часть первая

НЕ ПЛАЧЬ, ДЕВЧОНКА...

Уходил служить Валерка — провожала вся родня...

и девчонка его — Верка, и соседи, и друзья

парня тоже провожали, — ели-пили за столом...

«Все мы в армии мужали, — старый дедушка Пахом,

опрокидывая стопку, улыбался. — Не боись!»

И, поддев огурчик ловко, дед рассказывал «про жись»...

Друг Колян «про дедовщину» без утайки говорил

и, как опытный мужчина, безопасности учил

захмелевшего Валерку, — ужасалась тихо мать...

Раскрасневшаяся Верка обещала парня ждать...

и хотя не очень верил ей Валерка — что слова! —

тем не менее, твердели у него штаны, едва

в полутёмном коридоре прижималась передком

к нему Верка... и, рукою теребя ей сиськи, он

целовал девчонку в губы... «Никого не подпущу...

дожидаться тебя буду...» — гладя парня по плечу,

щекотала Верка ухо жарким шепотом своим,

и штаны бугрились туго от желания любви —

член стоял, и прогуляться звал Валерка, но она,

не желая отдаваться, не пускала пацана

в свои трусики, и губы продолжал он целовать,

и шептала она: «Буду... честно буду тебя ждать!»

Закадычный друг Сережа, обещая проследить,

обнимал Валерку тоже, — уходил пацан служить

на два года... и украдкой вытирала слёзы мать...

На бумаге это гладко — долг Отечеству отдать...

А на деле... а на деле — две зимы и лета два, —

провожали: пили-ели... «Ты, мамаша, не права,

что рыдаешь... Оглянуться не успеешь, как орлом,

смотришь, он уже вернулся! — пьяный дедушка Пахом

опрокидывал стопарик... улыбался: — Не боись!

Отслужить обязан парень!» И — рассказывал «про жись»:

как в Германии когда-то сам служил после войны...

и каким лихим солдатом был тогда он... — пацаны

деда слушать не хотели, и орал магнитофон...

танцевали-пили-ели... содрогался сельский дом!..

... Утром у военкомата капитан команду дал:

«По автобусам, солдаты!» И — «солдат» поцеловал

неуклюже мать... Веруню засосал от всей души...

по-мужски обнял Сергуню... Мать заплакала: «Пиши...»

Проводили...

часть вторая

СЛУЖБА В АРМИИ (IN BREVI)

И — два года

пролетели-пронеслись...

Те, кто выжил, на свободу — «Смирно! Вольно!» — разошлись

с чистой совестью...

часть третья

MAGNA RES EST AMOR

Валерка

долг Отечеству отдал...

Не дождалась его Верка — вышла замуж... «Не беда! —

опрокидывая стопку, старый дедушка Пахом

поддевал огурчик ловко. — Где ей, курице, с орлом

вровень быть? — Витиевато успокаивал дедок

захмелевшего солдата. — Не печалься, голубок!

Верка ждать не захотела? Ну, и ветер ей под хвост!

У тебя их, этих девок, еще будет целый воз...

Не боись! — И дед, огурчик разжевав беззубым ртом,

обещал: — Мы девку лучше во сто крат тебе найдём!»

Тем не менее, Валерка гнул своё — и говорил,

что он любит только Верку... что одну её любил...

и что он уже не сможет так влюбиться ни в кого...

Закадычный друг Сережа успокаивал его:

«Не дури! На Верке клином не сошелся белый свет...»

Мать Валерке говорила, что он встретит ещё... «Нет, —

отвечал Валерка грустно, — я других не полюблю...»

Так разыгрывал искусно и друзей он, и родню,

говоря, что только Верка его сердцу дорога,

что решили все: Валерка однолюб... И предлагал

закадычный друг Сережа то рыбалку, то вино...

«Чтоб развеяться немного», — пояснял он. «Всё равно», —

отвечал Валерка... «Или... может, баню истопить?»

По соседству они жили... И дружили... Как открыть

свою душу?... Невозможно... И молчать невмоготу...

«Истопить?» — спросил Сережа. И сказал Валерка: «Ну...

истопи», — и так искусно он при этом радость скрыл,

что Серёга свои чувства с лёгкой грустью осадил,

в миллионный раз подумав, что любви ответной ждать

и смешно, и безрассудно... Глупо думать и мечтать,

что понять Валерка сможет... Не поймёт он никогда... —

про себя вздохнул Серёжа... Улыбнулся: «Ну, тогда...

протоплю я завтра баню. Купим пива. Рыба есть...

Пацанов своих попарим, и — по бабам!» — «А ты здесь

не терял, наверно, время?» — «Я? Да как тебе сказать...»

Рассмеялись оба. «Серый, ты мне должен рассказать!» —

«Не расслышал я... ты хочешь, чтобы... что я показал?» —

«Ха-ха-ха!» — «Чего хохочешь?» — «Интересно ты сказал...»

Интересно... ну, ещё бы!

часть четвертая

ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ ВТОРОГО ВЗВОДА (IN EXTENSO)

Здесь вернёмся мы назад —

в дни армейской службы, чтобы прояснить, чему был рад

сероглазый статный парень, когда друг его — Сергей —

зазывая его в баню, пошутил... совсем как гей

пошутил Серёга! — ну-тка, отчего Валерку вдруг

возбудила эта шутка? — без намёков скажем вслух:

уходил служить Валерка непроткнутым пацаном...

а пришел — уже не целка... Замкомвзвода Иванов

сразу выделил солдата, стал в каптёрку зазывать,

земляком и даже братом стал салагу называть...

но, хотя после отбоя гомосекс в казарме цвёл,

Иванов в кровать с собою не тянул Валерку, — пёр

замкомвзвода в зад Серёгу, тайно Юрика вафлил...

было с кем, и он не трогал «земляка» и «брата»: был

настоящим гомофилом замкомвзвода, и в душе

не хотел он парня силой принуждать ебаться в «ж», —

секс не путая с любовью, с замиранием в груди

от подъёма до отбоя Иванов хотел любви...

И беспомощно, и страстно о Валерке думал он —

настоящим педерастом замкомвзвода Иванов

был в душе, и под бравадой пряча истинную суть,

миловидному солдату он хотел не просто вдуть, —

был для этого Серёжа... и Валерку без труда

мог бы он отмужеложить, но — влюбившись в пацана,

Иванов хотел, чтоб парень потянулся сам к нему, —

о взаимности мечтая, помогал он пацану...

Жизнь в казарме для солдата, если он к тому же мил, —

что скрывать! — порой чревата покушением на тыл:

сохранить не каждый может в первозданном виде зад —

салабонов мужеложат старики... и есть разврат —

когда делается явно... и совсем иное есть —

когда делается тайно, — вариантов море здесь!..

Преотлично зная это, замкомвзвода Иванов

за Валеркой незаметно наблюдал — и был готов

свою помощь, если надо, оказать в любой момент...

«Земляком» и даже «братом» называл салагу дед —

опекал его повсюду и в обиду не давал...

Как-то раз черпак Ублюдов фаловать Валерку стал:

заманил его в сушилку, брюки сдёрнул с него вниз,

развернул к себе затылком, жарко выдохнул: «Нагнись!

Поиграем в маму-папу... — Нетерпением горя,

вмиг Валерку он облапал и, штаны спустив с себя,

зашептал на ухо: — Тише... вазелинчик я припас...

позабавимся, парниша... один раз — не пидарас...»

Наклонив Валерку грубо, руки вывернув ему,

между ног тугой залупой обжигающе скользнул

в темноте Ублюдов... «Тихо! — повторил он горячо. —

Стой, не бойся! сейчас мигом смажу я тебе очко...»

Стал Валерка вырываться — голым задом закрутил...

никогда ведь не ебался с пацанами!... Обхватил

полуголого Валерку возбудившийся черпак

и, держа за бёдра цепко, залупившийся долбак

попытался всунуть сразу, позабыв про вазелин...

ох! момент был преопасный: мог бы запросто кретин

дефлорировать парнишку, насадив его очко

на свою тугую шишку, колом вздыбленную... но

замкомвзвода шум услышал — дверь в сушилку распахнул...

приказал Валерке: «Вышел!», и — тот мигом натянул

свои брюки и мгновенно из сушилки прыгнул вон...

«Что, Ублюдов... много спермы? Захотелось с пацаном

поделиться?... Ты же видел, что Валерка мне как брат...

Есть Серёга — ротный пидер... подставляет Игорь зад...

Есть ефрейтор Малафеев... сплошь одна голубизна!

Так чего же ты борзеешь?! Захотелось пацана,

не проткнутого ни разу — с узкой дырочкой в заду?

Охуел?!! А ну-ка смазал свою дырку... — расстегнул

замкомвзвода свои брюки... «Саня... Саня... извини...» —

побледнел Ублюдов. «Руки... руки, пидор, убери!

Любишь с горочки кататься — люби саночки возить...

Хотел в жопу поебаться? Поебёшься... так и быть!»

Дверь закрылась... и оттуда приглушенно голоса

зазвучали: «Стой, Ублюдов!» — «Саня! Саня! Больно, Са...» —

«Вазелином смажь сильнее...» — «Больно, Саня, не могу!» —

«Стой, не дёргайся... колени разведи пошире... ну!» —

Звук удара. — «Стой спокойно! Выше задницу... ещё...»

«Не могу! Не надо! Больно... не могу я! Больно... о-о-о...» —

стон донесся из-за двери... «Сука, жопой не крути...»

Миша вздрогнул — в это время в умывалку он входил...

Слева дверь вела в сушилку... справа — сразу — в туалет,

разделённый на кабинки, — там горел дежурный свет,

тусклый, чуть голубоватый, и стояла тишина...

Из сушилки до солдата донеслось глухое: «А-а-а!» —

типа стона он услышал из сушилки... и в груди

сердце ёкнуло у Миши... «Не могу я...» — «Не пизди!»

Без сомнения, кого-то... кто-то там, за дверью, драл...

Миша вмиг покрылся потом, и — у Миши тут же встал

хуй в трусах непроизвольно... «Не могу я, Саня!» — «Блин!

Говорю я, стой спокойно...» — Замкомвзвода... а кто с ним?

В кулаке зажав подтирку — два тетрадные листа —

салабон на дверь в сушилку молча пялился... Ну-да,

Иванов кого-то дрючит... ни хуя себе сеанс!

Бляха-муха... может, лучше испариться? Вот сейчас

дверь откроется оттуда... или — кто войдёт сюда...

изнутри упёрся туго хуй в трусы... и что тогда

я, салага, буду делать? Колом дыбятся трусы...

Миша, вздрагивая нервно, обливался потом... «Ы-ы-ы...» —

из сушилки еле слышно вновь раздался чей-то всхлип...

Сердце ёкнуло у Миши — застучало гулко... влип!

В туалет после отбоя подрочить пошел пацан...

и — наткнулся на т а к о е!... Из сушилки голоса

перестали раздаваться — доносились всхлипы лишь...

Наконец-то испугавшись, потный Миша, словно мышь,

в туалете мигом скрылся: сдёрнув вниз трусы с себя,

сел в кабинке — затаился, машинально теребя

напряжённый хуй рукою... ни хуя себе кино!..

Миша слышал, что такое в роте делается, но

никогда ещё так близко не случалось ему быть...

Миша хуй рукою тискал и никак не мог решить:

то ли, блин, ему остаться — любопытно было всё ж...

то ли лучше, блин, съебаться... колотила парня дрожь...

«По-большому» будто сидя, каждый вечер он кончал...

кто заглядывал — не видел: напряженный хуй торчал

под трусами и, бумагу для отвода глаз в руке

демонстрируя, салага под трусами в кулаке

хуй дрочил... И точно так же кайфовал не только он, —

для отвода глаз бумажки зажимая, перед сном

по-солдатски о приятном в туалете помечтать

было классно, и солдаты приходили — типа срать —

в туалет за этим самым даже чаще, чем нужду —

«по большому» типа — справить... Миша думал про пизду

в туалете... Так же точно шел пацан и в этот раз

посидеть, — хотел он кончить, как обычно... но сейчас,

хуй лаская машинально, не о бабах размышлял

на толчке сидевший парень, — терпеливо Миша ждал...

Замкомвзвода, — Миша думал, — голос вроде бы его...

но кому... кому он всунул? в жопу трахает — кого?

Заскрипела дверь сушилки... и у Миши сердце вновь

гулко ёкнуло — в кабинке затаился парень... Кровь

застучала... Обнаружат... надо было бы уйти...

на хуя мне это нужно... трахнут в жопу меня, и... —

перестал дышать в кабинке бедный Миша. — Бля... зачем

я остался?! — Дверь сушилки распахнулась, между тем,

и оттуда... и оттуда, будто только слез с коня,

вышел трахнутый Ублюдов, странно ноги разведя, —

насадил его на шишку замкомвзвода Иванов...

«Ещё сунешься к мальчишке, будешь, пидор, без штанов

принимать после отбоя всех желающих... усёк?»

Закивал Ублюдов: «Понял!» «Молодец. Иди, Васёк...»

Вот те на... Ублюдов Васька! Ни хуя себе... расклад!

Черпака отпидарасил замкомвзвода Саня в зад...

Ничего не видел Миша, но зато весь разговор,

затаившись, он услышал, в кулаке держа прибор, —

разговор был интересный... Миша многое узнал,

потому что... если честно, Миша мысленно ебал

только баб, и только пИзды сплошь мерещились ему,

когда Миша онанизмом занимался... «Никому...

Саня... Саня, умоляю: никому не говори...

я ошибся... понимаю...» Иванов сказал: «Иди».

«Никому не скажешь, Саша?» «Если будешь мне давать...»

«Хорошо... а ты не скажешь? Пацаны не будут знать?»

«А отсос мне будешь делать?» «Буду, Саня...» «Ха-ха-ха!

Быстро девочка созрела в моих опытных руках...»

«Я не девочка...» «Допустим. Один раз — не пидарас.

А по кругу если пустим? Разбужу парней сейчас...»

«Саня, нет! Я буду делать всё, что скажешь!» «Хорошо?»

«Постараюсь...» «Ты, наверно, на гражданке бардашом

был, Ублюдов? Признавайся...» «Осознал я... виноват...»

Замкомвзвода рассмеялся: «Я спросил: до службы зад

подставлял?» «Ни разу, Саня!» «И не брал до службы в рот?»

«Никогда!» «И ты исправить хочешь этот недочёт?»

«Я хочу?!» «А кто же, Вася?! Я помочь уж был готов... —

замкомвзвода рассмеялся. — Эх... придётся пацанов

разбудить: Андрюху, Гену... ну, Ашот, само собой...

Представляешь, сколько спермы?» «Саня, нет! Хочу с тобой...»

«Значит, всё-таки ты хочешь?» «Да...» — Ублюдов прошептал.

«Я не слышу... ну-ка, громче!» «Я хочу...» «Чего? Куда?

Говори ясней, Ублюдов... ну!» «Хочу я пососать...»

«У Ашота, бля? Откуда я могу, Ублюдов, знать,

у кого сосать ты хочешь? У Андрюхи, может быть?

Что ты голову морочишь? Ты конкретно говори,

что ты хочешь... не стесняйся! В жопу хуй? Или минет? —

Саня явно издевался. — У Валерки хочешь?» «Нет!!!»

«Это правильно, Ублюдов. За понятливость хвалю...

Церемониться не буду: за Валерку — удавлю!»

«Понимаю...» «Ну, ещё бы! Ты понятливый пацан...

У Давлета, может, хобот ты желаешь пососать?

Позову сейчас я друга...» «Саня, нет!» «Тогда живей

выражай себя, братуха! Ты не Игорь, не Сергей...

но ты хочешь тоже... дальше!» «У тебя хочу сосать...»

«Вот теперь понятно, мальчик. Ну... проси, пока я спать

не ушел. Проси, Василий! Хорошо попросишь, дам.

Не маньяк я, чтоб насильно это делать...» «Пацанам

не расскажешь?» «Всё, Ублюдов! Надоел ты мне. Зови...»

«Саня, нет! Сосать я буду — у тебя...» «Тогда проси!»

«Я прошу... прошу я, Саша: дай мне хуй свой пососать...»

«Ох, Васёк, не знаю даже... Я могу, конечно, дать,

если ты желаешь очень...» «Очень, Саня...» «А не врёшь?

Сам желаешь? Это точно?» «Точно, Саня...» «За пиздёж

ты ответишь, если только я почувствую, что ты

от сосания нисколько не кайфуешь...» «Пацаны

не узнают? Ты не скажешь?» «Всё зависит от тебя...»

«Я стараться буду, Саша...» «Ладно, Вася... ты меня

упросил! И если классно ты мне сделаешь отсос,

будешь личным пидарасом. Ясно?» «Ясно!» В полный рост

отымев морально Васю, Иванов сказал: «Иди.

Завтра в рот отпидарасю... а пока спокойно спи:

я рассказывать не буду, что проткнутый ты пацан.

За молчание, Ублюдов, в рот и в жопу тебя сам

буду трахать...» «Я согласен!» «Ну, ещё бы... или — я

тебя в попку пидарасить буду нежно, втихоря...

или, блин, поставив раком, хором будут пацаны

раздирать хуями сраку... преимущества видны

даже мне, тупому в этом, — рассмеялся Иванов. —

Дай, Ублюдов, сигарету... и запомни: чтоб готов

был всегда после отбоя... вазелинчик чтобы был...

сам, Васёк, на «голубое» ты поставил. Не входил

в мои планы ты, Василий, но... поскольку ты меня

так упрашивал, так сильно умолял... не буду я

огорчать тебя отказом — будет, Вася, тебе трах!

Кайф почувствуешь не сразу, но... в ответственных руках

ты научишься, Ублюдов! У тебя задатки есть...»

«Я стараться, Саня, буду...» «Я надеюсь, Вася. Здесь... —

на сушилку замкомвзвода показал глазами, — нас

мог услышать, Вася, кто-то... а в каптёрке — самый раз!

И последнее, Василий: перед парнем извинись...»

«Он салага еще...» «Милый, ты не хочешь, чтобы жизнь

у тебя... ну, чуть сложнее стала с завтрашнего дня?»

«Ясно, Саня». «Я проверю. Не расстраивай меня —

подойди к Валерке завтра...» «Ясно. Завтра подойду...»

«И скажи, что был не прав ты... и что ты свою вину

осознал...» «Понятно, Саня. Я ж не это... не тупой!»

«Ты, Васёк, нормальный парень. Вася — с дырочкой тугой...»

«Потому и больно было, что всё это в первый раз...»

«Значит, всё же пломбу сбил я?» «Один раз — не пидарас!»

«Это точно ты подметил... ох, прикольный ты пацан!»

«Я? Нормальный. Только эти... досаждают... ну, ты сам

понимаешь...» «Я? Откуда? Расскажи мне, ты о ком...»

«Я, Санёк, стучать не буду!» «Тоже верно. Пацанов

ты закладывать не должен... Ладно, всё! Пора бай-бай...

Завтра, Вась, помужеложим». «Ясно, Саня!» «Подмывай

завтра попку... И у парня попроси прощенье, Вась...»

«Да, конечно. Понимаю...» «Молодец, Василий! Всласть

я за это тебя завтра малафейкой угощу...»

Содрогаясь от оргазма, Миша выпустил струю —

и при этом то ли всхлипнул, то ли сладко простонал...

блин! едва себя не выдал затаившийся пацан, —

почти всё отлично слыша, машинально он доил

колом вздыбленную шишку, и... внезапно накатил

на промежность щекотливый обжигающий озноб —

пискнул Миша, хуй сопливый в кулаке сжимая... лоб

вмиг испариной покрылся: всё... услышали меня...

всё! услышали! спалился! — он подумал, — на хуя

в туалете я остался?! — сердце билось, как мотор, —

я не дамся! я не дамся! я не дамся! — салабон,

перестав дышать от страха, побороть пытался дрожь...

«Ну, а баб ты, Вася, трахал?» «Я? С десяток!» «А не врёшь?

Что-то много...» «Точно, Саня! Было десять потаскух...»

Рассмеявшись, вышли парни... Перевёл салага дух:

пронесло! И еле-еле — ох, как ноги затекли, —

за зелёной низкой дверью Миша встал, — не засекли!

а могли бы... очень просто... и тогда... могли б они... —

Мишин сморщенный отросток шевельнулся снова, и —

Миша сжал его ладонью, — сяду, если кто войдёт...

а в очко, наверно, больно... вырывался Васька... врёт,

что ебал он десять тёлок... завтра хуй будет сосать

у Санька... они в каптёрке завтра будут кайфовать...

кайф позорный... замкомвзвода пацанов ебёт... пиздец!

дрочит с заднего прохода, — вновь задёргался конец

у салаги, и... со стоном Миша кончил второй раз...

охуительно прикольный получился, бля, сеанс! —

натянул трусы салага... сперму тапочкой растёр...

Натерпелся Миша страха, зато знает... обо всём

рассказать Валерке надо... непременно расскажу,

как в сушилке Саня раком Ваську выебал... скажу,

чтоб молчал он, и мы станем за Ублюдовым следить...

неужели будет Саня каждый день его долбить?

Миша вышел из кабинки... в туалете постоял...

и, не выдержав, в сушилку заглянул — в углу лежал

тюбик с борным вазелином... «Ты чего, сынок, не спишь?»

Миша дёрнулся... и сдвинул резко ноги свои. «Ишь, —

улыбнулся сонный Стасик, — сразу выправка видна...

Вольно, блин! Не напрягайся. Ты чего там шаришь, а?

Сало ищешь, сын голодный? Или, может... — сонный Стас

хохотнул, собой довольный, — сервилатик там припас?»

Миша еле повернулся на негнущихся ногах

и — просяще улыбнулся: «Н-ничего...» — животный страх

охватил его... и снова сердце ёкнуло в груди...

«Ничего? — спросил сурово старый Стасик. — Подожди,

отолью сейчас... и быстро разберёмся, что к сему...»

«Я пришел... хотел пописать...» «Ха-ха-ха! Пописать... Ну,

а чего в сушилке делал, если ты пришел отлить?

Что молчишь?» У Миши тело вмиг покрылось потом, и —

мысли мигом разбежались, словно крысы с корабля...

мелко-мелко задрожали у салаги ноги... «Я...» —

Версий не было... и мыслей тоже не было — сквозняк

в голове гулял... «Пописать?» — хмыкнул Стас; его струя

била мощно и упруго, жизнерадостно журча;

Стас сопел, направив друга в писсуар... «Пописать я...» —

Миша словно под гипнозом слушал музыку струи...

Бедный Миша думал: что же... что еще придумать?! — и

ничего не мог придумать!"Бля, пописать... ха-ха-ха...

из брандспойта... очень умный? А не хо, сынок, по ха? *»

Наконец, струя иссякла... толстым членом Стас потряс —

и в трусы, довольный, спрятал друга верного. «Сейчас

разберёмся с твоей писей... сало жрал там втихоря?!

Что трясёшься, словно сися у кобылки? — говоря

так же весело и мощно, как он только что отлил,

подошел он к Мише. — Точно? Угадал я? Отойди,

посмотрю... — и Стас в сушилку с любопытством заглянул. —

Может ты, сынок, посылку получил... и никому

не сказал об этом...» Миша липким потом истекал...

«Так... посылку я не вижу... — тихо Стас пробормотал

с огорчением. — А это... что в углу там? Вазелин, —

Стасик сам себе ответил. — Вазелинчик... и стоит

запах... очень характерный... специфическая смесь:

вазелином пахнет, спермой... и — очечком пахнет здесь!

Бля, и трахались недавно — все улики на лицо...

Я хуею... не казарма, а секс-хата для бойцов...»

Стасик к Мише повернулся — испытующе взглянул...

«Пахнет трахом, — улыбнулся. — Пахнет... вот ты почему

сюда рвался... понимаю... вазелин забыл, сынок?»

Миша дёрнулся, — икая, ничего сказать не смог:

округлив глаза, как филин, с тихим ужасом смотрел

он на Стасика... да сильно, словно в Африке, потел...

Продолжая улыбаться, Стасик взглядом заскользил...

«В попу нравится ебаться? Ты не бойся... я спросил

только так, для интереса...» Еле дух переведя,

Миша, сильно запотевший, клацнул челюстями: «Я...»

«Ясно! Нравится. Мне тоже... в смысле: тёлок пока нет,

поебаться с парнем можно... Се ля ви! А как минет?

В смысле: как насчет отсоса?» Салабон ответил: «И-ик!»

«Ясно! Не было вопроса... Ещё, значит, не привык...»

Стасик вдруг преобразился в предвкушении любви...

«Я хотел... хотел пописать...» «Где? В сушилке? Не пизди!»

«Я зашел сюда... пописать...» «Не успел, сынок, зайти... —

Стас с сопением потискал свой долбак через трусы. —

Как проснулся я удачно! На ловца и зверь бежит...

Поднимается мой мальчик... Сало, думал... Не дрожи...

или ты... бухой? — понюхал Стасик Мишу. — Вроде нет...

Ну, давай... пойдём, братуха!» Бедный Миша! Он в ответ

лишь икнул... и даже слово он не смог произнести —

был он деморализован поворотом таким... и

типа «всё по барабану» салабону стало вдруг...

Не обкуренный, не пьяный Миша был, но всё вокруг,

удаляясь, наплывало... «Вазелинчик прихвачу...

и — оттрахаю на славу! — Стас сказал себе. — Пущу

другана в тугую норку... ну, чего стоишь? Идём!

Ключ возьму я от каптёрки, и... в каптёрке обо всём

побазарим досконально... а то кто-нибудь, как я,

вдруг войдёт...» И машинально, ничего не говоря

и — не спрашивая, следом на расслабленных ногах

пошагал сынок за дедом, — трансформировался страх

в безразличие у парня: перестал боец икать...

перестал потеть... В казарме спали все... И Миша спать

преспокойно мог бы тоже, если б только не полез

он в сушилку! Спал Серёжа... Игорь спал... Во сне конец

тискал Гена — что-то снилось пацану, и он во сне

занимался онанизмом... Спал Ашот... И спал Андрей...

Спал Валерка... Спал влюблённый замкомвзвода Иванов...

Стас в каптёрке возбужденно прошептал: «Давай, сынок... —

На полу он два матраса, рядом сдвинув, разложил

и, сказав себе: — Прекрасно! — повернулся к Мише... и,

подойдя к солдату, молча притянул его к себе... —

Может, всё-таки отстрочишь для начала? Я тебе

в рот заправлю без проблемы... мне не жалко... у меня

на всю роту хватит спермы!» — засмеялся он, сопя...

И хотя податлив Миша был в ласкающих руках,

Стаса будто он не слышал — не показывал никак,

что присутствует стремленье сделать Стасику отсос...

«Ясно... в этом направленье развивать сейчас вопрос

мы, сынок, с тобой не будем... Тебя, кстати, как зовут?»

Шевельнулись тихо губы: «Миша я...» «Понятно... ну,

а я Стасик... блин, короче, познакомились! Давай...

если ты минет не хочешь, будем в попочку... снимай,

бля, трусы! А то мы словно пацанята в первый раз...

Я люблю без церемоний!» — рассмеялся тихо Стас

и, от Миши отстранившись, Стас спустил трусы с себя...

Плотоядно залупившись, хуй у Стасика стоял,

словно кол... Неотвратимо приближался миг любви...

«Где, бля, тюбик с вазелином? Ты не видел? — Стас спросил,

в темноте рукою шаря по матрасу... — Что стоишь?

Ты какой-то, Миша, вялый... вот он, тюбик!... Говоришь,

пися в писю... ну, ты классно... классно, парень, пошутил!»

В темноте залупу смазал вазелином Стасик — и,

огорчаясь не особо оттого, что Миша вял,

он по заднице похлопал салабона: «Ты не снял

до сих пор трусы, братуха? Ох, стеснительный какой...

словно целка...» Без натуги Стасик Мишу за собой

потянул — и на матрасе оказался салабон.

Засмеялся тихо Стасик: «Иерархии закон

нарушаем: дед салагу раздевает... во расклад!

Я недавно в жопу трахал... мы с Олегом... напрокат

из четвёртой роты брали салабона одного...

за бутылку водки дали на субботу нам его...

ну, так он со всем почтеньем обслужил с Олегом нас...

вот где было развлеченье! А ты, блин... — сопящий Стас

в темноте стянул с салаги салабонские трусы, —

как принцесса на бумаге... ** ты не это... ты не ссы!»

Стас шептал, и Миша слушал... было жарко — проникал

жаркий шепот Мише в душу... сбоку лёжа, Стас ласкал

пацана, скользя ладонью по бедру... по животу...

Мишин член, доселе сонный, стал твердеть — и пацану

стало чуточку приятно... а потом — ещё сильней...

Это было непонятно: он, не пидор и не гей,

он, боявшийся доселе одной мысли о таком,

не икая... не потея... возбуждался с пацаном!..

Право, было непонятно: голый Миша ощущал,

что со Стасиком приятно, и... невольно он начал

(поначалу, впрочем, как бы сам себе не веря, что

он способен тоже лапать парня голого... потом

всё смелее!) отдаваться разгоравшейся в груди

незнакомой ему страсти, — Миша Стаса обхватил

чуть пониже поясницы, и... рука скользнула вниз...

это правда?... или снится?... Стасик выдохнул: «Ложись! —

И, особо не вдаваясь, что там, в Мишиной груди,

происходит, Стас добавил: — Бляха-муха! Ты смотри...

а твой друг на взводе тоже... знает, бля, когда вставать!

Или, бля, ты как Серёжа?... Его, бля, начнёшь ебать,

а он, бля, при этом дрочит... и — пока его ебёшь,

он, бля, это... тоже кончит...» Значит, это не пиздёж?

Что, бля, делается в части! И... я тоже — пидарас?!

«Моя пися хочет «здравствуй» сказать писе твоей, — Стас

возбуждённо рассмеялся шутке собственной. — Давай... —

на колени он поднялся, — друга в гости принимай...»

Сердце ёкнуло, как будто... будет он меня ебать...

вспомнив шутки-прибаутки, хотел раком Миша стать, —

позы он другой не мыслил — по незнанию считал,

что дающий наклониться должен... Миша полагал,

что лишь так — и не иначе! — можно парню всунуть член...

повернусь сейчас я, значит... и — меня он в жопу... Плен

популярных заблуждений в один миг разрушил Стас:

«Мне сильнее наслажденье, чтобы передом был пас...»

Интересно... это как же?"Ты не видел вазелин?

Вот он, бля! Сейчас я смажу друга...» — Стас проговорил.

У него была привычка мысли вслух произносить —

думал Стас всегда публично, не стараясь мысли скрыть.

Не умел лукавить с детства, как другие... Это... как? —

Мише стало интересно. — Здесь же, спереди, долбак! —

залупившись, член у Миши был приятно напряжен... —

Нет, такого я не слышал... как же, бля, засунет он,

если сзади дырка эта... может, хочет меня в рот... —

салабон смотрел на деда, — с вазелином?! — Липкий пот

на мгновенье показался у салаги над губой...

но — салага не поддался мысли сказочной такой!

Хуй стоял у Миши колом, и был Миша возбуждён —

на матрасе в виде голом он лежал... и думал он:

ведь позорно... говорили это с детства все вокруг...

пацанов плохих дразнили словом этим... — на боку

он лежал, на Стаса глядя с любопытством; не икал...

а зачем кобылок сзади в жопу трахают?... туда

он меня, как бабу, будет? или как... как пацана?..

почему стонал Ублюдов? это больно... очень?"На,

тоже смажь, и пися в писю, как по маслицу, войдёт...»

«Я... не буду!» — Миша пискнул. «Понимаю... чтоб заход

лучше чувствовать, ты хочешь насухую... ох, гурман! —

Засмеялся Стасик. — Впрочем, я не против, если сам

предлагаешь... бля, проверим, ты кончаешь или нет...»

И — у Миши запотели ноздри тонкие в ответ...

Он послушно лёг на спину. Стас напротив Миши стал —

ноги Мишины раздвинул... кверху пятками поднял,

и — на плечи Стасу Миша свои ноги опустил. ..

Возбуждённо жаром пыша, Стасик страстно обхватил

бёдра Мишины ногами, угрожающе сопя...

половинки, словно ставни, распахнулись... и хотя

Миша всё впервые делал, не отметить он не мог,

что вписалось его тело между Стасиковых ног

органично, — чуть подавшись своим корпусом вперёд,

Стас, над Мишей оказавшись, растянул в улыбке рот:

«Я дружку не помогаю... вот смотри, как я сейчас

в твою норку попадаю безошибочно... — и Стас,

опираясь на ладони, голый зад свой приподнял. —

Вот смотри, как я прикольно это делаю... попал?»

Парень был не без фантазий... в смысле: явно он любил

изощренно педерастить, — бедный Миша ощутил

по промежности скользнувший Стасов хуй, и в тот же миг

хуй, к очечку прикоснувшись, перед штурмом замер... «Ик!» —

вдруг сказал негромко Миша; сердце ёкнуло а груди...

«Возбуждаешься, парниша? То ли будет впереди...»

«Ик!» — сказал салага снова; ужас Мишу обхватил...

Стас, подумав, что готов он, твёрдым членом надавил...

и — огромная залупа, мышцы сфинктера разжав,

вся вошла... довольно грубо... Миша, выпучив глаза,

рот открыл... и, задыхаясь, сразу вымолвить не смог

он ни звука: выгибаясь с толстым хуем между ног,

Миша дёрнулся... о, боже! он не думал, чтобы так...

«Блин, балдеешь?» — И под кожу Стас по яица долбак

утопил — большая штука оказалась вся внутри!

И опять... опять ни звука салабон произнести,

как он, бедный, ни старался, как ни тужился, не смог —

воздух в рот не набирался, — чтобы выдох сделать, вдох

для начала нужно было сделать — чтобы закричать...

Станислав не знал, что сбил он Мише пломбу, — и качать

салабона стал ритмично, и... по мнению его,

выходило всё отлично: пацанячее очко

хуй обжало туго-туго!... Над салагой дед навис,

и, долбя очечко другом — снизу-вверх-и-сверху-вниз —

Стасик делал своё дело... в такт движениям его

Миша дёргался, — всё тело содрогалось у него...

Сделав вдох — и тут же выдох, снова вдох — и выдох вновь,

застонал салага тихо... разорвал... наверно... в кровь

разодрал мне жопу хуем, — промелькнула типа мысль...

«Охуенно, бля, кайфуем... Как дружок мой? Заебись?» —

Стас, над Мишей наклонившись, Мишу в глаз поцеловал...

Застонал салага... «Тише...» — Стас шепнул и закачал

салабона дальше плавно, рот от кайфа приоткрыв...

Стас ебал... и, как ни странно, боль слабела, — хуй скользил

как по маслу... Бедный Миша! Никогда не думал он,

когда он про это слышал, что так будет — что его

будут в жопу педерастить... и что будет он лежать,

зад подставив, на матрасе... это что же... это, блядь,

он меня... как пидараса... получается... ебёт, —

глядя снизу вверх на Стаса, на его открытый рот,

обалдевший Миша думал, осознать стараясь... да,

он ебёт меня... в натуре... жопа, значит... как пизда?..

Стасик снова наклонился — Мишу вновь поцеловал

мимолетно... бедный Миша! И... тут Стасик застонал:

«О-о-о... кончаю...» — и, запнувшись, на секунду замер — и,

содрогаясь от конвульсий, Мише в задницу спустил

малофью... и, жаром пыша, корпус свой вперёд подав,

повалился он на Мишу, кверху задницу задрав...

Миша типа шевельнулся, и — услышал: «Не спеши...

я сейчас... через минуту... поебу ещё... лежи...»

И он, чувствуя, как в норке чуть уменьшился объём,

попытался было робко Стасу выразить своё

возмущение: «А... это... вдруг тревога? А мы тут...

на матрасе, и без света...» «Бля, тревога! Подождут, —

Стас ответил. — А ты классно можешь стискивать очком... —

прошептал он. — Пидарас ты, бля, что надо!» Миша: «Но...»

Не успел ответить Миша — хуй у Стаса снова встал!

«Чуешь, бля? Давай, парниша, ещё разик...» — Стас сказал;

приподнявшись, жарко бёдра вновь ногами обхватил...

и — продолжил! — хуем твёрдым снова в жопе заскользил...

Было больно... но терпимо... приспособилась дыра!

Секс анальный... эко диво! Интересная игра...

получается... — под Стасом думал Миша, — теперь я...

буду, что ли, пидарасом?... Стас наяривал, сопя...

и, держа себя за ноги — разведя их широко,

Миша слушал его вздохи, — думал Миша, от толчков

содрогаясь: надо будет... Стаса... это... попросить,

чтоб я тоже, как Ублюдов... чтобы, значит, это скрыть...

Стасик добрый... и на дембель когда он... когда уйдёт,

не узнают, что я педик... Миша чувствовал: встаёт

у него... помимо воли напрягается долбак...

Стас ебал, и было больно... было больно, но не так...

Стас вторично разрядился. Отдохнул — и в третий раз

к салабону приложился... «Бляха-муха... ну и класс!

Почему, бля, тебя раньше... это, бля... не видел я...

Всяких пидеров херачил, но, бля, норочка твоя —

охуительная норка!... Нерастянутая, бля... —

Засмеялся Стасик громко. — Чьи трусы? Мои... Тебя

кто-то трахает конкретно? Или ты... сам по себе?

Бля, не жопа, а... конфетка!» «Я хочу сказать тебе...

чтобы ты... ну, типа «крыши», и никто чтобы не знал...

можно, Стасик? — Голос Мишин от волнения дрожал...

и, на деда снизу глядя — Стас рассматривал трусы —

салабон добавил: — Я ведь... я не это... ну, а ты...»

Карта шла... и нужно было, если, блин, случилось так,

позаботиться, чтоб с тыла никакой другой мудак

не зашел. А Стасик... что же, если так случилось, блин...

Стасик, в принципе, хороший. «Можно так? Чтоб ты один...»

«Это можно. Если хочешь... Тебя, кстати, как зовут?»

«Миша я...» «Уже два ночи! Миша? Клёво натянул...

А ты это... получаешь... ну, посылки типа, а?»

«Напишу я...» «Угощаешь! Точно: время уже два...

Нехуёво поебались! Не скажу я никому...»

Из каптёрки возвращались парни врозь — по одному.

Миша спал с Валеркой рядом. В помещении впритык

койки парами стояли между тумбочками. «Ик», —

сказал Миша себе тихо и, стараясь не шуметь,

оказался в койке мигом... осторожно надо впредь...

и зачем полез в сушилку? теперь буду подставлять...

напишу домой... посылку чтоб быстрей прислала мать...

сало чтобы... И, укрывшись одеялом с головой,

успокоил себя Миша: лучше Стасик, чем другой.

Осторожней надо только... — салабон подвёл итог,

засыпая... под ним койка заскрипела. Иванов

приоткрыл глаза — проснулся. Первым делом посмотрел

на Валерку... улыбнулся и опять уже хотел

погрузиться замкомвзвода в беспокойный чуткий сон,

но увидел: по проходу пробирался кто-то, — он

присмотрелся: вроде Стасик... «Старый, ты? Чего не спишь?

Онанизмом занимался?» «Бляха-муха... не смеши.

Я отлить пошел... и это...» «И чего?» «Пописал, бля...

из брандспойта!» Оба деда рассмеялись. «У тебя...

Саня, это... жрать охота! Есть похавать что-нибудь?»

«Сало будешь?» — замкомвзвода исхитрился подъебнуть

Стаса даже среди ночи! Вздрогнув, замер Станислав.

«Если сало ты не хочешь...» Стасик, нервно почесав

волосатую дорожку на упругом животе,

не без некоторой дрожи улыбнулся: «Я бы съел...»

«Я бы тоже. Только, Стасик... спи спокойно — сала нет!» —

замкомвзвода рассмеялся. «Шутки, бля...» — ему в ответ

Стасик буркнул недовольно и — продолжил дальше путь

по проходу к своей койке. Завтра... завтра напишу,

чтобы мать прислала сало... — хотя Миша с головой —

весь! — лежал под одеялом, но шутливый разговор

он внимательно прослушал, ничего не упустив, —

килограмм... а ещё лучше два кило... а лучше — три...

Провалился в сон... и сразу, только смежил он глаза

(салабону снилось: Стаса Саня раком шпилил...): «... а-а-а!» —

звук последний слова «рота» оборвал короткий сон.

Зычный голос замкомвзвода продублировал: «Подъём!»

Начинался день... Валерка, сразу вспомнив, как ему,

вырывавшемуся, целку только чудом не проткнул

гад Ублюдов, не без страха посмотрел... не без стыда

опозоренный салага посмотрел на Саню... Да,

Саня спас... но Саня видел, как Ублюд его хотел...

словно девочку... и стыдно было парню — посмотрел

мимолётно он на Саню... торопливо взгляд отвёл...

Лучше прежнего заправил свою койку... Глядя в пол,

в умывалку... где сушилка... умываться поспешил, —

круглый стриженый затылок Саня взглядом проводил,

в сотый раз подумав: всё бы... всё б на свете я отдал —

не задумываясь! — чтобы этот стриженый пацан

полюбил меня... чтоб только он почувствовал любовь...

Было сладостно — и больно — признаваться себе вновь,

что вот этот... сероглазый... всех дороже и милей...

Саня не был п и д а р а с о м, — педераст и тайный гей,

Саня трахался до службы с одноклассником — у них

было что-то типа дружбы, и не больше... У двоих

в общежитии сосал он, перебрав на Новый год, —

кайф закончился скандалом... Потом армия... И вот

он, сержант и замкомвзвода, секс имевший без проблем,

потому что были в роте пацаны для секса, млел

от одной лишь только мысли, что Валерка этот есть...

Полюбил впервые в жизни Саня, и — не только секс

ему грезился при виде пацана, — его любя,

предложением обидеть — типа «я хочу тебя

поиметь» — не мог он просто! По-другому он хотел...

Обсуждать эти вопросы он боялся... да и с кем

говорить о сокровенном замкомвзвода в роте мог?

С нежным трепетом смотрел он, подавляя сладкий вздох,

вслед салаге поминутно... и — в каптёрку зазывал...

обнимал, шутя как будто... младшим братом называл...

Сане было уже двадцать, и не секс проблемой был:

Игорёк для поебаться очень даже подходил...

и еще — Серёга... тоже попкой классной обладал —

его Саня мужеложил, и у Сани он сосал...

Но... в казарме появился сероглазый салабон,

и — сержант в него влюбился, — потерял покой и сон...

Бедный Саня! Он стеснялся своей искренней любви:

он любил... и он боялся, что он парня оскорбит,

если станет, не скрывая, проявлять свою любовь, —

что пацан об этом знает, кроме пошлости?... И вновь

о Валерке Саня думал и старался рядом быть:

зная, как бывает трудно время первое служить,

опекал его повсюду и в обиду не давал...

Потому, когда Ублюдов фаловать Валерку стал —

заманил в сушилку, чтобы свою похоть утолить,

ослепила замкомвзвода ярость жгучая... убить

он готов был недоноска с залупившимся концом, —

вид у Сани был серьёзный, даже более чем... но,

когда выскочил Валерка, Саня, видевший его —

наклонившегося! — мельком, вдруг почувствовал без слов

и без всяких размышлений, как в секунду, в один миг,

его ярость в возбужденье трансформировалась... и —

секс с Валеркой он представил, и взыграла мигом кровь:

подтолкнув вперёд, заставил, сублимируя любовь,

Ваську стать на то же место, где стоял Валерка, и...

его трахнул Саня вместо... Сублимация любви —

это если совершаешь само действие с одним,

но при этом представляешь себя мысленно с другим, —

так бывает, и нередко... Саня Ваську не хотел...

но, увидев, как Валерку тот едва не отымел,

он почувствовал мгновенно возбуждение и страсть —

сублимировал, и сперма, в зад Ублюдову струясь,

обстановку разрядила... Но Валерка знать не мог,

что потом в сушилке было, — мигом в койку парень лёг,

от стыда дрожа, от страха, и, укрывшись с головой —

еле дрожь уняв! — салага провалился в сон... Такой

был расклад, когда он утром подскочил, открыв глаза:

мигом вспомнился Ублюдов... замкомвзвода... и не знал

он о том, как дальше Миша эстафету подхватил

(о чём повесть была выше)... Саня взглядом проводил

круглый стриженый затылок, ощутив в груди тепло...

Как хотел он... как любил он и Валеркино лицо,

и фигуру, и походку, и открытый чистый взгляд!

С лёгкой грустью замкомвзвода вновь подумал: дни летят,

и всё ближе, ближе дембель... Кто Валерке я? Никто...

в пацана влюблённый педик... И кого волнует, что

целомудренна и страстна моя первая любовь...

да, любовь! да, педераст я! педераст... и Саня вновь —

в миллионный раз! — подумал о превратностях судьбы:

если б парня натянул он вместо бабы... вот тады

всем бы всё понятно было: парнем бабу заменил

в однополом коллективе... Но — для Сани парень был

не заменой! И — не вместо... вот в чём был его секрет.

И признаться в этом честно невозможно было... нет!

Иванов бы стал изгоем, «потому как не мужик», —

балом правило такое понимание любви:

либо — ты ебёшь кого-то, либо — трахают тебя...

но влюбиться?! Замкомвзвода усмехнулся: «это, бля,

для мужчины ненормально!» Презабавное кино...

Улыбнулся молча Саня: хуй вам в жопу! — всё равно

он Валерку любит страстно, и не «вместо», и не «как» —

просто любит... Педераст он? Педераст он — не мудак,

типа Васьки, со стоячим залупившимся концом...

Либо — либо?... Всё иначе — «либо» нет, когда влюблён!

Так примерно думал Саня о превратностях любви,

жаркий трепет ощущая в молодой своей груди...

И понятно, что Валерка — сероглазый салабон —

ничего не знал об этом... в умывалке встретил он

Ваську, — вздрогнув, отвернулся «опозоренный» пацан.

Васька типа улыбнулся, чуть искательно — и сам,

отвернувшись торопливо, от Валерки отошел...

На душе противно было у Валерки, — салабон

кое-как умылся быстро... Как хотелось пацану

из казармы испариться!... Ведь... как «девочке», ему

хотел Васька в жопу вставить — разве это не позор?!

Стыдно было перед Саней, — замкомвзвода Иванов

называл его братишкой... выделял и уважал...

и Валерка — даже слишком, чересчур даже! — страдал.

Ему чудилось всё утро, что все знают уже... Но

Саня вёл себя, как будто не случилось ничего.

И всё было как обычно: салабону подмигнув,

замкомвзвода крикнул зычно: «Рота, строиться внизу!»

Построение на завтрак... Всё, как прежде... Отлегло

чуть от сердца — и внезапно сероглазый салабон

ощутил в душе, как Сане за улыбку и за взгляд

он, Валерка, благодарен... Саня — лучший из ребят!..

И Валерка понемногу успокаиваться стал —

ведь не трахал же, ей-богу, его Васька... не ебал,

и не скажет он... не скажет, что Валерка — пидарас:

не ебал он, — видел Саша, и... как прежде, он сейчас

улыбнулся, и — как прежде! — он Валерке подмигнул...

Чуть затеплилась надежда — стало легче пацану.

После завтрака к Валерке подошел Ублюдов... и —

произнёс, моргая нервно: «Ты, бля, это... извини

за вчерашнее... я это... пошутить вчера хотел...

а ты сразу... Сигарету будешь? — Васька засопел,

из кармана доставая пачку «Bond'a». — Думал я,

что ты шутки понимаешь. А ты сразу... сразу, бля,

вырываться стал, как будто я серьёзно... Извини, —

ещё раз сказал Ублюдов. — И... прошу... не говори

никому о том, что было...» «Тебе... Саня приказал? —

вдруг Валерку осенило. — Саня? Он тебе сказал,

чтобы... чтоб ты извинялся?» «Не сказал, а попросил», —

Васька нервно рассмеялся... нервно Васька закурил...

А Валерка думал: Саня! Может, в морду Ваське дал...

это он его заставил... он! — Валерка ощущал,

как легко... тепло на свете! Какой кайф в душе, что есть

настоящий друг... не эти... не Ублюдов... Саня здесь,

и он дед, и замкомвзвода, и в обиду он не даст!

Салабон вздохнул свободно. «Ну, так это... всё у нас

без проблем теперь? — Ублюдов от Валерки ждал ответ. —

Пошутил я, и забудем... да, Валер? Проблемы нет?»

«Если ты... — сказал Валерка, — типа шутки... хорошо,

я забыл уже про это». «Ясно», — Васька отошел...

а Валерка оглянулся — взглядом Саню поискал...

и, счастливый, улыбнулся: Сани не было, но знал

он теперь, что Саня рядом! Не буквально даже пусть...

всё равно! Прижал он гада... Из души исчезла грусть

салабонская. В курилке подошел он к пацанам —

будто не было сушилки и как будто Васька там

не пытался его трахнуть!"Что — посылку получил?» —

покосившись на салагу, подозрительно спросил

Стас. Валерка улыбнулся: «Нет посылки». «Точно, бля?

Если... — Стасик затянулся, — кто-то скроет от меня,

что ему пришла посылка...» «А там сало... — подсказал

сзади Саня, — и горилка...» Молодняк захохотал...

все смеялись, и со всеми сероглазый салабон, —

Саня, мысленно отметив, что не втягивает он

в плечи голову, как утром, улыбнулся про себя:

бережет очко Ублюдов — извинился уже, бля!

Стас поморщился с досадой. Недовольно пробурчал:

«Лезешь, бля, куда не надо... Лучше б... это... помолчал!»

Замкомвзвода удивился: «А чего... про сало я!

Даже сон сегодня снился, что ефрейтор Бабаян

две посылки — обе с салом! — получил... одну тебе

он отдал, и вы на пару с ним натрескались... во сне

килограммов пять умяли!» «На хуя мне твои сны!»

Салабоны хохотали — знали в роте пацаны,

что со Стасом Саня дружит, и приколы эти — так...

«Что, салаги, от вас нужно, чтобы Стас не дал в пятак?

На проверку все посылки ему, Стасу, приносить...»

Засмеялись вновь в курилке салабоны. «Ты прожить

дня не можешь, чтобы... это... друга, бля, не подъебнуть», —

Стас, насупившись, ответил. «Ну! Как сала наебнуть...

Ладно, старый, без обиды. Ты же знаешь: я любя

говорю тебе...» «Иди ты!» «С тобой вместе. Я тебя,

Стас, спросить хочу о чем-то...» Стас и Саня отошли.

«Повезло нам с замкомвзвода», — сказал кто-то... «Это ты... —

Санин взгляд упёрся в Стаса, — ночью... ты в каптёрке драл?»

Стас в ответ заулыбался: «А ты... это... как узнал?»

«А ты это... — Саня Стаса подколол-передразнил. —

Что — впервые пидарасил? Трахнул, и... про всё забыл?

Что вот это?» «Вазелинчик...» «Да ты что! А я не знал...»

«Ты чего, бля... — удивился Стас наезду. И соврал,

вспомнив просьбу салабона не рассказывать: — Пацан

не из наших, бля... и словно, бляха-муха... словно храм

наслаждения!» «Ты прямо, бляха-муха, как поэт», —

подколол с улыбкой Саня. «Говорю тебе! — в ответ

горячо заверил Стасик. — Ты смеёшься... это... зря!»

«Целку, что ли, пидарасил?» «Не разжёван еще... Бля,

отказался он от смазки, чтоб плотнее было... Ох!

норка, Саня... словно сказка!» «Вазелин убрать не мог?»

«Ну, забыл... забыл я, Саня!» «Добровольно было?» «Ну!

Под завязку, бля, заправил малафейкой... пацану,

бля, понравилось! Он это... попросил меня ещё... —

Стас уверенно ответил. — Только, Саня... ты молчок!»

«Ты, случайно, не влюбился?» — Саня друга подколол.

«Охуел ты?» — удивился Стас вопросу; до сих пор

криминала он не видел: бабы нет — и пацанов

с удовольствием он шпилил, — вместо бабы был готов

кончить в норку салабона без каких-либо проблем...

хуй дрочил он, одним словом, и в такой «любви» совсем

он не видел криминала... но — влюбиться? в пацана?!

это — как? — не понимал он... «Хорошо, что старшина

поутру не обнаружил... Осторожней надо быть!»

Согласился Стасик: «Нужно. Как он... это... мог забыть?»

«А ты сам? Про сало думал?» — улыбнулся Саня. «Бля!

Ты какой-то... это... грубый!» «Точно, старый. До тебя

далеко мне... — замкомвзвода рассмеялся. — Ты поэт...»

Закричал дневальный: «Рота! Смирно! Вольно!» «А Давлет...

голосистый, бля, салага...» — Стасик вслух подумал. «Ты...

не его, случайно, трахал?» «У него свои кенты...»

«Рота, строиться!» — дневальный крикнул звонко. На развод

построение, и Саня дал команду: «Второй взвод!

Становись!... Короче, Стасик... посетитель храмов, бля!

Ты кайфуешь... а матрасы убирать кто должен? Я?

Третий раз ты забываешь... ещё раз забудешь, и —

а ты, Стасик, меня знаешь! — за ключом не подходи.

Дрючь в сушилке, в туалете... где угодно! Ключ не дам...»

«Ясно, Саня, — Стас ответил. — Я же... это... не пацан!»

«Ладно! — типа подытожив, хлопнул Саня по плечу

друга Стаса. — Мужеложник!» «Сам ты муже... всё, молчу!»

«Так-то лучше!» Рассмеявшись, поспешили оба в строй...

Стасик, Сане не признавшись, кого он в каптёрке пёр,

был доволен, — занимая своё место, подмигнул

Стасик Мише; бедный парень, нервно дёрнувшись, икнул.

«Ты чего?» — Валерка тихо прошептал, скосив глаза.

Впереди стоящий Игорь мимолётно почесал

через брюки там, где норка у любого парня, и —

улыбнулся Гена, зорко наблюдавший: Гена с ним

с Игорьком, договорился, — Игорёк пообещал...

С Миши пот было полился, но — просох... Ашот скучал...

Саня думал о Валерке... Миша думал про письмо...

Про грядущую проверку думал взводный... И весной

уже пах морозный воздух, и синели небеса... Ротный,

брови сдвинув грозно, в заключение сказал:

«На занятия по классам, рота... вольно! разойдись...»

Шаг печатая, о разном каждый думал... Служба-жизнь

продолжалась. Как обычно... Замкомвзвода Иванов —

парень ладный, симпатичный — ни о чём другом не мог

думать, кроме салабона, но любовь свою таил —

вёл себя с Валеркой, словно для него Валерка был

не предметом его страсти... Так прошло недели две...

Чтоб Васёк не расслаблялся, замкомвзвода отымел

трижды Васю, и три раза... представлял Валерку он,

содрогаясь от оргазма... сероглазый салабон...

брюки спущены... в сушилке крутит попкой... — и, сопя

в Васькин стриженый затылок, сотрясался он — струя

извергалась Ваське в жопу... терпеливо Васька ждал —

не стонал уже, не ойкал, пока Саня его драл, —

содрогалось тело Васьки от неистовых толчков —

Саня Ваську пидарасил молча, яростно, без слов,

потому что... потому что Саня сам себя лишил

мимолётных знаков дружбы — тех, которыми «грешил»

он в каптёрке, обнимая — будто в шутку! — пацана:

вдруг Валерка, разгадая, что всё это неспроста,

отшатнётся — вдруг увидит то же самое?... и как

объяснить, что «гей» и «пидер» не одно и то же?... Так

замкомвзвода Саня думал, и — в каптёрке он долбил

Ваську яростно и грубо, — Саня Ваське типа мстил,

потому что испохабил Васька походя ту нить,

что могла бы... да, могла бы две души соединить!

Своей похотью в сушилке Васька всё перечеркнул,

и за это своей дыркой он расплачивался: «Ну,

поиграем в маму-папу?» — Саня Ваське говорил...

наклонялся Васька раком, и — в очко его долбил

Саня яростно и молча... Васька дёргался — сопел,

ожидая, когда кончит замкомвзвода, — не хотел

выходить в тираж Василий, и готов был брать он в рот,

и на то резоны были: лучше Саня, чем Ашот!..

Между тем, душа другая созревала с каждым днём...

Был Валерка благодарен поначалу Сане: он,

замкомвзвода, оказался с ним, салагой, рядом и

спас его от домогательств — от ублюдовой «любви»

оградил его... и может, даже съездил пару раз

черпаку по наглой роже... и — уж точно! — дал приказ,

чтобы Васька извинился... День прошел, и Саня стал

человеком самым близким для Валерки — осознал

вдруг Валерка, что о Сане целый день он думал... и

целый день его глазами выделял среди других —

наблюдал за ним украдкой, сам не ведая зачем, —

отчего-то было сладко это делать... Между тем,

новый день настал... и снова сероглазый салабон

о сержанте думал, словно о единственно родном

человеке, ощущая радость тёплую в груди,

сам ещё не понимая, отчего это, — в любви,

как и в сексе однополом, был пацан не искушен...

Третий день настал — и снова то же самое... Прошел

день четвёртый, и день пятый... а огонь в душе не гас!

Те же самые ребята окружали... Старый Стас

вёл беседы про посылки — инструктировал салаг,

и чесали те затылки: нет посылок. «Как же так? —

удивлялся Стасик. — Или надо вас прессинговать,

чтоб вы, бляди, торопили вам посылки присылать?»

Та же жизнь, и те же парни... а огонь пылал сильней!

Был Валерка благодарен поначалу... но теперь

он названия той страсти, что пылала в нём, не знал...

между тем, он был во власти чувства нового — вставал,

когда думал он о Сане, член в штанах... и даже раз

замкомвзвода он представил, совершая свой сеанс:

в предрассветный час затишья в карауле на посту,

мастурбируя, парнишка вдруг представил не пизду,

как обычно, когда этим занимался втихоря, —

он представил на рассвете замкомвзвода и себя...

этой мысли он отдался, — член, как каменный, торчал...

И — Валерка испугался: никогда не замечал

за собой он интереса в этом смысле ни к кому...

и влеченья к гомосексу не испытывал: ему

в одиночных сладких грёзах не мечталось о таком,

и не думал он серьёзно о подобном — ни о ком

в глубине души ни разу он, Валерка, не мечтал...

даже в мыслях педерастом он себя не ощущал!

Лет с тринадцати, наверно, он доил себя рукой...

иногда казалось: скверно это делать... но, тугой

членик тиская украдкой, делал это вновь и вновь,

потому что было сладко представлять себе любовь,

и хотя давал он слово это дело прекратить,

но — тянуло... и он снова в одиночестве любить

продолжал: в своих мечтаньях он девчонок представлял...

да соседку, тётю Таню, догола он раздевал

в своих грёзах, занимаясь онанизмом... сотни раз

это делал, наслаждаясь, — сотрясал его оргазм...

И хотя друзей немало было в школе, ни о ком

не мечтал Валерка... право, никогда он с пацаном

ни активно, ни пассивно поебаться не мечтал!..

И не то, чтобы противно... просто он не понимал,

что за кайф — в очко ебаться... или — в губы с пацаном

разве можно целоваться?! Словом, был неискушен

он, Валерка, совершенно в однополом сексе, и —

как о чём-то о неверном думал парень о любви

однополой, — раз в неделю по привычке он мечтал

то о Юле, то о Вере... наслаждаясь, представлял

исключительно девчонок, и — ни разу пацанов

он не видел, увлечённо мастурбируя... Таков

был расклад, когда внезапно он, Валерка, осознал,

что ему, Валерке, сладко видеть Саню, что пацан

ему грезится всё время... и чем дальше, тем сильней!

Почти целую неделю он, Валерка, словно гей,

думал... думал он о Сане! — незаметно наблюдал...

Но ведь Саня — он же парень! И Валерка — парень... да,

несомненно он, Валерка, стопроцентнейший пацан! Провожала его Верка... но и Саня — не обман!

не мираж! не наважденье! и о нём — о Сане! — он,

как в угаре, с наслажденьем думал... Думал салабон —

сам себя понять пытался, и... на Саню не смотрел:

взглядом встретиться боялся, но... при этом он хотел

видеть Саню постоянно! Он хотел быть рядом, и...

это было непонятно: это был угар любви

однополой, то есть гомосексуальной — к пацану!

И Валерка думал снова... Думал... Думал — и ему

страшно делалось от мысли, что он... что он? — заболел?

или, что ли, заразился?... или — что? — поголубел

в одночасье — за неделю?... Бред какой-то... Он всегда

думал: это — извращенье... Извращенье?... Но тогда

он, Валерка... что ли, тоже? Извращенец типа?... Нет!

Он ни с кем не мужеложил! Не мечтал он даже! Бред...

Вспоминая, как горячим залупившимся концом

прижимался к нему Васька там, в сушилке... и как он,

гнусный пидор, его раком наклонил... и как, сопя,

возбуждённо его лапал... — вспоминая, ощущал

он, Валерка, отвращенье точно так же, как тогда!

Это — гадость! Извращенье! Он, Валерка, никогда

так не делал... и не будет он ебаться с пацаном!

Он, Валерка, не Ублюдов — он не пидор, чтобы... Но

чем Валерка больше думал, тем он меньше понимал:

ему Васька чуть не всунул — чуть в очко не отъебал...

а он думает о Сане как о близком — о родном! —

и при этом Саня — парень!... Сероглазый салабон

в жарком сладостном угаре всё ясней осознавал,

что он думает о Сане точно так же, как мечтал

он когда-то прикоснуться к голой Веркиной груди...

то есть это было чувство эротической любви!

И он любит Саню... так же, как и Верку?... Нет, не так...

здесь другое было... Сашу он любил сильнее! Мрак:

он любил его как парня, и любовь была сильней,

и при этом понимал он, что, поскольку он не гей...

блин, такого быть не может, чтобы так вот — ни с чего...

Для Валерки было сложно разобраться в этом... но —

он пытался разобраться: если б Саня его... он

стал бы так же вырываться? — Сероглазый салабон

в своих мыслях Саню ставил вместо Васьки... и никак

он не мог себе представить, чтобы Саня... чтобы так,

как Ублюдов... невозможно! Значит, секс здесь ни при чём?

Он хотел не мужеложить — он, Валерка, был влюблён

в голос Санин, в его жесты, в интонацию, в глаза,

в его искренность, и в честность, и в улыбку... Кто сказал,

что всё это — извращенье? Нет, конечно! Но тогда...

отчего в душе смятенье?... Он, Валерка, избегал

взгляда Саниного, чтобы догадаться тот не мог, —

он себя за голубого не считал! И всё же... ох,

до чего же было сладко сознавать, что Саня — есть!

И опять пацан украдкой наблюдал за ним, и здесь

ничего с собой поделать он не мог... и не хотел!..

Дни счастливые летели... и огонь в душе горел,

и душа была готова отозваться на любовь...

и он ждал, как приговора, когда Саня его вновь,

как до этого бывало, позовёт в каптёрку... и

вдруг обнимет?! Замирало сердце сладостно в груди...

и — боялся он, не зная, как удастся ему скрыть

свои чувства, если Саня вдруг обнимет его... И,

вспоминая реже Верку — в смысле том, что он о ней

вообще забыл, Валерка, как влюблённый юный гей,

ожидал... чего? Он, право, в полной мере сам не знал,

что он хочет... и пугало его то, что представлял

он всё чаще, что бы было, если б Саня захотел...

Молодая кровь бурлила... Дни летели... Между тем,

Саня видел, что каким-то стал Валерка не таким:

после случая в сушилке он, Валерка, взглядом с ним

не встречался — он, казалось, избегал смотреть в глаза, —

сердце Санино сжималось от любви к Валерке: в зад

продолжая шпилить Ваську, представлял Валерку он...

Дни летели... И всё чаще сероглазый салабон

вспоминал, как в шутку Саня прижимал его к себе, —

перед сном под одеялом член упругий в кулаке

он сжимал, и сладко было, и хотелось... но не смел

он, Валерка, — не дрочил он, лишь украдкой тискал член,

на боку в кровати лёжа... рядом Миша был, и он

делал это осторожно... незаметно... перед сном...

И чем больше думал парень, тем смелее представлял,

что бы было, если б Саня... Так закончился февраль...

и в угаре — незаметно! — под весёлую капель

промелькнул одномоментно месяц март... И вот — апрель

наступил. И потянулись дни, похожие на сон, —

горизонты распахнулись... Стасу дембельский альбом

оформлял салага Миша: танки в профиль и в анфас

получались у парнишки обалденно, — Мише Стас,

может, самое святое (после сала) доверял —

салабон после отбоя миф о службе создавал,

и у Миши получалось очень даже ничего...

параллельно продолжалось «сексуальное кино»:

Стасик Мишу регулярно шпилил в задницу — дыра

приспособилась у парня под диаметр ствола,

и уже не больно было... в трах втянулся Михаил!

Третий тюбик вазелина в «ВОЕНТОРГЕ» он купил,

и при этом Стас ни словом не обмолвился ни с кем,

что он Мишку-салабона шпилит в жопу... Между тем,

генератор всяких мыслей — неуёмный старшина —

грандиозное замыслил: вдруг решил он, что пора

всё в каптёрке переделать, поменять все стеллажи...

Где-то доски спионерил, где-то краску одолжил,

спиздил где-то полировку, фурнитуру где-то спёр, —

сделав эту подготовку, старший прапорщик Бобёр

предложил работу Сане. Был неписаный закон:

уходя на дембель, парни что-то делали, причём

добровольно — без приказа! — из предложенных работ

выбирал что-либо каждый, — словом, дембельский аккорд

был традицией, и это не считалось пахотой,

унижавшей статус «деда». «Здесь ведь, Саша, головой...

головой здесь думать надо! Себе в помощь подбери

расторопного солдата — потолковей чтобы, и...

обещаю тебе, Саша: раньше всех уйдёшь домой!

С командиром я улажу... Обмозгуем всё с тобой,

и — за дело! Ну, согласен? Здесь работа... для ума!

Остальные будут красить в парке боксы...» Старшина

понимал, что к деду надо неформально подойти,

и поэтому сержанта убеждал на все лады —

уговаривал... и даже откровенно ему льстил!

«Хорошо, — ответил Саша. — Но... с условием одним:

чтобы был помощник рядом, помогал реально чтоб,

я прошу его в нарядах не задействовать. — И лоб

почесал хитрющий Саня, размышляя как бы вслух: —

Потолковей надо парня... расторопного... — И вдруг

его будто осенило: — Как я сразу не допёр...»

И — назвал родное имя... старший прапорщик Бобёр,

сделав вид, что он подумал, одобрительно кивнул:

«Ну, а что... он парень умный». «Вот его я и возьму», —

сказал Саня, и забилось сердце радостно в груди...

Как удачно получилось! Старшина сказал: «Бери.

От нарядов, как ты просишь, я его освобожу...»

«Командир вдруг не захочет...» «Командиру доложу

важность данного момента. Мне каптёрка чтоб была...

чтобы новая, как целка! — улыбнулся старшина. —

Завтра сделаем расчеты, обмозгуем, и — вперёд,

принимайся за работу. Лучший дембельский аккорд!

Боксы красить тоже надо, но ты парень с головой...»

Улыбнулся Саня: «Ладно, перехвалите...» Порой

обстоятельства — как карта, очень нужная в игре,

и она приходит... «Завтра!» — сказал Саня сам себе...

Ах, как вышло всё удачно: сероглазый салабон

будет рядом! Ну, а дальше... впрочем, Саня был влюблён

и не думал прагматично — был он счастлив оттого,

что любимый им мальчишка будет рядом, и его

будет видеть он всё время, — вот блаженство для души!

Две... а может, три недели, если сильно не спешить,

он, Валерка, рядом будет! Просто рядом будет, и...

может быть, меня полюбит, — думал Саня, и в груди

крепла робкая надежда на ответную любовь...

Нерастраченная нежность грудь теснила... и он вновь,

замирая, думал сладко о Валерке — и бросал

взгляды быстрые украдкой, чтоб не выдали глаза

жар любви его горячей... Да, любовь его была

неподдельной, настоящей! Но ведь были и слова,

извращающие эту упоительную страсть:

«пидарасы», «гомосеки», — для иного парня власть

этих слов неодолима... плюс какой-нибудь гондон —

«настоящая мужчина», как Ублюдов... и о том,

как прекрасно чувство это, как возвышенно оно,

говорить уже нелепо: не поверит всё равно

парень, если его грубо изнасиловали в зад...

Это классно, что Ублюдов не успел... а то бы гад

в той сушилке, стоя раком, обслужил бы роту всю —

на куски порвали б сраку похотливому козлу! —

думал Саня, в жопу Ваське изливая свою страсть...

замкомвзвода педерастил в зад Ублюдова, и всласть

думал... думал он при этом о Валерке — вот в чём суть!

Хорошо, что Васька целку не успел ему проткнуть...

не успел он парню всунуть — болью зад не опалил...

И хотелось Сане думать, что Ублюдов не закрыл

для Валерки тему эту, и Валерка... может быть,

на любовь его ответит — тоже сможет полюбить...

Ночь прошла. Настало утро. И всё было, как всегда.

Стас расстраивался жутко, что вставать нужно, когда

было б в кайф ещё бы часик поваляться-полежать, —

ночью Мишу трахал Стасик и — не выспался... вставать

не хотелось ему очень!... А вот Мише — хоть бы хны,

хотя Миша тоже кончил, пока Стас его... — штаны

натянул он вмиг! Понятно, молодой ещё солдат...

Как всегда, была зарядка: отжимались, лёжа в ряд,

черпаки и салабоны, и скучающий Ашот,

глядя сверху на Антона, улыбался: «Хорошо...

жопу выше... и — по яйца!... и — ещё!... ещё сильней

засади ей! не стесняйся! вставил — вытащил... быстрей!

Представляй, что под тобою баба голая... — Ашот,

над сопящим парнем стоя, улыбался. — Хорошо...»

И Антон не обижался, и — Ашота ублажал:

задом двигая, «ебался» — с бабой трах изображал...

Улыбался Гена, глядя, как сопящий салабон

дёргал судорожно задом, имитируя любовь...

Потом завтрак — что-то типа человеческой еды...

После завтрака в курилке Стас напомнил молодым,

что он очень любит сало, а посылок с салом нет...

«Или вас не любят мамы?» — сокрушался Стасик-дед,

как обычно... На разводе, когда ротный объявил,

что Валерка «с замкомвзвода под начало старшины

переходит», что «каптёрка — в службе важное звено»,

старшина расправил гордо свои плечи — для него

эта фраза прозвучала, словно Моцарт или Бах

для иного меломана... А в Валеркиных глазах

радость вспыхнула, и сладко сердце ёкнуло в груди —

на мгновенье стало жарко... и Валерка ощутил,

как румянцем его щёки запылали горячо...

незаметно вдох глубокий сделал парень, и лицо

опустил он, чтобы кто-то не увидел этот жар...

На плацу стояла рота, и — понятно, что не знал

ни один стоящий парень, ч т о в Валеркиной душе

происходит... даже Саня! И хотя Судьба уже

их вела... вела навстречу, но не тот и не другой

знать не знали, что отмечен предназначенный Судьбой

сладкий миг соединенья душ и тел в огне любви,

что невидимые двери распахнулись уже, и —

оставалось им обоим лишь порог переступить...

Утро... Небо голубое... Чтобы чувства свои скрыть,

шел Валерка с Саней рядом вслед за бодрым старшиной,

упираясь в землю взглядом... а вверху — над головой —

небо было синим-синим... и, не зная, что любовь,

в нём горевшая, взаимна, замкомвзвода Иванов

не особо обольщался, — счастье было уже в том,

что Валерка, этот мальчик, будет рядом с ним... и он

шел, прекрасно понимая, что не сможет никогда

ни принудить, ни заставить что-то сделать пацана

против воли, потому что... без ответа — без любви! —

он не сможет... и не нужно! Просто... просто подолбить

можно Ваську или Вову — там взаимность не нужна:

смазал хуй, засунул в жопу и — качаешь пацана,

не особо беспокоясь, ловит кайф тот или нет...

А любовь — другая повесть, и совсем другой сюжет:

не в оргазме наслажденье, а в горячем взгляде глаз,

в их ответном притяженье — вот где подлинный экстаз

для того, кто любит!... Саня о Валерке думал, — тот

шел, под ноги себе глядя, и при этом думал, что

если Саня вдруг захочет его в шутку приобнять,

то предательски подскочит член... и надо избегать

таких шуток, чтобы Саня не подумал про него,

что он хочет... они парни, и... позорно это... Но,

как Валерка ни боялся, то и дело сам себе

он, Валерка, признавался, что он грезит о руке,

обнимающей... и — жарко опускающейся вниз...

и стучало сердце сладко, и невидимая мысль

наполняла жаром тело: если Саня... если так...

что тогда он должен делать? вырываться? ведь долбак

вмиг поднимется, и Саня... он увидит — и поймёт...

разве, блин, это нормально, если колом член встаёт

не на бабу?... сразу вывод Саня сделает, что он...

что так может только пидор реагировать... потом

скажет Саня, что не нужно ему ёбнутых друзей, —

невозможной станет дружба, о которой столько дней

он мечтал и думал страстно... но не думать он не мог,

и от мыслей этих в яйцах и под ними — между ног —

болью сладостной ломило, сердце ёкало в груди, —

шел Валерка, и томила неизвестность впереди...

Ведь возможно, что не будет его Саня обнимать,

потому что был Ублюдов, и теперь уже — как знать! —

замкомвзвода будет суше и шутить не станет так,

как до Васьки... и не нужно! Приподнявшийся долбак

у Валерки опустился — стала меньше ломота...

Надо будет подрочиться, — он подумал, — и тогда

напряжение исчезнет... а то будет, длин, скандал,

потому что Саня... если... — у Валерки снова встал,

и — в карман засунув руку, он долбак поправил, чтоб

не вздымал он шишкой брюки, и — невидимый озноб,

пробежав между ногами, сладко в дырочке кольнул...

хорошо, не знает Саня, — про себя пацан вздохнул...

До обеда выносил он из каптёрки всякий хлам.

Саня с прапором чертили — обмозговывали — план

предстоящей «стройки века», и, довольный, старшина

был в каптёрке до обеда, — два влюблённых пацана,

словно тайно соревнуясь, друг на друга за полдня

даже мельком не взглянули, а не то чтобы... хотя

Саня был вполне доволен, что пацан любимый здесь,

и ему было спокойно, — даже в малом что-то есть

ублажающее душу, когда любишь не шутя...

был Валерка самым лучшим... самым лучшим из ребят!

«Вроде всё обговорили... — старший прапорщик Бобёр

почесал седой затылок. — Да, ещё! Освобождён

от нарядов твой помощник. Сделал я, как ты просил.

И тебя, понятно, тоже командир освободил

от нарядов... ибо дело архиважное! Чтоб здесь...

чтобы всё у вас кипело!» Улыбнулся Саня: «Есть!»

У Валерки билось сердце: значит, Саня... он просил,

чтобы вместе... чтобы вместе они были! — и в груди

колотилось сердце, словно сердцу тесно было там...

Упоительно — бездонно! — голубели небеса,

как распахнутые двери... разве можно это скрыть?!

Две... а может, три недели ему рядом с Саней быть,

и при этом... разве можно притворяться долго так?..

Выдаст он себя... о боже, выдаст он себя! — и как

на него посмотрит Саша, когда всё это всплывёт?

Что подумает? Что скажет? Ненормальным обзовёт?

Посмеётся? Пожалеет? Не захочет говорить?

Отвернётся — не поверит, что такое может быть,

чтобы подлинные чувства парень к парню ощущал?..

Как початок кукурузный, у Валерки снова встал...

Сердце билось... Если б Саша в своём сердце ощутил

то же самое... и так же... если б... если б полюбил

замкомвзвода его тоже... и тогда б... тогда бы — что?

Отодрал? Отмужеложил... как Ублюдов?! Всё не то!

Потому что он не Васька, чтобы с ним, с Валеркой, так...

Между тем, гудели яйца, и в штанах стоял долбак,

как початок кукурузный, — сероглазый салабон

горячо и безыскусно в замкомвзвода был влюблён,

и — его это пугало... и — любовь его влекла, —

молодая кровь играла... сердце билось... и рука

то и дело лезла в брюки — поправлял Валерка член,

чтобы жар любовной муки скрыть от Сани... между тем,

чисто, весело и дерзко голубели небеса, —

несмотря на неизвестность, жар в душе не угасал!..

Из столовой, пообедав, первым Саня вышел, и —

поспешил Валерка следом, — Васька взглядом проводил

салабона, понимая, что всё это неспроста,

и... штанину поднимая, под столом у Васьки встал, —

Васька был в душе уверен, что Валерку Саня прёт:

или в зад его имеет, или в рот ему даёт...

Бля, устроился нехило замкомвзвода Иванов:

и меня, как бабу, шпилит, и салагу... пацанов

в жопу трахает, кайфуя... заимел себе гарем... —

думал Васька, брюки хуем подпирая... Между тем,

по себе судил Ублюдов — потому не представлял,

что бывает, кроме блуда (всунул-вынул-отъебал),

наслаждение иное, где не похоть правит бал —

где душа полна любовью, — всё равно что интеграл

для дебила — так для Васьки даже мысли о любви

были чем-то вроде басни: чувство нежности в груди?

трепет? робкая надежда на взаимность?... — для него

(для Ублюдова, конечно) это было всё равно

что в роддоме для младенца вместо соски сопромат...

так что, Васька, если честно, был не очень виноват:

недоступно было это для ублюдова ума...

потому Валерке вслед классно!... Мылись в бане два бойца:

жарко тискали друг друга, целовались в губы... и —

обжимали губы туго напряженные хуи:

то Валерка брал у Сани, то брал Саня... и опять

пацаны в солдатской бане тёрлись-мылись — и кончать

не спешили: с упоеньем целовались вновь и вновь —

смаковали наслажденье... разве это не любовь?

Замкомвзвода кончил первым: содрогнулся сладко он,

обжигая своей спермой рот Валеркин... и потом

Сане в рот спустил Валерка, задыхаясь от любви...

На вечернюю поверку успевая, они шли,

и была весна в разгаре... да, в душе была весна —

звезды яркие мерцали, как алмазы, и луна,

эта спутница влюблённых, серебрила всё вокруг...

Саня, счастьем упоённый, произнёс негромко вслух:

«Когда кончится поверка, приходи в каптёрку...» И

билось сердце у Валерки: продолжения любви

он хотел, и было ясно, что зовёт не просто так

его Саня, — наслаждаться снова будут они, как

наслаждались сейчас в бане... и еще, наверно, в зад...

до чего же этот Саня охуительный... как брат!

Шли они — шагали в роту... рассуждая о любви,

парень парню — замкомвзвода салабону — говорил:

«Извращеньем называют гомофобы эту страсть...

ё-моё... да что, бля, знают о любви они?! Проклясть

эту страсть попы готовы — рвутся праведники в бой,

извращая лживым словом суть любви... между собой

разобрались бы сначала! Хуля лезть в штаны мои?!

А ведь лезут... то ли мало им божественной любви,

этим деятелям в рясе, то ли здесь иной расчет:

человек, который счастлив, деньги им не понесёт...

Пусть беснуются! — и Саня, чувств своих не удержав,

приобнял за плечи парня... и, плечо легонько сжав,

заглянул в глаза Валерке, еле слышно говоря

(сердце ёкнуло: а Верка?): — Я, Валер... люблю тебя!

И любовь эта не хуже, сероглазый мой... судить

о любви этой не нужно по ублюдовым: их прыть

или похоть, или злоба... злоба-зависть, — из таких

пидарасы-гомофобы получаются, и — их,

извращенцев этих, надо... или на хуй посылать,

или молча ставить раком и — в очко... в очко ебать,

не взирая на их вопли: в глубине души своей

эти пидары не против потереться о парней

своей жопой или хуем, да — не знают только, как...

оттого, бля, и психуют, и кричат на всех углах,

как «всё это безобразно!» и что это — «грех» и «срам».

А на деле... было классно тебе в бане?» И пацан —

сероглазый, миловидный — утвердительно кивнул,

и совсем... совсем не стыдно это было!... Сквозь весну

шли они, и сладко бились молодые их сердца...

Звёзды яркие светились... На поверке голоса

отзвучали, и в казарме погасили верхний свет...

и на тумбочке дневальный написал уже «Привет,

дорогая моя Настя!», а в каптерке, сняв трусы,

целовались на матрасе совсем голые бойцы,

и один был замкомвзвода, а другой — салагой... ох,

два бойца из пятой роты в голом виде — без трусов! —

сладострастно обнимались, на матрасе лежа, и

жарко в губы целовались, задыхаясь от любви...

Уходил служить Валерка непроткнутым пацаном...

вазелином смазал целку замкомвзвода Иванов

и, раздвинув парню створки — половинки разведя,

вставил член в тугую норку... содрогаясь и сопя,

он натягивал парнишку... то и дело целовал,

не вытаскивая шишку... — с упоением ебал

замкомвзвода на матрасе сероглазого бойца!

Задыхаясь, педерастил он Валерку — и сердца

в унисон стучали-бились, и не надо было слов...

в лунном свете серебрились их тела... и — хоть не нов

этот способ наслажденья был для Сани, но в груди

ощущал он упоенье, — задыхаясь от любви,

он раздвинул ноги тоже, и Валерка в зад его

натянул-отмужеложил... ёлы-палы... до чего

хорошо всё это было! Юность. Армия. Пылал

жар в груди неистребимо...

часть пятая

IGNIS SUPPOSITUS EINERI DOLOSO

«Интересно ты сказал» —

так Валерка отозвался на Серёгины слова...

и — Серёга рассмеялся: «Ну, а что? Одна дала... —

и, запнувшись на секунду, подмигнул Валерке: — Ох,

до сих пор, бля, не забуду, как вогнал ей между ног...

Прошлым летом дело было: я неделю с ней ходил,

и... однажды засадил ей не в ту дырочку — ввалил

ей в очечко... до упора! — вдохновенно Серый врал,

не сводя с Валерки взора. — Охуенно отодрал

биксу в попку! И не хуже это было, чем в пизду...

потому как норка уже — обжимает лучше... ну,

бля, об этом не расскажешь — это надо показать...»

«Ха-ха-ха! И ты покажешь?» — у Валерки вмиг глаза

заискрились: это что же... друг Серёга — шутит так?

вроде шутит... или, может, он не шутит? — и долбак

у Валерки шевельнулся... сердце ёкнуло: а вдруг?..

«Ну, а что, бля... — улыбнулся, на Валерку глядя, друг, —

покажу, бля... по приколу — почему не показать?

Покажу...» И Серый снова рассмеялся. А глаза...

он, Серёга, рассмеялся, а в глазах мелькнул вопрос...

и опять... опять неясно: шутит он? или всерьёз

говорит? и — ч т о покажет? как он биксу в жопу драл?

Интересно... очень даже интересно!"Я не знал,

что ты, бля, такой развратный!» «Ха-ха-ха! Какой разврат?

Удовольствие!» «Да ладно! Что за кайф — ебаться в зад?» —

произнёс Валерка, словно... не поверил, — он смотрел

простодушно-удивлённо на Серёгу — он хотел

убедить Серёгу-друга, что с аналом не знаком...

а в трусах уже упруго хуй вздымался! И не сон

это был, не наважденье, — друг Серёга говорил,

что в очечко — наслажденье, и что он в очко дуплил

биксу, и — еще: он может показать Валерке, как

это делал... это что же — намекает Серый так

на возможность гомосекса? Одноклассник, лучший друг!

У Валерки билось сердце: шутки шутками... а вдруг

Серый хочет в самом деле? вдруг всерьёз он говорит?

Ёлы-палы... неужели намекает Серый?! — И...

таким образом Валерку он подводит к мысли, что

обойтись можно без Верки?... А иначе — для чего

говорит он?... Будут в бане они париться, и там...

хорошо — рука в кармане, — у Валерки встал пацан,

и Валерка, прижимая подскочивший хуй к ноге,

сладко замер, ожидая, что ответит Серый... «Мне... —

не сводя с Валерки взора, произнёс Серёга, — бля,

это было по приколу... в кайф, короче говоря!

И тебе, вполне возможно... — улыбнулся вновь Сергей, —

по приколу будет тоже...» Ё-моё... неужто гей

друг Серёга?! Быть не может! Почему не может быть?

Про себя Валерка тоже так не думал... но служить

мама-родина призвала, и — открылся этот дар...

отслужил — и не узнала ни одна душа, как там

он, Валерка, с замкомвзвода перепихивался в зад...

так и Серый... за два года мог ведь запросто расклад

получиться, что он тоже — точно так же — с кем-нибудь...

ну, а что? — вполне возможно: мог кому-либо воткнуть...

или — запросто подставить по приколу... тоже мог!

и никто... никто не знает, что он тоже... Между ног

у Валерки всё гудело... и хотя наверняка

он не мог сказать, что Серый стопроцентно намекал

на возможность гомосекса... тем не менее, в груди

у Валерки билось сердце от предчувствия любви...

«Значит, топим завтра баню», — подмигнув, сказал Сергей...

и — Валерка вспомнил Саню, как впервые они... Млей,

растревоженное сердце! Жди до завтрашнего дня!

А живут ведь по соседству... одноклассники... друзья

закадычные... и вроде друг про друга знают всё!

А на деле — что выходит? А выходит — ничего

утверждать нельзя... короче, если Серый неспроста

говорил сейчас... а впрочем — что особенного? Да,

друг про друга всё когда-то они знали... а теперь?

Про Валерку — про солдата! — разве что-нибудь Сергей

знает? Нет. И даже... даже у Серёги нет причин

для догадок! А был Саша у Валерки, и он с ним...

он, Валерка, трахал Саню, и давал он Сане сам...

ничего Сергей не знает! А ведь был ещё пацан

из Хакасии — Андрюха... и ещё был Толик... ох,

у Валерки хуй упруго вырывался из штанов,

но Валерка его крепко прижимал рукой к ноге...

Серый думает, что Верка виновата — и, как все,

ничего дружок не знает... и не может Серый знать!

Вот и думай: завтра в бане что он хочет показать?

Да, росли-взрослели вместе... ну, и что теперь? Судить

невозможно, — жизнь на месте, как известно, не стоит,

и судить о дне насущном лишь по прошлому нельзя!

У Валерки было чувство, что Серёга... что не зря

он расписывал, как классно биксу в жопу он ебал, —

это кайф для педерастов! То есть... Серый намекал

на возможность гомосекса, говоря про биксу? Ох,

у Валерки билось сердце... и гудело между ног,

и ему казалось: стоит протянуть лишь руку, и...

вот он, Серый, наготове — в ожидании любви

перед ним, Валеркой, замер! Закадычный лучший друг...

«Значит, топим завтра баню...» — произнёс Валерка вслух,

вслед за Серым повторяя, словно в шутку, все слова, —

интонацией играя, подмигнул Серёге... Да,

это было лишь догадкой, и не более того,

но стучало сердце сладко у Валерки... что с того,

что ни разу они в детстве не дрочили вместе и,

хотя жили по соседству, имитацией любви

никогда не занимались... даже, бля, через штаны

они в детстве не «ебались», как другие пацаны

это делают, играя в «папу-маму», — что с того?

Просто, блин... не понимали они раньше ничего!

Потому и пропустили в Книге Дружбы ту главу,

где о сексе... не открыли в своё время... ну и ну!

Сердце билось... неслучайно разговор этот возник...

Жизнь — чарующая тайна. Жизнь — и омут, и родник.

Жизнь — река: поток бурлящий, и поток этот несёт...

Кто ответит, что есть счастье в этой жизни? Что их ждёт,

пацанов, знакомых с детства? Детство кончилось давно...

У Валерки билось сердце... и хотя он ничего

знать не мог, но сердцу верил: бьётся сердце неспроста...

Жизнь — распахнутые двери, и уходим мы... Куда,

горизонты раздвигая, уже нёс поток друзей?

Жизнь — игра, — она такая, что не знаешь... ах, скорей

наступило б завтра это! — так Валерка думал...

и,

мой читатель, мы на этом — на предчувствии любви —

остановимся, —

упруго у Валерки член стоял,

и Валерка, грезя, друга завтра в бане представлял...

— — ------------------

ПРИМЕЧАНИЯ:

* не хо по ха? — не хочешь по харе?

** Видимо, Стас хотел сказать «принцесса на горошине».

(1997—98)