собственность, и я буду делать с ним всё, что захочу. Руки за голову! — он снова взял палку. — Я буду сейчас бить тебя, а ты будешь считать удары. Посмеешь протянуть руку, я удвою наказание. Собьёшься со счёта — начнём с начала.
Как же мне было стыдно! Даже мучительная боль отошла на второй план. Мужчина бил палкой по моим гениталиям, а я стоял перед ним, раздвинув ноги, сцепив руки за головой, и шипел сквозь стиснутые зубы:
— Раз, два.
Когда наказание моё было окончено, господин отбросил палку, вдруг приблизил своё лицо к моему и поцеловал в губы. Это очередное потрясение привело к тому, что я неожиданно расхохотался. Меня били, унижали, а теперь целуют. И это мой хозяин!
6.
Я попытался написать о местном быте, нравах людей и природе. Может, у меня получилось плохо. Хозяин, прочитав, тут же кинул свиток в огонь и заявил, что это ему известно и без меня.
— Напиши про стрелы.
Это было одно из самых тяжёлых наказаний, которым я подвергся. Начну, всё же, с причины, по которой я был так наказан.
В доме господина мной начали помыкать все подряд. Я со своей стороны давал понять, что меня это не устраивает. За всю жизнь я не занимался никакой работой, кроме войны. Семья моя не бедна, у меня самого были рабы. После нескольких стычек с прислугой меня стали побаиваться. Управляющий пожаловался господину. Тот велел продержать меня сутки в колодках и, с плетью в руке, объяснил мне мои обязанности по дому. Теперь мне приходится подчиняться любому рабу хозяина, которому не лень отдать приказ. Сильно ко мне всё же не пристают. В основном я используюсь, чтобы таскать тяжести, ухаживать за скотом, носить воду для кухни. Всё это нудно и унизительно для меня. Поэтому я и попытался писать, чтобы хотя бы не забыть буквы.
Как-то мне велели отнести большой ковёр в комнаты. Я переступил порог и оцепенел. За столом в зале сидело то небесное создание, что спасло меня от смерти. Я никогда не видел женщин красивее её. И мне показалось, что я снова вижу сияние, которым она окружена. Девушка заметила меня, глупо переминающегося у двери, и тоже узнала.
— Ты ведь Сканда! Подойди ко мне. Привык уже, ничего? — чудесные голубые глаза участливо смотрели на меня.
Ещё никто не проявил ко мне сочувствия, а эта богиня так ласково мне улыбалась! Я не мог отвести взгляд и даже не сообразил ответить. Подойдя к ней почти вплотную, я молча разглядывал роскошные русые волосы девушки, нежную кожу, мягкие ручки, богатые одежды и украшения. Она чуть откинулась, нахмурилась, но почти сразу рассмеялась, обнажив жемчужные зубы:
— Да что ты так уставился на меня, эй?!
И тут я брякнул:
— Я люблю вас!
Эта женщина лишила меня разума ещё при первой нашей встрече, а уж в присутствии её я и вовсе становился дураком. Кроме того, я ещё не вполне освоился со своей новой ролью раба. В тот момент я позабыл, кто я, а кто она, и даже не заметил, что Фрей уже находится в комнате. Видимо, его так изумила моя наглая выходка, что удивление его сменилось яростью не сразу. Мрачным тоном хозяин поинтересовался, как я осмелился заявить такое его невесте Хильдегард. Слово «невеста» поразило меня. Я, конечно, делал ошибку за ошибкой, но тогда я чувствовал только, что сражаюсь за женщину. Я повернулся к красавице:
— Простите мою дерзость, госпожа, но я сказал правду. Было бы странно, если бы было иначе. Вы прекрасны, как пери. Вы добры; когда я умирал мучительной смертью, только вы сжалились над несчастным. Ваше лицо сияет всеми земными добродетелями. Я всего лишь невольник, но если бы мне дали меч, — и тут уж я был свален с ног мощным ударом кулака и избит до потери сознания.
Какие грехи я совершил, что влюбился именно так, именно в эту женщину?
Так вот, о стрелах. У викингов есть такая забава: провинившегося распинают на широкой доске для всеобщего обозрения и стреляют в него из лука. За это берутся меткие стрелки, так как важно попадать в определённые места на теле с целью причинить максимальные страдания, но не убить. Со мной это проделали на очередном пиру, как номер развлекательной программы. Хозяин объявил, что дерзкий раб осмелился говорить слова любви дочери правителя и его будущей жене. Я нисколько не сомневался, что он прикончит меня. Но стрела вонзалась в моё тело за стрелой, а смерть не приходила. Очередная стрела пробивала мне руку или ногу, к ней тут же прикладывали чем-то смоченную тряпку и останавливали кровь. Во мне торчало уже восемь стрел, я не верил своим глазам. Боль была дикая. Я кричал во всё горло, бился в своих путах, плакал. Боль разрывала каждый орган, оглушала и нарастала с каждой секундой. Последняя стрела пронзила ступню, и хозяин опустил лук.
Пир продолжался своим чередом, а ко мне, как будто, потеряли всякий интерес. Никого не волновали мои стоны и слёзы. Я умолял пощадить меня, освободить от этой пытки. Не могу описать, какие страдания причиняли мне эти стрелы! Но мольбы мои не имели никакого действия. Я кричал, уже, по-моему, на своём языке:
— Что вы за люди?! Смилуйтесь! Посмотрите на меня! Я не могу больше это терпеть! Убейте меня!
Знаю, что всё это звучит недостойно, но вы же не были на моём месте, значит, не осуждайте меня. Фрей и Хильдегард сидели рядом за столом и одни из немногих наблюдали за мной. Хозяин наслаждался зрелищем. Он иногда подходил ко мне, корчащемуся в агонии, и бил ладонью по стрелам. Кровь начинала течь из ран, её снова останавливали. Тогда же господин и изуродовал моё лицо. Зрение у меня помутилось, я плохо видел Хильдегард. Если бы она только пожалела меня! Я так и не знал, что дочь правителя думала обо мне после моего признания. Видит она во мне лишь презренного раба, или Всевышний наградил её душой равной её красоте.
После этого наказания я настолько был измождён и духовно, и физически, что как больное животное ползал на животе и лизал ноги слугам, которые на утро освободили меня. Очень долго не мог я прийти в себя: прятался по тёмным углам, закрывался руками, если кто-то подходил. Хозяин в те дни часто приказывал приводить меня к себе и смеялся надо мной. Он показывал мне лук, я падал на пол, хватался руками за голову и кричал. Его мои припадки очень веселили, потом надоели, и, по его распоряжению, меня отпоили очередным целебным настоем. Я поправился.
7.
Если бы я мог перечитывать написанное, то моё изложение было бы стройнее. Но хозяин сразу забирает каждый свиток, некоторые рвёт. Мой рассказ про стрелы его позабавил:
— Ты, правда, думал, что я убью тебя?
Господин объяснил, что смысл этой процедуры заключается в поражении нервных центров. Наказуемый почти всегда уверен, что уже первая стрела оборвёт его жизнь. Но наказание только иногда завершается его гибелью, если так угодно мучителям. Тогда последняя стрела пробивает сердце. В остальных случаях пленника снимают с распятия полубезумным существом, которое или всё-таки вскоре умирает, или влачит жизнь покорного перепуганного животного. Сила и молодость некоторым помогают прийти в себя — мне повезло. Хотя и сейчас при сильной боли я начинаю заикаться. В одном доме я видел раба, который подвергся той же пытке, что и я. Больше всего он боится разгневать своего хозяина словом или взглядом, почти ни с кем не разговаривает.
Сейчас мне кажется, что жизнь моя никогда не была другой, и рабство всегда было моей участью. Я слышал раньше, что рабы забывают своё прошлое. Невыносимо всё помнить и смиряться с тем, что не можешь изменить. Если сейчас хозяин бьёт и мучает меня, это не представляется чем-то диким, так и должно быть, я его собственность. По крайней мере, я заставляю себя так думать, и мне это всё лучше удаётся.
Однажды я видел, как хозяин с друзьями устроили тренировочный бой. Я должен был подносить им оружие. Меня восхищали их приёмы и выносливость. Я прикидывал, как бы мог отразить те или иные удары, провести нападение. Хозяин мой вышел победителем из всех поединков. Он тяжело дышал, но был доволен и готов сразиться ещё. Взгляд его упал на меня. Мысль, пришедшая в этот миг в голову господину, развеселила его. Он поманил меня. Я подбежал, ожидая приказаний. Хозяин толкнул меня в грудь рукояткой одного из мечей и велел взять его в руки:
— Сражайся!
Его друзья закричали, возмущаясь, что Фрей дает благородное оружие презренному рабу. Хозяин усмехнулся:
— Никто из вас не смог достойно противостоять мне. Я видел, как этот раб сражается. Пусть вам будет укор, если сейчас он окажется лучше вас.
Мечи викингов тяжелее наших, они прямые, и рукоятка чувствуется в ладони по-другому. Но это оружие! Моя любовь и страсть! Я рассёк воздух клинком несколько раз, и как будто все духи битвы снизошли на меня. Я кинулся на господина, тот едва успел поднять меч, защищаясь. Он не ожидал молниеносного нападения. Как я мог забыть это счастье — сражаться, когда тело и разум поют и звенят как струны! Не помню, как хозяин оказался на земле, а мой меч у его горла. Волшебство закончилось, я увидел его взгляд и поспешил отвести руку. Господин с рычанием вскочил и продолжил поединок. Я ему уже почти не сопротивлялся. Фрей прижал меня к земле, рванул за ошейник и рассёк кожу между лопаток. Как же он разозлился! Его товарищи, конечно, всё видели, но промолчали. Хозяин в ярости покинул место сражения, я под мрачными взглядами викингов поплёлся за ним.
8.
Даже история со стрелами не излечила меня от страсти к Хильдегард. Чем труднее давалась мне эта любовь, тем большую власть она надо мной брала, лишая надежды на спокойное существование.
Единственное счастье, что мне осталось, это видеть мою красавицу, слышать её мелодичный голос. Я искал этих встреч, в надежде испытать сладкую муку. Страх наказания меня не останавливал. Я не отдавал себе отчёта, к чему приведёт моё упорство, мне было всё равно. Я ловил на себе взгляд Хильдегард и пытался понять, что творится в её сердце, есть ли в нём хоть искра чувства ко мне. Может быть, она сердита на меня за мои слова или ей всё равно. А вдруг, прекрасная дочь правителя думает о дерзком невольнике чуть чаще, чем видит его. Наверное, я очень самонадеян, но ведь если бы она увидела меня раньше, я просто уверен, что смог бы завоевать её.
***
Кормёжка здесь, надо сказать, отвратительная. Мне она кажется немногим лучше того, что я ношу свиньям. Иногда, если меня за что-то лишают пищи, я даже обкрадываю своих подопечных. Бывает, таскаю еду из кухни, а что делать, приходится! Единственное, что вкусно, это молоко. Но мне оно почти никогда не достается. Своего места, собственно, у меня в доме нет. Сплю я почти всегда возле огромного кухонного чана для воды, наполнять который — моя обязанность. Сплю в том же, в чём хожу днём. Только когда я отлёживался после стрел, мне из милости даже бросили какую-то рогожу, потому, что меня всё время колотил озноб.
Помню, я начал понемногу выздоравливать. Кухарка решила, что пора мне уже поработать. Она послала меня отнести хозяину и его гостям яблоки. Руки у меня подрагивали, я боялся уронить тяжёлое блюдо. Но мне благополучно удалось поставить его перед сидящими во главе стола Фреем и Хильдегард. Господин пристально посмотрел на меня, склонившегося перед ним, и притянул к себе за ошейник.
— А ну, покажи госпоже свой шрам.
Я покорно повернул к Хильдегард искорёженную правую часть лица. Меня слегка мутило от запахов еды и слабости. Хозяин не отпускал мой ошейник, колени у меня начали дрожать. Я осмелился поднять на хозяина глаза, затем покосился на Хильдегард. Девушка, не дыша, разглядывала моё лицо. Думаю, это зрелище испортило ей аппетит. Хозяин отбросил меня. Я распластался на спине, больно ударившись головой, чем весьма повеселил гостей. В меня со свистом принялись кидать объедки.
— Поднимайся, чучело! — крикнул господин. — Эй, кто хочет попользоваться этим неуклюжим животным?
— Да что он сейчас может?
— Сделает всё, что скажете. Иначе, ему несдобровать.
Викинги с сомнением наблюдали мои неловкие попытки подняться. Никто не мог или не хотел придумывать применение такому бессильному существу.
— Да пусть проваливает!
— Что, никому не нужен? — нахмурился господин и взялся за нож. — А что если я разрежу ему рот, и будем кидать в него кости на меткость?
Меня передёрнуло. Я с тоской озирался по сторонам, хотя уже имел возможность убедиться, что сочувствия и снисхождения от этих людей ждать не приходится. Многим идея хозяина понравилась, они уже были готовы к новому развлечению.
— Фрей, остановись, — голос Хильдегард зазвенел от напряжения, — я не желаю потакать твоим зверствам.
— Этот раб постоянно забывается! Он должен знать своё место. Он — мой, и я желаю позабавиться с ним.
Девушка резко поднялась с места:
— Я хочу воспользоваться услугами раба. Отдай его мне.
Фрей с интересом воззрился на неё.
— Пусть послужит мне сегодня скамейкой для ног.
Помедлив, хозяин подтащил меня к госпоже. Гости зашумели, кто довольно, а кто разочарованно. Я растянулся на животе у ног моей спасительницы, а она аккуратно поставила свои мягкие башмачки на мой позвоночник. Ничего легче и приятнее для меня, чем такое «использование», на тот момент не было. Я постарался унять дрожь тела, чтобы не беспокоить её.
9.
Я умолял моего хозяина не заставлять меня писать о моём позоре, но он только смеётся. Как же, оказывается, тяжело проживать всё заново! Управляющий разбудил меня, спящего на полу кухни, пинком в живот:
— Бегом к господину!
Я вошёл, протирая глаза, поклонился. Служанке, стоящей с кувшином воды, господин сделал знак удалиться. Он пил вино, был более возбуждён, чем обычно, глаза его горели.
— Что стоишь, раб? Вымой мне ноги!
Это всегда была обязанность служанки. Я опустился на колени и послушно исполнил приказ. Это непривычное для меня занятие сопровождалось дёрганием за ошейник. Я зашнуровал высокие кожаные сапоги на ногах хозяина, ставя их себе на грудь. Хозяин резко встал и обошёл меня, стоящего на коленях. Он осмотрел мои почерневшие и загрубевшие ступни, поставил ногу на одну из них. Я хотел обернуться, но получил подзатыльник. Тяжёлая рука хозяина легла на мой затылок, сильно надавила.
— Как быстро у тебя отрасли волосы! (Отрасли! Чуть начали виться!). Завтра прикажу обрить тебе голову.
— Как вам угодно, хозяин.
— Нет, я сделаю это сам, сейчас.
Господин взял нож, снова поставил ногу на мою ступню. Он получал явное удовольствие, сбривая мне волосы. Я уже меньше страдал, когда оголялась кожа у меня на голове, но подавленность, всё же, испытывал. Хозяин горячо прошептал мне на ухо:
— Что ты чувствуешь?
— Унижение, хозяин.
— Так и должно быть, раб.
Господин несколько раз с силой провёл ладонью по моей обритой голове, взял мою руку и тоже положил мне на затылок, чтобы и я ощутил свою оголённую кожу. Как же ему нравится унижать меня! Мне была протянута чаша с вином.
— Нельзя, пить вино — грех. Прошу вас, хозяин, не заставляйте меня!
Тут же вино было выплеснуто мне в лицо. Потом меня дёрнули за ошейник сильнее, подняв с пола на лежак. Я впервые оказался сидящим рядом с хозяином. Он обдал мне лицо горячим пьяным дыханием:
— Понравилось тебе мыть ноги своему господину?
Что мне могло в этом понравиться? Но я промолчал, опустив глаза. Я боялся необузданного гнева хозяина, сейчас, так близко от него, чувствовал себя совершенно беззащитным. Фрей — крупный, мощный самец, и все его проявления подобны взрывам. Между прочим, мы одного возраста.
Конечно, я изменился: побои, пытки, скотский образ жизни делают своё дело. Я вжал голову в плечи, когда хозяин притянул меня к себе и снова поцеловал. Его руки, сжимающие мне плечи, шею, талию, причиняли боль, но это была первая ласка, которую я получал за долгий срок. В растерянности я тупо смотрел в лицо Фрея, оторопев от этих новых ощущений. Потом, всё же, набрался смелости и отстранился:
— Господин, пожалуйста, это не правильно.
Его глаза налились кровью, а рука до хруста стиснула мне запястье.
— Ты смеешь раскрывать свой поганый рот!
Он снова взялся за ошейник, ткнул пальцем в шрам на моей щеке.
— Ты безобразен, ты понимаешь это? А я целую тебя! Неужели ты ещё мечтаешь о женской любви?
— Господин.
— Грязная скотина! Урод! Да ты должен быть счастлив, что твой господин ласкает тебя.
— Но это же не правильно, господин!!
Меня уже просто трясло от всего этого. Фрей с воплем сбросил меня на пол.
— Встать на четвереньки, раб! — хозяин натянул петлю рукоятки плети на своё запястье. — Для тебя, раб, правильно то, чего желает твой господин. Я буду учить тебя, пока ты это себе не уяснишь!
Плеть заходила по моей спине. В этот раз удары были настолько болезненными, что я стонал и вскрикивал от каждого, ведь Фрей вкладывал в них всю свою ярость.
— Осмеливаешься смотреть на Хильдегард?
— Простите, м-м-м-м!
— Брось эти глупости. Ты будешь служить только для моих утех. Это единственное, что тебе осталось.
— С-сжальтесь, господин! А-а-а!
— Мне что, насиловать тебя!? — заорал Фрей, окончательно потеряв терпение.
Страх и боль вконец измучили меня.
— Я всё с-сделаю, господин! Не бейте б-больше, сжальтесь над вашим рабом!
— Так-то лучше, собака.
До сих пор не могу поверить, что всё это было на самом деле. Мне приказали сбросить мои тряпки, лечь грудью на лежак. Хозяин залпом выпил ещё вина и встал надо мной:
— Расставь колени шире, тварь, раздвинь ягодицы руками!
Я сделал последнюю отчаянную попытку увернуться. Господин схватил мой член, сильно сжал:
— Только попробуй помешать мне, оторву тебе всё, клянусь, ещё и съесть заставлю!
Хозяин грубо вошёл в меня, замер, потом продолжил движение. Я корчился от боли, закусив шкуру, на которой лежал, чтобы не орать. Он проникал в меня всё глубже. После особо жёсткого толчка мне показалось, что всё внутри с треском рвётся. Я кинулся вперёд, вытолкнув хозяина из себя. Меня тут же притянули за ошейник обратно. Господин навалился на меня всем телом, стал наотмашь бить меня по голове, не давая прикрывать её руками. Кровавые круги поплыли перед моими глазами, я задыхался. Господин развернул моё лицо к себе, я увидел его безумный, опьяневший взгляд:
— У тебя нет выбора, дрянь, подчинись мне! Вот что я сделаю, если будешь сопротивляться — я вырву твои глаза вот этими руками. Слышишь? Ты больше не сможешь увидеть Хильдегард!
Угроза эта подействовала на меня даже больше, чем возможность лишиться мужского достоинства. Его напору невозможно было противостоять. Моему отчаянию не было предела. Смириться ради Хильдегард или лишиться её навсегда?
— А ну, раб, проси меня взять тебя!
— П-па..
Удар по лицу, по голове:
— Немедленно, или ты сейчас ослепнешь!
Я собрал все свои силы, набрал воздуха:
— П-пожалуйста, г-г-господин, возьмите ме-меня.
— Не убедительно, кто так просит?
Я сглотнул, ещё раз набрал воздух:
— В-ваш раб, г-господин, умоляет вас ис-использовать его. Н-не отказывайте, п-прошу вас.
Я был раздавлен, истерзан; растянулся на животе, уткнулся лицом в шкуру. Хозяин завёл мои руки за спину, стянул их поясом. Он налил мне вина на поясницу, стал слизывать его. Снова вошёл в меня. После уже нескольких толчков я ощутил в себе горячую, мощную струю его семени. Я слышал о таком, но мне и во сне не могло присниться, что и меня это постигнет. Ниже падать мне было некуда. Хозяин полежал на мне, отдыхая, потом сильно укусил за шею:
— Встать, только не вздумай пролить мой подарок!
Я закусил губу, с трудом поднялся, сжимая ягодицы. Господина колотило от вожделения. Ему на глаза попалась чаша. Он поставил её на пол, приказал мне присесть над ней и выпустить его семя туда. От этого очередного унижения слёзы брызнули у меня из глаз, но отступать было некуда. Со связанными руками я опустился на корточки и расслабил мышцы. Мой господин залился смехом при виде этой сцены.
— Умница, у тебя хорошо получается. А теперь выпей, — он поднёс чашу к моим губам, — это не вино, не грех.
— Д-да, господин, благодарю, вас, — я сделал глоток, остатки Фрей размазал мне по лицу.
Он продолжал играться со мной: вставал мне на грудь, живот, насиловал, бил палкой и засовывал мне её в зад, насиловал, заставлял изливать перед ним моё собственное семя и слизывать его с пола, опять насиловал. Хозяин был неутомим. Вино, низкая страсть и неограниченная власть над невольником предавали ему всё новые силы.
Мне было уже всё равно, я перестал чувствовать стыд, почти не чувствовал боль, я перешёл свой предел того и другого и ощущал даже что-то вроде удовольствия. Речь у меня окончательно пропала, я только стонал. Хозяин, наконец, утомился. Кроме того, моё безразличие к издевательствам его не возбуждало. Мы оба уснули на полу, ноги хозяина покоились у меня на спине.
Ну вот, я закончил свой рассказ, надо быстрее отнести его хозяину, а то меня накажут.
10.
Я сижу на берегу и смотрю на воды холодного залива. Там, за ним, очень далеко, моя родина. Туда вчера ушли на военных ладьях викинги. Мой хозяин тоже отправился в поход с воинами. Теперь я часто сюда прихожу. Хозяин в походе, и никому нет до меня дела. Не могу оторвать взгляд от горизонта, и такая тоска!
Чувствую себя опустошённым. Как будто, вырвав всё, что было внутри, меня просто выбросили.
Пару недель назад хозяин вдруг запретил всем слугам со мной разговаривать. Мне также было запрещено обращаться к кому-либо в доме или вне него. Меня как будто похоронили заживо — чудовищное ощущение. По мне, лучше пусть бьют, но остаться в полной пустоте хуже смерти! Как сказал господин, единственное, что мне осталось, это служить его утехам. И я делаю всё, что он требует. Приказывает надеть женское платье — надеваю. Приказывает стоять перед ним и его друзьями голым на коленях и петь песни на берберском — пою. Приказывает бежать за его лошадью на охоте и подставлять спину как опору, когда хозяин сходит на землю — исполняю и это. Как бы плохо и больно мне не было, но ведь больше никто ко мне не прикасается, не говорит со мной. Я не могу этого выносить! Хозяин пытается приучить меня к тому, чтобы боль всегда сочеталась с удовлетворением. Хочет, чтобы я сам просил мучить меня. Такая гадость!
Да, я — ничтожество. Мне нет оправдания и нет прощения. И больше у меня нет надежды на счастье. После того, что со мной сделали, я не имею права даже мыслями осквернять имя Хильдегард.
Чем дольше смотрю на залив, тем яснее понимаю, что мне нужно сделать. Я украду лодку, и, если меня поймают, то в этот раз я сам поспособствую своей гибели. Ничто больше меня не держит. Какой холодный ветер! Хотя, я уже привык. И его дуновение облегчает ноющую боль, которую мне иногда доставляет шрам.
Будь, что будет — я сделаю это!
Я резко поворачиваюсь, потому, что всей кожей чувствую чьё-то присутствие. И снова, в который раз цепенею, это Хильдегард. Она стоит так близко, придерживая на плечах меховую накидку, и неотрывно смотрит на меня. Наконец-то опомнившись, я склоняю голову, и пока она не видит моего лица, зажмуриваю глаза и сжимаю зубы. Как мне вырвать из сердца эту любовь, которая теперь преступна как никогда? Похоже, легче вырвать само сердце. Я постараюсь, нельзя, нельзя, я это сделаю. Почему она молчит? Хильдегард внимательно разглядывает меня, и божественное лицо её как всегда непроницаемо, никогда не знаю, что она чувствует. Госпожа, приподняв брови, смотрит на мои грязные ступни и с немым вопросом заглядывает мне в глаза.
— Хозяин велел мне ходить босиком, — я глупо улыбаюсь и переминаюсь с ноги на ногу.
Не знаю, что делать, куда спрятать глаза, руки, пылающие щёки.
— Да твой хозяин просто осыпал тебя милостями!
Нет, зачем она это делает? Она подходит ко мне совсем близко, я вижу крошечную родинку у неё на виске, чувствую аромат её молочной кожи. Я по сравнению с ней почти чёрный. Хильдегард протягивает руку и почти неощутимо проводит пальцами по шраму на моём лице. Это как ветер, боль проходит. Я почти не могу дышать, но изумление сильнее:
— Вам не противно прикасаться ко мне, Госпожа?
Что это? Её глаза чуть краснеют, она закусывает губу. Это зрелище производит на меня такое впечатление, что я делаю: в общем, то, что делаю. Я беру её, уже готовую развернуться и уйти, за плечи и крепко обнимаю. Да, вот так. Это была самая счастливая минута моей жизни. Я не могу выразить то, что чувствовал, мой язык несоизмеримо беден, но смысл и оправдание всего моего существования именно в той минуте.
Словом, смотрел я на удаляющуюся девушку уже другими глазами, и был уже просто другим человеком. Она, как будто отдала мне всё, что может дать женщина, полностью переродив меня. И я был свободен.
11.
Это моя последняя запись. Я снова пишу арабицей, потому что моими действиями снова руководит моя собственная воля.
Я вернулся в Ливию к моей семье, которая уже давно оплакала мою гибель. В чём-то они были правы: год плена изменил меня так, что я чувствую, будто живу другую жизнь. Во мне изменилось всё, от пристрастий и понимания мира до цвета глаз, из синих они превратились в тёмно-фиолетовые.
Ещё не хочу больше участвовать в войнах. Может, это пройдёт, но что-то сейчас мне не даёт так же легко отнимать чужую жизнь. Стать что ли писателем?
Шучу, конечно. У меня теперь нет рабов, слугам я плачу деньги. Хоть я никогда не обращался с ними жестоко, теперь стараюсь даже не повышать голос.
Я женат, и скоро у нас будет первенец. Ещё совсем недавно я не мог и представить, что мою жену будут звать не Хильдегард, но воля Бога всегда сильнее человеческой. Хильдегард сказала, что выйдет замуж за Фрея, а я даже не умер при этом. Она помогла мне бежать, отдала мои рукописи, которые нашла у хозяина.
— Я хочу, чтобы ты был счастлив. Мне нечего подарить тебе, кроме свободы, но всё остальное у тебя есть. Ты не заслуживаешь того, на что обрекает тебя Фрей.
Собственно, она прогнала меня.
От произошедшего со мной у меня остались эти записи и знаки на теле, как доказательство того, что это на самом деле было.
Я только хочу сказать, всё, что с нами происходит, даёт нам шанс стать лучше и сильнее, если мы принимаем волю Бога с открытым сердцем.
Я — раб, Сканда. Но так меня звали не всегда. Своё настоящее имя я почти забыл, хотя жизнь моя изменилась совсем недавно. Кто из родных и друзей сейчас увидел бы меня, тоже вряд ли бы узнал. Одежду мне заменяют две вещи: грубой, старой тканью я обёртываю бёдра, подвязывая её куском толстой верёвки, и ещё на мне что-то по форме напоминающее безрукавку. Она не скрывает клеймо, что выжгли мне на груди слева. Клеймо — это знак моего хозяина, символ его власти надо мной. Такой же знак он сам носит на своей груди, только в виде огромного золотого медальона.
Вся «одежда» настолько истрёпана и изношена, что не служит уже защитой от северного ветра и холода. Всё это досталось мне от какого-то раба, который уже закончил свой скорбный жизненный путь. А может, до него эти тряпки носил другой раб. Но я доволен уже и этим, потому что мой хозяин счёл даже грубые сандалии слишком большой роскошью для меня. Ноги мои всегда босы и изранены камнями. Никакой обуви мне не полагается.
На моей шее металлический ошейник с впаянным кольцом, на тот случай, если хозяин захочет посадить меня на цепь, например. Кожаные браслеты с такими же кольцами надеты на мои запястья и щиколотки. Страшный шрам уродует моё лицо, которое когда-то называли красивым. Так я выгляжу сейчас. Таким меня сделал мой хозяин. Причина, по которой я смирился с этим, по которой предпочёл постылую жизнь раба смерти, только одна. Её зовут Хильдегард.
2.
Сейчас я пишу уже не по своей воле. Мою первую запись, что я сделал на куске коры, увидел хозяин. Арабицу он не знает, и заставил меня прочитать ему вслух моё «произведение». Я думал, Фрей в лучшем случае в очередной раз изобьёт меня. Ведь помимо всего, я упомянул имя Хильдегард. Но хозяин внимательно и изумлённо выслушал меня, немного помолчал и велел мне написать ещё, но уже руническим письмом. Мне трудно, я не очень хорошо владею рунами, и я не писатель, так что простите мне мои ошибки.
Итак, исполняя приказ моего хозяина, я буду писать о том, что произошло и происходит со мной. Первое, о чём мне велено написать, это наша первая встреча.
Моё настоящее имя Искандер Аль-Шафеи, из благородного рода ливийских воинов. Я воевал наемником в Италии, когда меня взяли в плен северяне. Даже в пылу битвы я заметил этого невероятного воина. Он сражался яростно, убил много моих товарищей и ранил меня. Через мгновение я ощутил, как теряю сознание. Руки и ноги перестали слушаться. Мне только девятнадцать, но смерть была бы хорошим исходом. Я погиб бы, как должно воину.
На деле всё оказалось хуже. Яд, которым был смочен клинок, ранивший меня, дал только иллюзию смерти, и позволил очнуться уже в северных землях среди светлокожих людей, которые отныне были моими хозяевами. Открыв глаза в полной темноте, я обнаружил себя лежащим на шкуре животного, привязанным цепью за талию. Оружия моего, конечно, не было, верхней одежды тоже. Меня тут же подняли, надели на руки и на ноги кожаные браслеты и привели в огромный пиршественный зал, полный веселящихся и орущих песни викингов и их женщин. Многие посмотрели на меня, когда один из воинов втащил меня на цепи. Пока меня вели к моему будущему хозяину, мне досталось несколько тычков и пинков.
И вот я вижу перед собой того самого красавца, что ранил меня. Это и был Фрей.
3.
Господину не нравится, как я пишу. Я делаю много ошибок, и ему хочется, чтобы я описывал в основном свои муки, больше всего он любит изводить меня.
Вот как состоялся наш первый разговор.
Фрей спросил, как меня зовут, и усмехнулся, услышав ответ:
— Ты же не думаешь, что тебя будут здесь звать таким роскошным именем! Ты: Сканда — и хватит с тебя.
Он протянул руку к моему родовому медальону, что я всегда носил на шее. Этот камень передается через поколения, в нём честь моего рода. Я перехватил руку Фрея, меня тут же схватили сзади, рывком опустили на колени. Кольца браслетов на моих руках вставили в большое кольцо в полу. Дёрнувшись несколько раз, я убедился в бесполезности своих усилий. Фрей сорвал с меня медальон и бросил одной из служанок:
— У тебя не будет ничего своего, попрощайся с побрякушкой.
Другой служанке он велел остричь мои волосы. У скандинавов, как, впрочем, и у нас, коротко остригают или бреют головы только рабам. У меня всегда были длинные волосы, и мне с детства внушали, что только так приличествует воинам. Надо знать, какое унижение я испытывал, когда мои чёрные пряди падали на деревянный пол из-под ножниц служанки.
Голова моя была острижена, и служанка заметила серьги у меня в ушах. Выпросив их у Фрея, она захотела ещё поцеловать меня. Получив разрешение, женщина впилась мне в губы под всеобщий смех. Я с отвращением сплюнул, зубы она не чистила. За это служанка с силой ударила меня в живот под новый взрыв смеха.
Фрей потребовал, чтобы я признал его своим хозяином, но я сделал свой выбор ещё в тот момент, когда понял, очнувшись, где нахожусь. Я сказал:
— Ты мне не господин, а я не твой раб.
Меня били плетью по спине и голове и снова повторяли требование. Получив третий отказ, Фрей изрёк, что я буду оставлен в таком положении без пищи и воды пока не поумнею.
Викинги ещё долго пировали, только под утро слуги начали прибирать зал. На меня уже не обращали внимания. Правда, пару раз служаки, хихикая, целовали меня, а раб со злобой пнул по ноге, потому что я мешал ему подметать. Оставшись один, я изо всех сил пытался освободиться, дергая кольца так и сяк, всевозможно изгибаясь, но только выдохся окончательно, натёр до крови запястья и чуть не вывернул себе суставы. Последующие часы становились всё мучительнее: спина затекла, болели кости, и я всё что угодно отдал бы за глоток воды. Я пробовал просить об этом изредка появлявшихся в зале слуг, но меня или игнорировали, или плевали в мою сторону.
Прикованный за запястья к полу, я был вынужден сидеть на коленях, согнув спину. Счёт времени был потерян. Если я пытался лечь, и это замечали, то ударами поднимали меня. Время от времени приходил викинг, что привёл меня в зал, избивал меня плетью по уже посиневшей от кровоподтёков спине, добиваясь покорности. Настал момент, когда я опять почувствовал приближение смерти. Никакими побоями меня уже нельзя было поднять на колени, хотя мои мучители колотили меня головой об пол, били по гениталиям. Жажда, казалось, сожгла мой рот. Разум, хоть и с трудом, всё же оставлял меня, избавляя от страданий. И это был второй раз, когда судьба предоставляла мне достойный исход.
4.
— Уже лучше, — молвил господин, прочитав последнюю запись, — а что же ты не рассказал, как не удерживал мочу, как исторг желчь и валялся в своих нечистотах, как свинья? (Ещё бы! А что я мог поделать?!) Я требую достоверности. Ты обязан излагать все грязные и мучительные для тебя подробности. Теперь напишешь, как была сломлена твоя воля, и ты сам назвал себя рабом.
— Слушаюсь, хозяин.
Каждый раз, когда я потом видел это лицо, оно был для меня той живительной влагой, смочившей мои губы. Этот склонившийся надо мной лик был так неизъяснимо прекрасен и окружён небесным светом! Несколько капель воды мне влили в рот и протолкнули туда кусочек хлеба. Я был поражён этим светом, этой красотой. Жизнь так властно позвала меня назад, что я не смог противиться. Наверное, как раз в тот момент я и потерял окончательно свой рассудок. Рядом с этим небесным существом, пожалевшим меня, стоял Фрей. Я почти не понимал их речь, но, со слов моего хозяина, это было так:
— Ты хочешь убить его?
— Придурок слишком гордый.
— Да ты только посмотри, какое красивое существо!
— Мне он тоже понравился, поэтому я и захватил его, но мальчишка оказался таким упрямым! Если не подчиняется мне, пусть лучше сдохнет!
— Ты всегда так, Фрей. Дай мне напоить его, и увидишь.
— Да делай, что хочешь! Но, если эта дрянь будет и дальше выкобениваться, клянусь, выпущу ему кишки!
Дивный лик снова склонился надо мной, прохладная ручка коснулась моего грязного лица:
— Ты будешь служить своему господину?
Я захотел видеть её, быть в том же мире, что и она, дышать одним с ней воздухом, я так захотел жить! Она увидела это в моём взгляде и с улыбкой обернулась к Фрею.
Мне довольно быстро вернули силы отварами трав. Вообще, надо сказать, люди в этих землях большие знатоки растений. Чего стоит хоть тот травяной яд, которым я был парализован. Или шрам у меня на щеке. Я видел немало шрамов, держу оружие в руках с шести лет. Но этот больше похож на отвратительную ящерицу. Господин нанёс мне его, чтобы я больше не привлекал женских взглядов. Я помню, как он с ненавистью смотрел на меня, потом выхватил нож и полоснул меня по лицу от виска до подбородка. Кровь мгновенно залила мне шею, а хозяин стал втирать в рану какой-то порошок. Я не мог дотронуться до лица, но чувствовал, как оно сгорает.
— Это тебе подарок от меня, — хозяин с удовольствием рассматривал результат, — рантула разъест тебе кожу, и никто больше не посмотрит в твою сторону дважды.
Потом, увидев своё отражение в воде, я и сам не захотел смотреть на него второй раз.
Но это было позже, а тогда меня вместе ещё с тремя юношами привели на площадь. Молодые люди, скорее всего, были захвачены в сражении с соседними племенами. Мы все произнесли слова, закрепляющие наш новый статус в этом обществе. Каждому из нас выжгли на груди знак принадлежности его хозяину и запаяли на шее ошейник, который теперь я вынужден буду носить до конца своей жизни.
Я потерял своё имя и свободу, в надежде приобрести: не знаю что.
5.
Если ливийский воин даёт слово, он сдержит его даже ценой своей жизни. Господин знал об этом, поэтому ему было важно добиться от меня слов:
— Я — раб, Сканда. Имя моего хозяина — Фрей.
С этого момента я превратился в живую вещь, презираемое ничтожество.
Меня отвели в дом моего хозяина и объяснили, что я обязан быть готовым в любой момент явиться на его зов и исполнить любой его приказ. Он позвал меня очень скоро и для начала ударил несколько раз по моей склонённой голове палкой. Бил он в пол силы, просто, чтобы причинить мне боль. Потом стал «дрессировать» меня: заставлял ложиться на пол, вставать, опускаться на колени, снова вставать, целовать его руки, ноги. Велел мне обнажиться, стал внимательно рассматривать моё тело, ощупывать его. Сжимая все чувствительные места, что попадались ему под руку, хозяин смотрел мне в глаза, ожидая, вскрикну я или нет. Эту странную игру он вёл, проверяя мою покорность ему. Господину хотелось насладиться всей полнотой своей власти надо мной. Я молчал, терпел, понимая, что не имею права теперь даже оттолкнуть его руку. Хотя, несколько дней назад мы на равных сражались друг с другом.
— Слушай внимательно, Сканда, ты будешь наказан за любое неповиновение моей воле. Входя ко мне, ты должен кланяться. Склонять свою голову ты также обязан при виде любого викинга. Ты понял меня, раб?
— Да.
Пощёчина:
— Разговаривая со мной, всегда прибавляй «хозяин» или «господин».
— Да, хозяин.
— Громче, не слышу!
— Да, хозяин. Я понял вас, хозяин.
Хотелось схватиться с ним. Я сейчас, скорее всего, уступил бы ему в силе, оставалась ещё слабость, но я же не бесчувственная деревяшка, чтобы так изводить меня и ожидать тупого безразличия.
Хозяин приказал мне раздвинуть бёдра и завести руки за голову. Он резко сжал мою мошонку и дёрнул вниз. Я вскрикнул, больше от неожиданности, и схватился за больное место.
— Не сметь закрываться! — закричал хозяин. — Твоё тело больше не принадлежит тебе, это моя собственность, и я буду делать с ним всё, что захочу. Руки за голову! — он снова взял палку. — Я буду сейчас бить тебя, а ты будешь считать удары. Посмеешь протянуть руку, я удвою наказание. Собьёшься со счёта — начнём с начала.
Как же мне было стыдно! Даже мучительная боль отошла на второй план. Мужчина бил палкой по моим гениталиям, а я стоял перед ним, раздвинув ноги, сцепив руки за головой, и шипел сквозь стиснутые зубы:
— Раз, два.
Когда наказание моё было окончено, господин отбросил палку, вдруг приблизил своё лицо к моему и поцеловал в губы. Это очередное потрясение привело к тому, что я неожиданно расхохотался. Меня били, унижали, а теперь целуют. И это мой хозяин!
6.
Я попытался написать о местном быте, нравах людей и природе. Может, у меня получилось плохо. Хозяин, прочитав, тут же кинул свиток в огонь и заявил, что это ему известно и без меня.
— Напиши про стрелы.
Это было одно из самых тяжёлых наказаний, которым я подвергся. Начну, всё же, с причины, по которой я был так наказан.
В доме господина мной начали помыкать все подряд. Я со своей стороны давал понять, что меня это не устраивает. За всю жизнь я не занимался никакой работой, кроме войны. Семья моя не бедна, у меня самого были рабы. После нескольких стычек с прислугой меня стали побаиваться. Управляющий пожаловался господину. Тот велел продержать меня сутки в колодках и, с плетью в руке, объяснил мне мои обязанности по дому. Теперь мне приходится подчиняться любому рабу хозяина, которому не лень отдать приказ. Сильно ко мне всё же не пристают. В основном я используюсь, чтобы таскать тяжести, ухаживать за скотом, носить воду для кухни. Всё это нудно и унизительно для меня. Поэтому я и попытался писать, чтобы хотя бы не забыть буквы.
Как-то мне велели отнести большой ковёр в комнаты. Я переступил порог и оцепенел. За столом в зале сидело то небесное создание, что спасло меня от смерти. Я никогда не видел женщин красивее её. И мне показалось, что я снова вижу сияние, которым она окружена. Девушка заметила меня, глупо переминающегося у двери, и тоже узнала.
— Ты ведь Сканда! Подойди ко мне. Привык уже, ничего? — чудесные голубые глаза участливо смотрели на меня.
Ещё никто не проявил ко мне сочувствия, а эта богиня так ласково мне улыбалась! Я не мог отвести взгляд и даже не сообразил ответить. Подойдя к ней почти вплотную, я молча разглядывал роскошные русые волосы девушки, нежную кожу, мягкие ручки, богатые одежды и украшения. Она чуть откинулась, нахмурилась, но почти сразу рассмеялась, обнажив жемчужные зубы:
— Да что ты так уставился на меня, эй?!
И тут я брякнул:
— Я люблю вас!
Эта женщина лишила меня разума ещё при первой нашей встрече, а уж в присутствии её я и вовсе становился дураком. Кроме того, я ещё не вполне освоился со своей новой ролью раба. В тот момент я позабыл, кто я, а кто она, и даже не заметил, что Фрей уже находится в комнате. Видимо, его так изумила моя наглая выходка, что удивление его сменилось яростью не сразу. Мрачным тоном хозяин поинтересовался, как я осмелился заявить такое его невесте Хильдегард. Слово «невеста» поразило меня. Я, конечно, делал ошибку за ошибкой, но тогда я чувствовал только, что сражаюсь за женщину. Я повернулся к красавице:
— Простите мою дерзость, госпожа, но я сказал правду. Было бы странно, если бы было иначе. Вы прекрасны, как пери. Вы добры; когда я умирал мучительной смертью, только вы сжалились над несчастным. Ваше лицо сияет всеми земными добродетелями. Я всего лишь невольник, но если бы мне дали меч, — и тут уж я был свален с ног мощным ударом кулака и избит до потери сознания.
Какие грехи я совершил, что влюбился именно так, именно в эту женщину?
Так вот, о стрелах. У викингов есть такая забава: провинившегося распинают на широкой доске для всеобщего обозрения и стреляют в него из лука. За это берутся меткие стрелки, так как важно попадать в определённые места на теле с целью причинить максимальные страдания, но не убить. Со мной это проделали на очередном пиру, как номер развлекательной программы. Хозяин объявил, что дерзкий раб осмелился говорить слова любви дочери правителя и его будущей жене. Я нисколько не сомневался, что он прикончит меня. Но стрела вонзалась в моё тело за стрелой, а смерть не приходила. Очередная стрела пробивала мне руку или ногу, к ней тут же прикладывали чем-то смоченную тряпку и останавливали кровь. Во мне торчало уже восемь стрел, я не верил своим глазам. Боль была дикая. Я кричал во всё горло, бился в своих путах, плакал. Боль разрывала каждый орган, оглушала и нарастала с каждой секундой. Последняя стрела пронзила ступню, и хозяин опустил лук.
Пир продолжался своим чередом, а ко мне, как будто, потеряли всякий интерес. Никого не волновали мои стоны и слёзы. Я умолял пощадить меня, освободить от этой пытки. Не могу описать, какие страдания причиняли мне эти стрелы! Но мольбы мои не имели никакого действия. Я кричал, уже, по-моему, на своём языке:
— Что вы за люди?! Смилуйтесь! Посмотрите на меня! Я не могу больше это терпеть! Убейте меня!
Знаю, что всё это звучит недостойно, но вы же не были на моём месте, значит, не осуждайте меня. Фрей и Хильдегард сидели рядом за столом и одни из немногих наблюдали за мной. Хозяин наслаждался зрелищем. Он иногда подходил ко мне, корчащемуся в агонии, и бил ладонью по стрелам. Кровь начинала течь из ран, её снова останавливали. Тогда же господин и изуродовал моё лицо. Зрение у меня помутилось, я плохо видел Хильдегард. Если бы она только пожалела меня! Я так и не знал, что дочь правителя думала обо мне после моего признания. Видит она во мне лишь презренного раба, или Всевышний наградил её душой равной её красоте.
После этого наказания я настолько был измождён и духовно, и физически, что как больное животное ползал на животе и лизал ноги слугам, которые на утро освободили меня. Очень долго не мог я прийти в себя: прятался по тёмным углам, закрывался руками, если кто-то подходил. Хозяин в те дни часто приказывал приводить меня к себе и смеялся надо мной. Он показывал мне лук, я падал на пол, хватался руками за голову и кричал. Его мои припадки очень веселили, потом надоели, и, по его распоряжению, меня отпоили очередным целебным настоем. Я поправился.
7.
Если бы я мог перечитывать написанное, то моё изложение было бы стройнее. Но хозяин сразу забирает каждый свиток, некоторые рвёт. Мой рассказ про стрелы его позабавил:
— Ты, правда, думал, что я убью тебя?
Господин объяснил, что смысл этой процедуры заключается в поражении нервных центров. Наказуемый почти всегда уверен, что уже первая стрела оборвёт его жизнь. Но наказание только иногда завершается его гибелью, если так угодно мучителям. Тогда последняя стрела пробивает сердце. В остальных случаях пленника снимают с распятия полубезумным существом, которое или всё-таки вскоре умирает, или влачит жизнь покорного перепуганного животного. Сила и молодость некоторым помогают прийти в себя — мне повезло. Хотя и сейчас при сильной боли я начинаю заикаться. В одном доме я видел раба, который подвергся той же пытке, что и я. Больше всего он боится разгневать своего хозяина словом или взглядом, почти ни с кем не разговаривает.
Сейчас мне кажется, что жизнь моя никогда не была другой, и рабство всегда было моей участью. Я слышал раньше, что рабы забывают своё прошлое. Невыносимо всё помнить и смиряться с тем, что не можешь изменить. Если сейчас хозяин бьёт и мучает меня, это не представляется чем-то диким, так и должно быть, я его собственность. По крайней мере, я заставляю себя так думать, и мне это всё лучше удаётся.
Однажды я видел, как хозяин с друзьями устроили тренировочный бой. Я должен был подносить им оружие. Меня восхищали их приёмы и выносливость. Я прикидывал, как бы мог отразить те или иные удары, провести нападение. Хозяин мой вышел победителем из всех поединков. Он тяжело дышал, но был доволен и готов сразиться ещё. Взгляд его упал на меня. Мысль, пришедшая в этот миг в голову господину, развеселила его. Он поманил меня. Я подбежал, ожидая приказаний. Хозяин толкнул меня в грудь рукояткой одного из мечей и велел взять его в руки:
— Сражайся!
Его друзья закричали, возмущаясь, что Фрей дает благородное оружие презренному рабу. Хозяин усмехнулся:
— Никто из вас не смог достойно противостоять мне. Я видел, как этот раб сражается. Пусть вам будет укор, если сейчас он окажется лучше вас.
Мечи викингов тяжелее наших, они прямые, и рукоятка чувствуется в ладони по-другому. Но это оружие! Моя любовь и страсть! Я рассёк воздух клинком несколько раз, и как будто все духи битвы снизошли на меня. Я кинулся на господина, тот едва успел поднять меч, защищаясь. Он не ожидал молниеносного нападения. Как я мог забыть это счастье — сражаться, когда тело и разум поют и звенят как струны! Не помню, как хозяин оказался на земле, а мой меч у его горла. Волшебство закончилось, я увидел его взгляд и поспешил отвести руку. Господин с рычанием вскочил и продолжил поединок. Я ему уже почти не сопротивлялся. Фрей прижал меня к земле, рванул за ошейник и рассёк кожу между лопаток. Как же он разозлился! Его товарищи, конечно, всё видели, но промолчали. Хозяин в ярости покинул место сражения, я под мрачными взглядами викингов поплёлся за ним.
8.
Даже история со стрелами не излечила меня от страсти к Хильдегард. Чем труднее давалась мне эта любовь, тем большую власть она надо мной брала, лишая надежды на спокойное существование.
Единственное счастье, что мне осталось, это видеть мою красавицу, слышать её мелодичный голос. Я искал этих встреч, в надежде испытать сладкую муку. Страх наказания меня не останавливал. Я не отдавал себе отчёта, к чему приведёт моё упорство, мне было всё равно. Я ловил на себе взгляд Хильдегард и пытался понять, что творится в её сердце, есть ли в нём хоть искра чувства ко мне. Может быть, она сердита на меня за мои слова или ей всё равно. А вдруг, прекрасная дочь правителя думает о дерзком невольнике чуть чаще, чем видит его. Наверное, я очень самонадеян, но ведь если бы она увидела меня раньше, я просто уверен, что смог бы завоевать её.
***
Кормёжка здесь, надо сказать, отвратительная. Мне она кажется немногим лучше того, что я ношу свиньям. Иногда, если меня за что-то лишают пищи, я даже обкрадываю своих подопечных. Бывает, таскаю еду из кухни, а что делать, приходится! Единственное, что вкусно, это молоко. Но мне оно почти никогда не достается. Своего места, собственно, у меня в доме нет. Сплю я почти всегда возле огромного кухонного чана для воды, наполнять который — моя обязанность. Сплю в том же, в чём хожу днём. Только когда я отлёживался после стрел, мне из милости даже бросили какую-то рогожу, потому, что меня всё время колотил озноб.
Помню, я начал понемногу выздоравливать. Кухарка решила, что пора мне уже поработать. Она послала меня отнести хозяину и его гостям яблоки. Руки у меня подрагивали, я боялся уронить тяжёлое блюдо. Но мне благополучно удалось поставить его перед сидящими во главе стола Фреем и Хильдегард. Господин пристально посмотрел на меня, склонившегося перед ним, и притянул к себе за ошейник.
— А ну, покажи госпоже свой шрам.
Я покорно повернул к Хильдегард искорёженную правую часть лица. Меня слегка мутило от запахов еды и слабости. Хозяин не отпускал мой ошейник, колени у меня начали дрожать. Я осмелился поднять на хозяина глаза, затем покосился на Хильдегард. Девушка, не дыша, разглядывала моё лицо. Думаю, это зрелище испортило ей аппетит. Хозяин отбросил меня. Я распластался на спине, больно ударившись головой, чем весьма повеселил гостей. В меня со свистом принялись кидать объедки.
— Поднимайся, чучело! — крикнул господин. — Эй, кто хочет попользоваться этим неуклюжим животным?
— Да что он сейчас может?
— Сделает всё, что скажете. Иначе, ему несдобровать.
Викинги с сомнением наблюдали мои неловкие попытки подняться. Никто не мог или не хотел придумывать применение такому бессильному существу.
— Да пусть проваливает!
— Что, никому не нужен? — нахмурился господин и взялся за нож. — А что если я разрежу ему рот, и будем кидать в него кости на меткость?
Меня передёрнуло. Я с тоской озирался по сторонам, хотя уже имел возможность убедиться, что сочувствия и снисхождения от этих людей ждать не приходится. Многим идея хозяина понравилась, они уже были готовы к новому развлечению.
— Фрей, остановись, — голос Хильдегард зазвенел от напряжения, — я не желаю потакать твоим зверствам.
— Этот раб постоянно забывается! Он должен знать своё место. Он — мой, и я желаю позабавиться с ним.
Девушка резко поднялась с места:
— Я хочу воспользоваться услугами раба. Отдай его мне.
Фрей с интересом воззрился на неё.
— Пусть послужит мне сегодня скамейкой для ног.
Помедлив, хозяин подтащил меня к госпоже. Гости зашумели, кто довольно, а кто разочарованно. Я растянулся на животе у ног моей спасительницы, а она аккуратно поставила свои мягкие башмачки на мой позвоночник. Ничего легче и приятнее для меня, чем такое «использование», на тот момент не было. Я постарался унять дрожь тела, чтобы не беспокоить её.
9.
Я умолял моего хозяина не заставлять меня писать о моём позоре, но он только смеётся. Как же, оказывается, тяжело проживать всё заново! Управляющий разбудил меня, спящего на полу кухни, пинком в живот:
— Бегом к господину!
Я вошёл, протирая глаза, поклонился. Служанке, стоящей с кувшином воды, господин сделал знак удалиться. Он пил вино, был более возбуждён, чем обычно, глаза его горели.
— Что стоишь, раб? Вымой мне ноги!
Это всегда была обязанность служанки. Я опустился на колени и послушно исполнил приказ. Это непривычное для меня занятие сопровождалось дёрганием за ошейник. Я зашнуровал высокие кожаные сапоги на ногах хозяина, ставя их себе на грудь. Хозяин резко встал и обошёл меня, стоящего на коленях. Он осмотрел мои почерневшие и загрубевшие ступни, поставил ногу на одну из них. Я хотел обернуться, но получил подзатыльник. Тяжёлая рука хозяина легла на мой затылок, сильно надавила.
— Как быстро у тебя отрасли волосы! (Отрасли! Чуть начали виться!). Завтра прикажу обрить тебе голову.
— Как вам угодно, хозяин.
— Нет, я сделаю это сам, сейчас.
Господин взял нож, снова поставил ногу на мою ступню. Он получал явное удовольствие, сбривая мне волосы. Я уже меньше страдал, когда оголялась кожа у меня на голове, но подавленность, всё же, испытывал. Хозяин горячо прошептал мне на ухо:
— Что ты чувствуешь?
— Унижение, хозяин.
— Так и должно быть, раб.
Господин несколько раз с силой провёл ладонью по моей обритой голове, взял мою руку и тоже положил мне на затылок, чтобы и я ощутил свою оголённую кожу. Как же ему нравится унижать меня! Мне была протянута чаша с вином.
— Нельзя, пить вино — грех. Прошу вас, хозяин, не заставляйте меня!
Тут же вино было выплеснуто мне в лицо. Потом меня дёрнули за ошейник сильнее, подняв с пола на лежак. Я впервые оказался сидящим рядом с хозяином. Он обдал мне лицо горячим пьяным дыханием:
— Понравилось тебе мыть ноги своему господину?
Что мне могло в этом понравиться? Но я промолчал, опустив глаза. Я боялся необузданного гнева хозяина, сейчас, так близко от него, чувствовал себя совершенно беззащитным. Фрей — крупный, мощный самец, и все его проявления подобны взрывам. Между прочим, мы одного возраста.
Конечно, я изменился: побои, пытки, скотский образ жизни делают своё дело. Я вжал голову в плечи, когда хозяин притянул меня к себе и снова поцеловал. Его руки, сжимающие мне плечи, шею, талию, причиняли боль, но это была первая ласка, которую я получал за долгий срок. В растерянности я тупо смотрел в лицо Фрея, оторопев от этих новых ощущений. Потом, всё же, набрался смелости и отстранился:
— Господин, пожалуйста, это не правильно.
Его глаза налились кровью, а рука до хруста стиснула мне запястье.
— Ты смеешь раскрывать свой поганый рот!
Он снова взялся за ошейник, ткнул пальцем в шрам на моей щеке.
— Ты безобразен, ты понимаешь это? А я целую тебя! Неужели ты ещё мечтаешь о женской любви?
— Господин.
— Грязная скотина! Урод! Да ты должен быть счастлив, что твой господин ласкает тебя.
— Но это же не правильно, господин!!
Меня уже просто трясло от всего этого. Фрей с воплем сбросил меня на пол.
— Встать на четвереньки, раб! — хозяин натянул петлю рукоятки плети на своё запястье. — Для тебя, раб, правильно то, чего желает твой господин. Я буду учить тебя, пока ты это себе не уяснишь!
Плеть заходила по моей спине. В этот раз удары были настолько болезненными, что я стонал и вскрикивал от каждого, ведь Фрей вкладывал в них всю свою ярость.
— Осмеливаешься смотреть на Хильдегард?
— Простите, м-м-м-м!
— Брось эти глупости. Ты будешь служить только для моих утех. Это единственное, что тебе осталось.
— С-сжальтесь, господин! А-а-а!
— Мне что, насиловать тебя!? — заорал Фрей, окончательно потеряв терпение.
Страх и боль вконец измучили меня.
— Я всё с-сделаю, господин! Не бейте б-больше, сжальтесь над вашим рабом!
— Так-то лучше, собака.
До сих пор не могу поверить, что всё это было на самом деле. Мне приказали сбросить мои тряпки, лечь грудью на лежак. Хозяин залпом выпил ещё вина и встал надо мной:
— Расставь колени шире, тварь, раздвинь ягодицы руками!
Я сделал последнюю отчаянную попытку увернуться. Господин схватил мой член, сильно сжал:
— Только попробуй помешать мне, оторву тебе всё, клянусь, ещё и съесть заставлю!
Хозяин грубо вошёл в меня, замер, потом продолжил движение. Я корчился от боли, закусив шкуру, на которой лежал, чтобы не орать. Он проникал в меня всё глубже. После особо жёсткого толчка мне показалось, что всё внутри с треском рвётся. Я кинулся вперёд, вытолкнув хозяина из себя. Меня тут же притянули за ошейник обратно. Господин навалился на меня всем телом, стал наотмашь бить меня по голове, не давая прикрывать её руками. Кровавые круги поплыли перед моими глазами, я задыхался. Господин развернул моё лицо к себе, я увидел его безумный, опьяневший взгляд:
— У тебя нет выбора, дрянь, подчинись мне! Вот что я сделаю, если будешь сопротивляться — я вырву твои глаза вот этими руками. Слышишь? Ты больше не сможешь увидеть Хильдегард!
Угроза эта подействовала на меня даже больше, чем возможность лишиться мужского достоинства. Его напору невозможно было противостоять. Моему отчаянию не было предела. Смириться ради Хильдегард или лишиться её навсегда?
— А ну, раб, проси меня взять тебя!
— П-па..
Удар по лицу, по голове:
— Немедленно, или ты сейчас ослепнешь!
Я собрал все свои силы, набрал воздуха:
— П-пожалуйста, г-г-господин, возьмите ме-меня.
— Не убедительно, кто так просит?
Я сглотнул, ещё раз набрал воздух:
— В-ваш раб, г-господин, умоляет вас ис-использовать его. Н-не отказывайте, п-прошу вас.
Я был раздавлен, истерзан; растянулся на животе, уткнулся лицом в шкуру. Хозяин завёл мои руки за спину, стянул их поясом. Он налил мне вина на поясницу, стал слизывать его. Снова вошёл в меня. После уже нескольких толчков я ощутил в себе горячую, мощную струю его семени. Я слышал о таком, но мне и во сне не могло присниться, что и меня это постигнет. Ниже падать мне было некуда. Хозяин полежал на мне, отдыхая, потом сильно укусил за шею:
— Встать, только не вздумай пролить мой подарок!
Я закусил губу, с трудом поднялся, сжимая ягодицы. Господина колотило от вожделения. Ему на глаза попалась чаша. Он поставил её на пол, приказал мне присесть над ней и выпустить его семя туда. От этого очередного унижения слёзы брызнули у меня из глаз, но отступать было некуда. Со связанными руками я опустился на корточки и расслабил мышцы. Мой господин залился смехом при виде этой сцены.
— Умница, у тебя хорошо получается. А теперь выпей, — он поднёс чашу к моим губам, — это не вино, не грех.
— Д-да, господин, благодарю, вас, — я сделал глоток, остатки Фрей размазал мне по лицу.
Он продолжал играться со мной: вставал мне на грудь, живот, насиловал, бил палкой и засовывал мне её в зад, насиловал, заставлял изливать перед ним моё собственное семя и слизывать его с пола, опять насиловал. Хозяин был неутомим. Вино, низкая страсть и неограниченная власть над невольником предавали ему всё новые силы.
Мне было уже всё равно, я перестал чувствовать стыд, почти не чувствовал боль, я перешёл свой предел того и другого и ощущал даже что-то вроде удовольствия. Речь у меня окончательно пропала, я только стонал. Хозяин, наконец, утомился. Кроме того, моё безразличие к издевательствам его не возбуждало. Мы оба уснули на полу, ноги хозяина покоились у меня на спине.
Ну вот, я закончил свой рассказ, надо быстрее отнести его хозяину, а то меня накажут.
10.
Я сижу на берегу и смотрю на воды холодного залива. Там, за ним, очень далеко, моя родина. Туда вчера ушли на военных ладьях викинги. Мой хозяин тоже отправился в поход с воинами. Теперь я часто сюда прихожу. Хозяин в походе, и никому нет до меня дела. Не могу оторвать взгляд от горизонта, и такая тоска!
Чувствую себя опустошённым. Как будто, вырвав всё, что было внутри, меня просто выбросили.
Пару недель назад хозяин вдруг запретил всем слугам со мной разговаривать. Мне также было запрещено обращаться к кому-либо в доме или вне него. Меня как будто похоронили заживо — чудовищное ощущение. По мне, лучше пусть бьют, но остаться в полной пустоте хуже смерти! Как сказал господин, единственное, что мне осталось, это служить его утехам. И я делаю всё, что он требует. Приказывает надеть женское платье — надеваю. Приказывает стоять перед ним и его друзьями голым на коленях и петь песни на берберском — пою. Приказывает бежать за его лошадью на охоте и подставлять спину как опору, когда хозяин сходит на землю — исполняю и это. Как бы плохо и больно мне не было, но ведь больше никто ко мне не прикасается, не говорит со мной. Я не могу этого выносить! Хозяин пытается приучить меня к тому, чтобы боль всегда сочеталась с удовлетворением. Хочет, чтобы я сам просил мучить меня. Такая гадость!
Да, я — ничтожество. Мне нет оправдания и нет прощения. И больше у меня нет надежды на счастье. После того, что со мной сделали, я не имею права даже мыслями осквернять имя Хильдегард.
Чем дольше смотрю на залив, тем яснее понимаю, что мне нужно сделать. Я украду лодку, и, если меня поймают, то в этот раз я сам поспособствую своей гибели. Ничто больше меня не держит. Какой холодный ветер! Хотя, я уже привык. И его дуновение облегчает ноющую боль, которую мне иногда доставляет шрам.
Будь, что будет — я сделаю это!
Я резко поворачиваюсь, потому, что всей кожей чувствую чьё-то присутствие. И снова, в который раз цепенею, это Хильдегард. Она стоит так близко, придерживая на плечах меховую накидку, и неотрывно смотрит на меня. Наконец-то опомнившись, я склоняю голову, и пока она не видит моего лица, зажмуриваю глаза и сжимаю зубы. Как мне вырвать из сердца эту любовь, которая теперь преступна как никогда? Похоже, легче вырвать само сердце. Я постараюсь, нельзя, нельзя, я это сделаю. Почему она молчит? Хильдегард внимательно разглядывает меня, и божественное лицо её как всегда непроницаемо, никогда не знаю, что она чувствует. Госпожа, приподняв брови, смотрит на мои грязные ступни и с немым вопросом заглядывает мне в глаза.
— Хозяин велел мне ходить босиком, — я глупо улыбаюсь и переминаюсь с ноги на ногу.
Не знаю, что делать, куда спрятать глаза, руки, пылающие щёки.
— Да твой хозяин просто осыпал тебя милостями!
Нет, зачем она это делает? Она подходит ко мне совсем близко, я вижу крошечную родинку у неё на виске, чувствую аромат её молочной кожи. Я по сравнению с ней почти чёрный. Хильдегард протягивает руку и почти неощутимо проводит пальцами по шраму на моём лице. Это как ветер, боль проходит. Я почти не могу дышать, но изумление сильнее:
— Вам не противно прикасаться ко мне, Госпожа?
Что это? Её глаза чуть краснеют, она закусывает губу. Это зрелище производит на меня такое впечатление, что я делаю: в общем, то, что делаю. Я беру её, уже готовую развернуться и уйти, за плечи и крепко обнимаю. Да, вот так. Это была самая счастливая минута моей жизни. Я не могу выразить то, что чувствовал, мой язык несоизмеримо беден, но смысл и оправдание всего моего существования именно в той минуте.
Словом, смотрел я на удаляющуюся девушку уже другими глазами, и был уже просто другим человеком. Она, как будто отдала мне всё, что может дать женщина, полностью переродив меня. И я был свободен.
11.
Это моя последняя запись. Я снова пишу арабицей, потому что моими действиями снова руководит моя собственная воля.
Я вернулся в Ливию к моей семье, которая уже давно оплакала мою гибель. В чём-то они были правы: год плена изменил меня так, что я чувствую, будто живу другую жизнь. Во мне изменилось всё, от пристрастий и понимания мира до цвета глаз, из синих они превратились в тёмно-фиолетовые.
Ещё не хочу больше участвовать в войнах. Может, это пройдёт, но что-то сейчас мне не даёт так же легко отнимать чужую жизнь. Стать что ли писателем?
Шучу, конечно. У меня теперь нет рабов, слугам я плачу деньги. Хоть я никогда не обращался с ними жестоко, теперь стараюсь даже не повышать голос.
Я женат, и скоро у нас будет первенец. Ещё совсем недавно я не мог и представить, что мою жену будут звать не Хильдегард, но воля Бога всегда сильнее человеческой. Хильдегард сказала, что выйдет замуж за Фрея, а я даже не умер при этом. Она помогла мне бежать, отдала мои рукописи, которые нашла у хозяина.
— Я хочу, чтобы ты был счастлив. Мне нечего подарить тебе, кроме свободы, но всё остальное у тебя есть. Ты не заслуживаешь того, на что обрекает тебя Фрей.
Собственно, она прогнала меня.
От произошедшего со мной у меня остались эти записи и знаки на теле, как доказательство того, что это на самом деле было.
Я только хочу сказать, всё, что с нами происходит, даёт нам шанс стать лучше и сильнее, если мы принимаем волю Бога с открытым сердцем.
