risu inepto res ineptior nulla est...
поехали?
1. ВСТРЕЧА В ПУТИ
Я оказался
в случайной компании...
О голубых зашел разговор...
тема избитая!..
но — один парень
заволновался, — типичный монтёр!
Забеспокоился...
Нервный... субтильный, —
право, такому лучше не пить! —
он то смеялся...
то гневался сильно...
и всё порывался кого-то убить...
Кого?..
Мы сидели под Петербургом
в деревне глухой, занесённой снегом...
а за окном
бушевала вьюга...
и мат прерывался взрывами смеха...
Тема —
избитая?
В пьяном угаре
под Петербургом семь молодцов
«тему избитую»
вновь избивали —
дым содрогался от злых голосов...
Громко
кричали о пидарасах,
пьяно смеясь над каким-то Серёжей...
«Пидоры
все!» И я соглашался,
не признаваясь им, что я тоже...
«Все!»
(кроме этих, тесно сидящих
вечером поздним под Санкт-Петербургом?), —
нервно кричал
возбудившийся мальчик...
А за окном куролесила вьюга...
Я думал
о них... о себе... и о многих,
живущих и живших под вечной Луной...
и что
у монтёра стройные ноги...
и что он такой же, как я, голубой...
и что
его тёмная ненависть — это
неясное чувство, что он за бортом...
Звенели стаканы
в дыму сигаретном...
вопило в монтёре его естество:
кричал он —
пристрастно, угарно и пьяно...
а в этот момент австралийский моряк
на сухогрузе,
идущем в Панаму,
юнге ломал пацанячий целяк...
Громко
смеялись они... а в Маниле
в эти мгновения — что за страна? —
неутомимо
друг друга любили
два черноглазых, как ночь, пацана...
С жаром
кричали... а в это же время
члены в сушилке стояли упруго —
в воинской
части южнее Тюмени
два новобранца ласкали друг друга...
Шумно
они возмущались... а где-то
в эти минуты в далёком Чикаго
старший
кадет молодого кадета,
изнемогая, в гостинице трахал...
Слушал я
молча... а в Сан-Себастьяне
в эти минуты французский матрос,
голубоглазый,
весёлый и пьяный,
лапал мальчишку, целуя взасос...
«Пидор!» —
кричали... и в эти минуты
парню Серёже где-то икалось, —
смачно
его обсуждали, как будто
в нём было дело... Вьюга металась
под
Петербургом... а в Кисангани
в это же — в это же самое! — время
трахались в зад
африканские парни...
трахались парни южнее Тюмени...
дёргалось тело
смазливого юнги...
жарко сопели два голых кадета...
я — в это время! —
под Санкт-Петербургом
весело думал, дымя сигаретой,
что
у сидящего рядом монтёра
стройные ноги... и что их на плечи
я бы
забросил, и — до упора...
вмиг бы забыл он дурацкие речи!
Никем
не согретый
в задроченном детстве, —
я таких в жизни видел не раз, —
он оказался
со мной по соседству,
несостоявшийся педераст...
Пили...
а рядом, в соседнем доме,
под одеялом членом играя,
мальчик
Андрюша о мальчике Роме
думал и думал... и, замирая,
слушал
Андрюша стенания вьюги, —
выла она, лютовала за стенкой...
Мальчик
Андрюша думал о друге,
под одеялом сжимая коленки...
2. КСТАТИ...
бывает нечто,
о чём говорят: «смотри, вот это новое»,
но это было уже в веках, бывших
прежде нас*:
Адам,
воспылавший к Еве,
сотворённой из его ребра...
Христос,
тридцатитрёхлетний,
выделявший ученика Петра...
Зевс,
влюбившийся страстно
в отрока по имени Ганимед...
Солон...
Гиппократ... Гораций —
великий античный поэт...
Ионафан,
Давида любивший
(Первая книга Царств)...
Нарцисс,
над водой застывший...
НЕТ ОТ ЛЮБВИ ЛЕКАРСТВ!
Мифы...
Легенды... Реальность...
Куда мы ни бросим взгляд,
гомо...
сплошь! — ... сексуальность
находим: за рядом ряд...
древние
греки... и иже с ними,
жившие в давние времена...
юноши
Спарты... мужчины Рима...
Античность — сплошная голубизна!
Это —
в Европе. И то же — в мире,
от Азии до Америки Южной:
мужчины
мужчин изначально любили
во все времена — отрицать не нужно!
Солдаты...
Философы... Полководцы,
изменившие истории ход...
и самый
великий из них — Македонский!..
Но даже бессмертные смертны...
Вперёд
время летело —
пришло христианство,
и с ним, как Янус, двойной стандарт:
папы римские —
Пий... Бонифаций... —
предпочитали мальчишеский зад,
a смертных —
простых! — на кострах сжигали
как совершивших «содомский грех», —
две
тысячи лет двойной морали...
А мир неделим и един для всех!
Микеланджело,
Леонардо да Винчи —
гении-геи на все времена, —
и Вовка,
пацан симпатичный,
который мне целку сломал
в далёком
цветущем апреле...
мне было немного лет, —
муть
подростковых томлений
прорезал спасительный свет...
Валерка,
шептавший: «Тихо...»
и — целовавший в губы...
Герои
античных мифов...
Живущие рядом люди...
Рыцари...
Тамплиеры...
Скульпторы... Живописцы...
Пламенные
революционеры...
Смазливые гимназисты...
Овидий...
Поэт Жуковский...
Поэт Михаил Кузмин...
Композитор
Пётр Чайковский...
Автор «Сонетов» Шекспир...
Лермонтов,
написавший
«Юнкерские поэмы» —
сам
юнкеров ебавший,
как Байрон, не чужд был темы...
Толик —
весёлый парень! —
друг отшумевших дней...
Не каждый
десятый — Байрон,
но каждый десятый — гей.
Нужно
десятки... сотни страниц,
чтоб перечислить всех,
кто
был известен, был знаменит, —
не говорю о тех,
кто
не оставил в истории след,
но тоже любил парней
тайно ли,
явно ли — разницы нет, —
каждый десятый — гей!
(«Этой
статистике мы не верим!» —
те говорят, по ком
колокол
звонит...) Г. В. Чичерин —
дел иностранных нарком...
Пётр Великий...
Гай Юлий Цезарь...
главный чекист Ежов...
Гоша —
из ЖЭУ смазливый слесарь...
издатель Дима Лычёв,
чью —
об армейской службе — книжку
я прочитал взахлёб...
Ваня К.,
краснодарский парнишка,
на которого у меня встаёт...
Я сам,
пассажир транзитный,
в детстве считавший, что
быть
педерастом стыдно, —
пацан, чьё детство прошло...
Века
пролетали, как миги...
тащились — как черепахи...
Что
оставляем мы? Книги —
любовь свою на бумаге...
ШКОЛЬНИКИ
КУРЯТ В СКВЕРИКЕ...
ДОКУРЯТ... ПРИДУТ ДОМОЙ
И БУДУТ
ЛЮБИТЬ СВОИ ЧЛЕНИКИ —
КАЖДЫЙ СВОЕЙ РУКОЙ...
Смена
тысячелетий...
Жизнь — свеча на ветру...
Может,
я в Интернете
завтра Тебя найду,
и —
станешь ты Антиноем...
а может быть, Адрианом...
... Ветер
за стенкой воет.
Андрюша под одеялом,
сжав
в кулачке упругий,
пышущий жаром уд,
о Ромке —
о лучшем друге —
мечтает... и сладкий зуд
в дырочке,
туго сжатой —
девственно-непроткнутой,
тлеет,
чтобы пожаром
вспыхнуть через минуту...
3. ДОМ НА ОБОЧИНЕ
Мальчик
Андрюша хочет...
... а рядом, в соседнем доме,
пьяный
монтёр бормочет,
что он — лично он! — не гомик,
что он —
лично он! — не может
понять, что за сладость, если
парень
в зад мужеложит
парня... «Вот ты! — мы вместе
сидим, —
ты можешь представить,
что ты... « Я икаю: «Нь-ет!»
«Вот!
Ты правильный парень!»
«Да!» — говорю в ответ.
(В клейком
безмолвном стоне
пододеяльник, — в полночь
рядом,
в соседнем доме,
мальчик Андрюша кончил...
а где-то
стучат колёса —
поезд летит вперёд:
в тамбуре
у матроса
пьяный студент сосёт...
а где-то
между ногами
смутно белеет зад:
койка
скрипит в казарме —
солдата ебёт солдат...
а где-то
смазливый школьник
колени к груди прижал,
подставив —
всего за стольник! —
попу...) «А он сосал!» —
и снова:
«Кто б мог представить!» —
я слушаю про Серёжу —
про то,
как его застали
в сарае сосущим... «Рожу
вообрази...
придурок... « —
смеётся монтёр — и снова,
вдавливая
окурок
в тарелку из-под жаркого,
он
меня убеждает,
что «педиков ныне море!»...
«Точно!» —
не возражаю, —
с пьяными я не спорю,
и он —
«пацан настоящий» —
пьяно меня обнимает, —
я знаю,
ч т о это значит...
но делаю вид, что не знаю:
в этом
случайном доме,
где сам я — случайный гость,
негде
ему, родному,
ноги раздвинуть врозь,
чтоб
объяснить приватно,
к т о он на самом деле...
Смачно
ругаясь матом,
никем не проткнутый педик,
не слышавший
про Ахилла
и друга его — Патрокла,
мусолил
неутолимо
про то, как в сарае кто-то...
и сызнова —
вновь и снова...
в сотый, быть может, раз! —
я слушал
рассказ монтёра
про чей-то чужой экстаз...
Меня
называя братом,
он тискал моё плечо...
И...
можно бы, да... не надо, —
всю ночь я гасил торчок...
...
...
...
А утром,
шагнув с порога
в белое море снега,
я
прокричу — ей-богу! —
в даль голубого неба:
— Эге-ге-гей! —
и крик мой
с веток сорвёт ворон...
я кончил...
во сне...
4. POST SCRIPTUM
В трусах было сыро... —
Сон
приснился мне...
и — как мальчик,
я сладко во сне спустил...
Ещё б
не спустить! так смачно
монтёр молодой вопил
о педиках...
о Серёже,
сосавшем в сарае, — о
гействе
и мужеложстве
так жарко вопил он, что
когда мы —
уже под утро —
вдвоём на полу легли,
укрывшись
одним тулупом,
я кончил под вой пурги...
... Легли
мы с ним, «как мужчины» —
строго спина к спине, —
без всякого,
блин, интима
уснули... но я во сне —
привычка
такая, что ли? —
к очку развернул лобок
и, жарко
обняв монтёра —
вдавившись в него чуток,
стал
под тулупом общим
через штаны о зад
тереться,
пока не кончил...
Я, право, не виноват,
что
до сих пор мне снятся,
как в юности, сны... и я
во сне
облегчаю яйца —
кончаю во сне... Хотя
для секса
найти партнёра
сегодня проблемы нет,
но —
выпало спать с монтёром,
и я... его воплям вслед,
словно
сопливый мальчик
в отроческих мокрых снах,
обильно
во сне испачкал
спермой трусы и пах...
«... он
из-под душа, словно
Зигфрид, навстречу мне
вышел —
смазливый, стройный
мальчик...
на писюне
капли воды сверкают, —
взяв полотенце, сам
медленно вытираю
тело его...
и там
я вытираю нежно:
отрока чуть нагнув,
целку ласкаю —
между
двух половиной тру...
Сладкий
смазливый мальчик —
бред? наважденье? сон?
Став на колени, «пальчик»
трогаю языком, —
членик
торчит упруго...
отрок — смазлив и юн...
губы
сжимая туго,
жарко сосу писюн...
Шелковый
кустик черных
над писюном волос...
членик —
горячий... твёрдый...
Нравится? — Не вопрос!
Вытер его — и в спальню
сам на руках несу...
свежесть его дурманит —
в губы юнца сосу...
Фрукты...
Фужеры... Свечи...
Пьём по глотку вина...
Вьюжный
московский вечер...
а на душе — весна!
Скрипочка Страдивари —
тело его... смычок —
мой язычок... —
играю
между упругих «щёк»:
юный
смазливый школьник
ноги раздвинул врозь —
девственно
сжатый «нолик»
нежно целую... сквозь
эти врата ни разу
не проникал никто, —
мальчик
с «мышиным глазом»
стонет в экстазе...
О,
право же,
он не думал,
что можно ТАК любить!..
В целку вжимаю губы...
и —
мой язык скользит,
словно сверло, по кругу, —
жарко
сопит пацан...
дырочка сжата туго —
заперты двери в храм, —
губы
сильней вжимаю
в нежный
мальчишкин зад...
Щёки его пылают...
Негой струится взгляд...
«Щёк» пацанячих нежность
сводит меня с ума —
губы
вдавив в промежность,
трахаю пацана,
словно горячим жалом,
кончиком языка —
губы кусая, малый
бьётся в моих руках...
«Всунь туда... « — он бормочет...
В голосе — страсти дрожь...
«Выеби... — мальчик просит, —
выеби!!!»
Невтерпёж:
он прогибает спину,
задик вздымая ввысь...
Целочку вазелином
смазываю...
«Держись... « —
я прошептал и цепко
бёдра в ладонях сжал...
замер мальчишка...
крепко
чудо в руках держа,
в маленькую воронку
членом упёрся —
ну...
вскрикнул мальчишка
громко! —
сбил я ему
резьбу...
и —
он в руках забился...
Поздно, мой милый! Ох...
медленно
хуй вдавился
в дырочку между ног...
Пломбу сорвал я —
«нолик»
в букву большую «О»
вмиг превратился, —
«Больно! —
заегозил он. — Бо...»
Больно...
Конечно, больно —
всё-таки, в первый раз...
Юный
московский школьник...
ВЕЧНЫЙ, КАК МИР, ЭКСТАЗ!
... Зигфридом из-под душа
мальчик шагнул ко мне...
Кто он?
Сергей?... Андрюша?..
Где —
наяву? во сне? —
нежной горячей попкой,
ойкая, крутит он?..
Юный Ахилл?..
Патрокл?..
Или он —
два в одном! —
словно
царевич критский —
маленький Андрогей?..
... ойкая,
он двоился
в пламени двух свечей:
дёргаясь
так и этак,
задиком он вращал, —
бёдра сжимая крепко,
я пацана качал...
Выла
за стенкой вьюга...
и — не жалел я сил:
хуй мой,
обжатый туго,
в храме любви скользил...
О,
эта норка между
пышущих жаром «щёк»...
две
половинки нежных
бились о мой лобок...
Тени
крестообразно
дёргались на стене...
Было ему тринадцать**,
и —
двадцать девять мне, —
был ли уже декабрь,
или — январь ещё...
... жарко
вдавившись в задик —
между горячих «щёк»! —
кончил я...
О,
ПОД СЕНЬЮ
ВЕЧНОСТИ — СЛАДКИЙ МИГ!
Греческих академий
классика...
Ученик...
8.
Мальчик
смазливый — в роли
«мальчика», — неофит —
хуем
проткнутый школьник...
... До-
христианский Крит —
остров в Эгейском море,
где
тысячи лет назад
считали, что опозорен
мальчик,
чей юный зад
не возжелал мужчина, —
горе для всей семьи...
нашедшим же
половину —
во славу
гомолюбви! —
на Крите
слагали песни
в те дальние времена:
жил мальчик
с мужчиной вместе,
как с мужем живёт жена.
В древности
знали твёрдо:
ЮНОСТЬ БИСЕКСУАЛЬНА...
... крепко
сжимая бёдра —
выебав
в жопу парня,
в нежные полусферы
пах я вдавил,
кайфуя —
храм
освящая спермой,
в попу струю тугую
выпустил я...
и время
остановило ход...
Кончил —
иссякло семя... —
встретили Новый год, —
руки
разжал я — мальчик
медленно соскользнул
с хуя... «***
Куда,
обманщик?! —
... словно свечу задул
кто-то... и я —
проснулся...
рядом монтёр лежал,
по-геевски
повернувшись
задом ко мне... Я встал —
вылез
из-под тулупа,
оставив горячий зад,
который
во сне я... Глупо?
Но... я же не виноват,
что
этот монтёр так жарко
всю ночь напролёт вопил
о педиках...
сам накаркал:
уснули — и я спустил,
прижавшись
к очку монтёра...
Я педераст... А он?
Кто мы
теперь? Партнёры?..
... Странноприимный дом,
пронизанный
вожделением,
покину я поутру —
кончится
извержением
ночь эта, — я уйду
(от этого обалдуя,
от этого сумасброда,
от этого буйнопомешанного,
пусть слушают этот пьяный бред
его друзья... Он не знает
основы основ всей философии,
а именно:
ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ,
он воображает, будто видит сучок
в глазу ближнего своего,
и при этом не замечает,
что
у него у самого
торчит в каждом глазу
по толстенному бревну. ****),
оставив
записку: ПАРНИ
СПАСИБО ЗА — что? — НОЧЛЕГ
Подумаю...
и — добавлю,
палкой взрыхляя снег:
С НОВЫМ
ВАС ГОДОМ! ПАВЕЛ, —
под
куполом голубым
я
на снегу оставлю
этот автограф им,
в жизни
не прочитавшим
ни одного сонета —
ни
одного! — и даже
не слышавшим о поэтах
Дмитриеве... Уайльде...
Уитмене... Кузмине...
Монтёр —
длинноногий парень —
проснётся... и обо мне
спросит:
«А где же Паша?»
Услышит в ответ: «Ушел...»
«Жалко... « —
невольно скажет...
и — поспешит за стол,
чтобы
опохмелиться...
Вот, собственно, весь сюжет
про то,
как пацан томится
в свои двадцать девять лет
и очень
«не любит» — очень! —
Серёжу и голубых:
над ними
взахлёб хохочет,
клеймит неустанно их,
а
в это же время где-то...
А ранее — остров Крит...
Солдаты...
Юнцы... Поэты...
Ах, как голова болит!
Нальёт
себе. Застаканит.
И снова... О чём рассказ?
О том,
как обычный парень —
нетрахнутый педераст —
в деревне,
от снега белой,
под городом Петербургом
томится
душой и телом...
мечется, словно вьюга,
между
своей ПРИРОДОЙ
и ПОЛОВОЙ МОРАЛЬЮ, —
не
для него свобода:
вечно провинциальный,
злится он,
что не может
сделать свой личный выбор,
и...
жарко клеймит Серёжу, —
ещё бы! ему обидно,
что парень —
Серёжа этот,
застигнутый им в сарае —
сумел
одолеть запреты...
Бедный монтёр! едва ли
осознаёт
он внятно,
что не в Серёже дело...
просто
ему приятно
порассуждать на тему...
и он
говорит... хохочет...
стучит кулаком... грозит...
Глупый
пацан... А впрочем,
кто ему объяснит?
5. ПОСТПОСТСКРИПТУМ
(варианты последней строфы)
1. Никем не проткнутый, в школе
он чаще других парней
ругался словечком «гомик»,
и вот — извращённый гей.
2. «Педики!», «Пидарасы!» —
тащится он вербально
и так ненавидит страстно,
что впору... помочь бы парню!
3. Видно же, что он хочет,
не понимая сам...
А то, что взахлёб хохочет...
жалкий самообман!
4. Такие, как он, рисуют
фаллосы в туалете...
Томятся... а жизнь — впустую...
Монтёр — непроткнутый педик.
5. Будировал он компанию:
«Повсюду они!» — хрипел...
ПОДАВЛЕННЫЕ ЖЕЛАНИЯ
СТРАШНЕЕ ИНЫХ ХИМЕР.
6. Он голову всем морочил,
и голос его звенел...
Бедный пацан... А впрочем,
я его отымел.
7. Монтёр хохотал полночи —
о голубых вопил...
Глупый пацан... А впрочем,
я б его полюбил...
8. «Педики!» — это слово
с губ его поминутно
слетало... и тут же — снова
билось в губах. Как будто...
9. ТЕМА ДАВНО ИЗБИТА,
И ВРОДЕ ВОПРОСОВ НЕТ...
НО — НЕ ВЕЗДЕ ИЗЖИТО
НЕВЕЖЕСТВО... Всем привет!
31.12.1999
20 час. 40 мин.
— — ---------------------------------------
* Книга Екклесиаста, или Проповедника, 1:10;
** Любимый город может спать спокойно. В действительности младшему участнику гомоэротической сцены накануне, то есть за день до участия в описываемых событиях, исполнилось полных четырнадцать лет, и, таким образом, лирический герой, от лица которого ведётся повествование, как законопослушный гражданин и добросовестный налогоплательщик даже во сне — даже во сне! — не позволяет себе нарушить действующий на момент сна УК РФ, — герою, законопослушному гражданину, заплатившему все налоги, снится секс с четырнадцатилетним тинэйджером, но никак не с тринадцатилетним малолетком. Употребление слова «тринадцать» для указания возраста сексуального партнёра, добровольно выполняющего пассивную роль в анально-генитальном акте, обусловлено здесь подходящим количеством гласных звуков в слове, — слово «тринадцать» вместо слова «четырнадцать» употребляется автором исключительно во избежание нарушения гармонии стихотворной формы. Таким образом, пламенные борцы с педерастией (а также разнообразные пидоры — латентные либо неудовлетворённые гомофилы, вольно или невольно маскирующиеся под гомофобов), могут, как принято говорить в таких случаях, отдыхать, — my favourite town can sleep queitly. (Прим. автор);
*** Фрагмент (окончание главы седьмой — начало восьмой) из сожжённой поэмы «О!» (Прим. автор);
**** Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль. — М., Изд-во «Правда», 1991, с. 350.
поехали?
1. ВСТРЕЧА В ПУТИ
Я оказался
в случайной компании...
О голубых зашел разговор...
тема избитая!..
но — один парень
заволновался, — типичный монтёр!
Забеспокоился...
Нервный... субтильный, —
право, такому лучше не пить! —
он то смеялся...
то гневался сильно...
и всё порывался кого-то убить...
Кого?..
Мы сидели под Петербургом
в деревне глухой, занесённой снегом...
а за окном
бушевала вьюга...
и мат прерывался взрывами смеха...
Тема —
избитая?
В пьяном угаре
под Петербургом семь молодцов
«тему избитую»
вновь избивали —
дым содрогался от злых голосов...
Громко
кричали о пидарасах,
пьяно смеясь над каким-то Серёжей...
«Пидоры
все!» И я соглашался,
не признаваясь им, что я тоже...
«Все!»
(кроме этих, тесно сидящих
вечером поздним под Санкт-Петербургом?), —
нервно кричал
возбудившийся мальчик...
А за окном куролесила вьюга...
Я думал
о них... о себе... и о многих,
живущих и живших под вечной Луной...
и что
у монтёра стройные ноги...
и что он такой же, как я, голубой...
и что
его тёмная ненависть — это
неясное чувство, что он за бортом...
Звенели стаканы
в дыму сигаретном...
вопило в монтёре его естество:
кричал он —
пристрастно, угарно и пьяно...
а в этот момент австралийский моряк
на сухогрузе,
идущем в Панаму,
юнге ломал пацанячий целяк...
Громко
смеялись они... а в Маниле
в эти мгновения — что за страна? —
неутомимо
друг друга любили
два черноглазых, как ночь, пацана...
С жаром
кричали... а в это же время
члены в сушилке стояли упруго —
в воинской
части южнее Тюмени
два новобранца ласкали друг друга...
Шумно
они возмущались... а где-то
в эти минуты в далёком Чикаго
старший
кадет молодого кадета,
изнемогая, в гостинице трахал...
Слушал я
молча... а в Сан-Себастьяне
в эти минуты французский матрос,
голубоглазый,
весёлый и пьяный,
лапал мальчишку, целуя взасос...
«Пидор!» —
кричали... и в эти минуты
парню Серёже где-то икалось, —
смачно
его обсуждали, как будто
в нём было дело... Вьюга металась
под
Петербургом... а в Кисангани
в это же — в это же самое! — время
трахались в зад
африканские парни...
трахались парни южнее Тюмени...
дёргалось тело
смазливого юнги...
жарко сопели два голых кадета...
я — в это время! —
под Санкт-Петербургом
весело думал, дымя сигаретой,
что
у сидящего рядом монтёра
стройные ноги... и что их на плечи
я бы
забросил, и — до упора...
вмиг бы забыл он дурацкие речи!
Никем
не согретый
в задроченном детстве, —
я таких в жизни видел не раз, —
он оказался
со мной по соседству,
несостоявшийся педераст...
Пили...
а рядом, в соседнем доме,
под одеялом членом играя,
мальчик
Андрюша о мальчике Роме
думал и думал... и, замирая,
слушал
Андрюша стенания вьюги, —
выла она, лютовала за стенкой...
Мальчик
Андрюша думал о друге,
под одеялом сжимая коленки...
2. КСТАТИ...
бывает нечто,
о чём говорят: «смотри, вот это новое»,
но это было уже в веках, бывших
прежде нас*:
Адам,
воспылавший к Еве,
сотворённой из его ребра...
Христос,
тридцатитрёхлетний,
выделявший ученика Петра...
Зевс,
влюбившийся страстно
в отрока по имени Ганимед...
Солон...
Гиппократ... Гораций —
великий античный поэт...
Ионафан,
Давида любивший
(Первая книга Царств)...
Нарцисс,
над водой застывший...
НЕТ ОТ ЛЮБВИ ЛЕКАРСТВ!
Мифы...
Легенды... Реальность...
Куда мы ни бросим взгляд,
гомо...
сплошь! — ... сексуальность
находим: за рядом ряд...
древние
греки... и иже с ними,
жившие в давние времена...
юноши
Спарты... мужчины Рима...
Античность — сплошная голубизна!
Это —
в Европе. И то же — в мире,
от Азии до Америки Южной:
мужчины
мужчин изначально любили
во все времена — отрицать не нужно!
Солдаты...
Философы... Полководцы,
изменившие истории ход...
и самый
великий из них — Македонский!..
Но даже бессмертные смертны...
Вперёд
время летело —
пришло христианство,
и с ним, как Янус, двойной стандарт:
папы римские —
Пий... Бонифаций... —
предпочитали мальчишеский зад,
a смертных —
простых! — на кострах сжигали
как совершивших «содомский грех», —
две
тысячи лет двойной морали...
А мир неделим и един для всех!
Микеланджело,
Леонардо да Винчи —
гении-геи на все времена, —
и Вовка,
пацан симпатичный,
который мне целку сломал
в далёком
цветущем апреле...
мне было немного лет, —
муть
подростковых томлений
прорезал спасительный свет...
Валерка,
шептавший: «Тихо...»
и — целовавший в губы...
Герои
античных мифов...
Живущие рядом люди...
Рыцари...
Тамплиеры...
Скульпторы... Живописцы...
Пламенные
революционеры...
Смазливые гимназисты...
Овидий...
Поэт Жуковский...
Поэт Михаил Кузмин...
Композитор
Пётр Чайковский...
Автор «Сонетов» Шекспир...
Лермонтов,
написавший
«Юнкерские поэмы» —
сам
юнкеров ебавший,
как Байрон, не чужд был темы...
Толик —
весёлый парень! —
друг отшумевших дней...
Не каждый
десятый — Байрон,
но каждый десятый — гей.
Нужно
десятки... сотни страниц,
чтоб перечислить всех,
кто
был известен, был знаменит, —
не говорю о тех,
кто
не оставил в истории след,
но тоже любил парней
тайно ли,
явно ли — разницы нет, —
каждый десятый — гей!
(«Этой
статистике мы не верим!» —
те говорят, по ком
колокол
звонит...) Г. В. Чичерин —
дел иностранных нарком...
Пётр Великий...
Гай Юлий Цезарь...
главный чекист Ежов...
Гоша —
из ЖЭУ смазливый слесарь...
издатель Дима Лычёв,
чью —
об армейской службе — книжку
я прочитал взахлёб...
Ваня К.,
краснодарский парнишка,
на которого у меня встаёт...
Я сам,
пассажир транзитный,
в детстве считавший, что
быть
педерастом стыдно, —
пацан, чьё детство прошло...
Века
пролетали, как миги...
тащились — как черепахи...
Что
оставляем мы? Книги —
любовь свою на бумаге...
ШКОЛЬНИКИ
КУРЯТ В СКВЕРИКЕ...
ДОКУРЯТ... ПРИДУТ ДОМОЙ
И БУДУТ
ЛЮБИТЬ СВОИ ЧЛЕНИКИ —
КАЖДЫЙ СВОЕЙ РУКОЙ...
Смена
тысячелетий...
Жизнь — свеча на ветру...
Может,
я в Интернете
завтра Тебя найду,
и —
станешь ты Антиноем...
а может быть, Адрианом...
... Ветер
за стенкой воет.
Андрюша под одеялом,
сжав
в кулачке упругий,
пышущий жаром уд,
о Ромке —
о лучшем друге —
мечтает... и сладкий зуд
в дырочке,
туго сжатой —
девственно-непроткнутой,
тлеет,
чтобы пожаром
вспыхнуть через минуту...
3. ДОМ НА ОБОЧИНЕ
Мальчик
Андрюша хочет...
... а рядом, в соседнем доме,
пьяный
монтёр бормочет,
что он — лично он! — не гомик,
что он —
лично он! — не может
понять, что за сладость, если
парень
в зад мужеложит
парня... «Вот ты! — мы вместе
сидим, —
ты можешь представить,
что ты... « Я икаю: «Нь-ет!»
«Вот!
Ты правильный парень!»
«Да!» — говорю в ответ.
(В клейком
безмолвном стоне
пододеяльник, — в полночь
рядом,
в соседнем доме,
мальчик Андрюша кончил...
а где-то
стучат колёса —
поезд летит вперёд:
в тамбуре
у матроса
пьяный студент сосёт...
а где-то
между ногами
смутно белеет зад:
койка
скрипит в казарме —
солдата ебёт солдат...
а где-то
смазливый школьник
колени к груди прижал,
подставив —
всего за стольник! —
попу...) «А он сосал!» —
и снова:
«Кто б мог представить!» —
я слушаю про Серёжу —
про то,
как его застали
в сарае сосущим... «Рожу
вообрази...
придурок... « —
смеётся монтёр — и снова,
вдавливая
окурок
в тарелку из-под жаркого,
он
меня убеждает,
что «педиков ныне море!»...
«Точно!» —
не возражаю, —
с пьяными я не спорю,
и он —
«пацан настоящий» —
пьяно меня обнимает, —
я знаю,
ч т о это значит...
но делаю вид, что не знаю:
в этом
случайном доме,
где сам я — случайный гость,
негде
ему, родному,
ноги раздвинуть врозь,
чтоб
объяснить приватно,
к т о он на самом деле...
Смачно
ругаясь матом,
никем не проткнутый педик,
не слышавший
про Ахилла
и друга его — Патрокла,
мусолил
неутолимо
про то, как в сарае кто-то...
и сызнова —
вновь и снова...
в сотый, быть может, раз! —
я слушал
рассказ монтёра
про чей-то чужой экстаз...
Меня
называя братом,
он тискал моё плечо...
И...
можно бы, да... не надо, —
всю ночь я гасил торчок...
...
...
...
А утром,
шагнув с порога
в белое море снега,
я
прокричу — ей-богу! —
в даль голубого неба:
— Эге-ге-гей! —
и крик мой
с веток сорвёт ворон...
я кончил...
во сне...
4. POST SCRIPTUM
В трусах было сыро... —
Сон
приснился мне...
и — как мальчик,
я сладко во сне спустил...
Ещё б
не спустить! так смачно
монтёр молодой вопил
о педиках...
о Серёже,
сосавшем в сарае, — о
гействе
и мужеложстве
так жарко вопил он, что
когда мы —
уже под утро —
вдвоём на полу легли,
укрывшись
одним тулупом,
я кончил под вой пурги...
... Легли
мы с ним, «как мужчины» —
строго спина к спине, —
без всякого,
блин, интима
уснули... но я во сне —
привычка
такая, что ли? —
к очку развернул лобок
и, жарко
обняв монтёра —
вдавившись в него чуток,
стал
под тулупом общим
через штаны о зад
тереться,
пока не кончил...
Я, право, не виноват,
что
до сих пор мне снятся,
как в юности, сны... и я
во сне
облегчаю яйца —
кончаю во сне... Хотя
для секса
найти партнёра
сегодня проблемы нет,
но —
выпало спать с монтёром,
и я... его воплям вслед,
словно
сопливый мальчик
в отроческих мокрых снах,
обильно
во сне испачкал
спермой трусы и пах...
«... он
из-под душа, словно
Зигфрид, навстречу мне
вышел —
смазливый, стройный
мальчик...
на писюне
капли воды сверкают, —
взяв полотенце, сам
медленно вытираю
тело его...
и там
я вытираю нежно:
отрока чуть нагнув,
целку ласкаю —
между
двух половиной тру...
Сладкий
смазливый мальчик —
бред? наважденье? сон?
Став на колени, «пальчик»
трогаю языком, —
членик
торчит упруго...
отрок — смазлив и юн...
губы
сжимая туго,
жарко сосу писюн...
Шелковый
кустик черных
над писюном волос...
членик —
горячий... твёрдый...
Нравится? — Не вопрос!
Вытер его — и в спальню
сам на руках несу...
свежесть его дурманит —
в губы юнца сосу...
Фрукты...
Фужеры... Свечи...
Пьём по глотку вина...
Вьюжный
московский вечер...
а на душе — весна!
Скрипочка Страдивари —
тело его... смычок —
мой язычок... —
играю
между упругих «щёк»:
юный
смазливый школьник
ноги раздвинул врозь —
девственно
сжатый «нолик»
нежно целую... сквозь
эти врата ни разу
не проникал никто, —
мальчик
с «мышиным глазом»
стонет в экстазе...
О,
право же,
он не думал,
что можно ТАК любить!..
В целку вжимаю губы...
и —
мой язык скользит,
словно сверло, по кругу, —
жарко
сопит пацан...
дырочка сжата туго —
заперты двери в храм, —
губы
сильней вжимаю
в нежный
мальчишкин зад...
Щёки его пылают...
Негой струится взгляд...
«Щёк» пацанячих нежность
сводит меня с ума —
губы
вдавив в промежность,
трахаю пацана,
словно горячим жалом,
кончиком языка —
губы кусая, малый
бьётся в моих руках...
«Всунь туда... « — он бормочет...
В голосе — страсти дрожь...
«Выеби... — мальчик просит, —
выеби!!!»
Невтерпёж:
он прогибает спину,
задик вздымая ввысь...
Целочку вазелином
смазываю...
«Держись... « —
я прошептал и цепко
бёдра в ладонях сжал...
замер мальчишка...
крепко
чудо в руках держа,
в маленькую воронку
членом упёрся —
ну...
вскрикнул мальчишка
громко! —
сбил я ему
резьбу...
и —
он в руках забился...
Поздно, мой милый! Ох...
медленно
хуй вдавился
в дырочку между ног...
Пломбу сорвал я —
«нолик»
в букву большую «О»
вмиг превратился, —
«Больно! —
заегозил он. — Бо...»
Больно...
Конечно, больно —
всё-таки, в первый раз...
Юный
московский школьник...
ВЕЧНЫЙ, КАК МИР, ЭКСТАЗ!
... Зигфридом из-под душа
мальчик шагнул ко мне...
Кто он?
Сергей?... Андрюша?..
Где —
наяву? во сне? —
нежной горячей попкой,
ойкая, крутит он?..
Юный Ахилл?..
Патрокл?..
Или он —
два в одном! —
словно
царевич критский —
маленький Андрогей?..
... ойкая,
он двоился
в пламени двух свечей:
дёргаясь
так и этак,
задиком он вращал, —
бёдра сжимая крепко,
я пацана качал...
Выла
за стенкой вьюга...
и — не жалел я сил:
хуй мой,
обжатый туго,
в храме любви скользил...
О,
эта норка между
пышущих жаром «щёк»...
две
половинки нежных
бились о мой лобок...
Тени
крестообразно
дёргались на стене...
Было ему тринадцать**,
и —
двадцать девять мне, —
был ли уже декабрь,
или — январь ещё...
... жарко
вдавившись в задик —
между горячих «щёк»! —
кончил я...
О,
ПОД СЕНЬЮ
ВЕЧНОСТИ — СЛАДКИЙ МИГ!
Греческих академий
классика...
Ученик...
8.
Мальчик
смазливый — в роли
«мальчика», — неофит —
хуем
проткнутый школьник...
... До-
христианский Крит —
остров в Эгейском море,
где
тысячи лет назад
считали, что опозорен
мальчик,
чей юный зад
не возжелал мужчина, —
горе для всей семьи...
нашедшим же
половину —
во славу
гомолюбви! —
на Крите
слагали песни
в те дальние времена:
жил мальчик
с мужчиной вместе,
как с мужем живёт жена.
В древности
знали твёрдо:
ЮНОСТЬ БИСЕКСУАЛЬНА...
... крепко
сжимая бёдра —
выебав
в жопу парня,
в нежные полусферы
пах я вдавил,
кайфуя —
храм
освящая спермой,
в попу струю тугую
выпустил я...
и время
остановило ход...
Кончил —
иссякло семя... —
встретили Новый год, —
руки
разжал я — мальчик
медленно соскользнул
с хуя... «***
Куда,
обманщик?! —
... словно свечу задул
кто-то... и я —
проснулся...
рядом монтёр лежал,
по-геевски
повернувшись
задом ко мне... Я встал —
вылез
из-под тулупа,
оставив горячий зад,
который
во сне я... Глупо?
Но... я же не виноват,
что
этот монтёр так жарко
всю ночь напролёт вопил
о педиках...
сам накаркал:
уснули — и я спустил,
прижавшись
к очку монтёра...
Я педераст... А он?
Кто мы
теперь? Партнёры?..
... Странноприимный дом,
пронизанный
вожделением,
покину я поутру —
кончится
извержением
ночь эта, — я уйду
(от этого обалдуя,
от этого сумасброда,
от этого буйнопомешанного,
пусть слушают этот пьяный бред
его друзья... Он не знает
основы основ всей философии,
а именно:
ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ,
он воображает, будто видит сучок
в глазу ближнего своего,
и при этом не замечает,
что
у него у самого
торчит в каждом глазу
по толстенному бревну. ****),
оставив
записку: ПАРНИ
СПАСИБО ЗА — что? — НОЧЛЕГ
Подумаю...
и — добавлю,
палкой взрыхляя снег:
С НОВЫМ
ВАС ГОДОМ! ПАВЕЛ, —
под
куполом голубым
я
на снегу оставлю
этот автограф им,
в жизни
не прочитавшим
ни одного сонета —
ни
одного! — и даже
не слышавшим о поэтах
Дмитриеве... Уайльде...
Уитмене... Кузмине...
Монтёр —
длинноногий парень —
проснётся... и обо мне
спросит:
«А где же Паша?»
Услышит в ответ: «Ушел...»
«Жалко... « —
невольно скажет...
и — поспешит за стол,
чтобы
опохмелиться...
Вот, собственно, весь сюжет
про то,
как пацан томится
в свои двадцать девять лет
и очень
«не любит» — очень! —
Серёжу и голубых:
над ними
взахлёб хохочет,
клеймит неустанно их,
а
в это же время где-то...
А ранее — остров Крит...
Солдаты...
Юнцы... Поэты...
Ах, как голова болит!
Нальёт
себе. Застаканит.
И снова... О чём рассказ?
О том,
как обычный парень —
нетрахнутый педераст —
в деревне,
от снега белой,
под городом Петербургом
томится
душой и телом...
мечется, словно вьюга,
между
своей ПРИРОДОЙ
и ПОЛОВОЙ МОРАЛЬЮ, —
не
для него свобода:
вечно провинциальный,
злится он,
что не может
сделать свой личный выбор,
и...
жарко клеймит Серёжу, —
ещё бы! ему обидно,
что парень —
Серёжа этот,
застигнутый им в сарае —
сумел
одолеть запреты...
Бедный монтёр! едва ли
осознаёт
он внятно,
что не в Серёже дело...
просто
ему приятно
порассуждать на тему...
и он
говорит... хохочет...
стучит кулаком... грозит...
Глупый
пацан... А впрочем,
кто ему объяснит?
5. ПОСТПОСТСКРИПТУМ
(варианты последней строфы)
1. Никем не проткнутый, в школе
он чаще других парней
ругался словечком «гомик»,
и вот — извращённый гей.
2. «Педики!», «Пидарасы!» —
тащится он вербально
и так ненавидит страстно,
что впору... помочь бы парню!
3. Видно же, что он хочет,
не понимая сам...
А то, что взахлёб хохочет...
жалкий самообман!
4. Такие, как он, рисуют
фаллосы в туалете...
Томятся... а жизнь — впустую...
Монтёр — непроткнутый педик.
5. Будировал он компанию:
«Повсюду они!» — хрипел...
ПОДАВЛЕННЫЕ ЖЕЛАНИЯ
СТРАШНЕЕ ИНЫХ ХИМЕР.
6. Он голову всем морочил,
и голос его звенел...
Бедный пацан... А впрочем,
я его отымел.
7. Монтёр хохотал полночи —
о голубых вопил...
Глупый пацан... А впрочем,
я б его полюбил...
8. «Педики!» — это слово
с губ его поминутно
слетало... и тут же — снова
билось в губах. Как будто...
9. ТЕМА ДАВНО ИЗБИТА,
И ВРОДЕ ВОПРОСОВ НЕТ...
НО — НЕ ВЕЗДЕ ИЗЖИТО
НЕВЕЖЕСТВО... Всем привет!
31.12.1999
20 час. 40 мин.
— — ---------------------------------------
* Книга Екклесиаста, или Проповедника, 1:10;
** Любимый город может спать спокойно. В действительности младшему участнику гомоэротической сцены накануне, то есть за день до участия в описываемых событиях, исполнилось полных четырнадцать лет, и, таким образом, лирический герой, от лица которого ведётся повествование, как законопослушный гражданин и добросовестный налогоплательщик даже во сне — даже во сне! — не позволяет себе нарушить действующий на момент сна УК РФ, — герою, законопослушному гражданину, заплатившему все налоги, снится секс с четырнадцатилетним тинэйджером, но никак не с тринадцатилетним малолетком. Употребление слова «тринадцать» для указания возраста сексуального партнёра, добровольно выполняющего пассивную роль в анально-генитальном акте, обусловлено здесь подходящим количеством гласных звуков в слове, — слово «тринадцать» вместо слова «четырнадцать» употребляется автором исключительно во избежание нарушения гармонии стихотворной формы. Таким образом, пламенные борцы с педерастией (а также разнообразные пидоры — латентные либо неудовлетворённые гомофилы, вольно или невольно маскирующиеся под гомофобов), могут, как принято говорить в таких случаях, отдыхать, — my favourite town can sleep queitly. (Прим. автор);
*** Фрагмент (окончание главы седьмой — начало восьмой) из сожжённой поэмы «О!» (Прим. автор);
**** Франсуа Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль. — М., Изд-во «Правда», 1991, с. 350.
