Старший лейтенант административной службы Мила Бродская в нашем Нахимовском училище вела уроки английского языка. Эта двадцати пятилетняя брюнетка, стройная, подтянутая в военной форме была не похожа на военного человека. Несмотря на то, что ее муж, капитан Лейзерсон, работал старшим преподавателям английского языка, и его грудь украшали награды Великой Отечественной войны, он иногда сдерживал свою молодую, энергичную супругу от непродуманных поступков, А, мы — ее ученики, прощали нашей Милочке все, так как почти вся группа была влюблена в эту очаровательную брюнетку с голубыми глазами, стройными ножками и копной пышных волос, которые ей постоянно мешали и не давали писать на доске очередное домашнее задание.
Наша группу считалась в училище передовым, так как большинство отличников учебы было тут, общественная деятельность тоже кипела, как проснувшийся вулкан, Тут было все: и походы по историческим местам Грузии (училище находилось в г. Тбилиси), театрам города, и художественная самодеятельность. Я увлекался литературой, писал рассказы и стихотворения в ротную стенную газету, многим они нравились и мне прочили специальность военного журналиста, которым, к сожалению, я так и не стал, о чем до сих пор жалею. Но особенно ценными оценками за свое литературное творчество я получал от Милочки Бродской, которая тайно от всех тоже увлекалась стишками, что вызывало недовольство мужа, называющим эту работу зря потраченным временем. Но Мила писала с упорством обреченного, боясь открыть свое творчество хотя бы в стенной печати.
Она была старше меня ровно на шесть лет, и это давало ей моральное право вести себя со мной на равных. Она тщетно искала собрата по искусству, Ей нужен был слушатель и советник по ее творчеству, но таким на эту должность в нашем классе подходил только я. Милочка пялила свои чудесные глаза только на меня, У меня по ее предмету ниже четверок, других оценок не было, что было замечено в коллективе и являлось темой постоянных розыгрышей и подначек. Конечно, мне она тоже нравилась. Недаром кто — то мудро сказал: «Ах! Какая женщина! Мечта поэта!». Я был старшиной группы и отвечал за своевременную явку своих одногруппников на дополнительные занятия к англичанке, которые проводились в училище сразу же после завершения плановых занятий. В кабинете английского Милочка сидела за столом, покрытого скатертью из зеленого сукна, а отстающие усаживались за столы, стоящие перед ней. Я восседал за самым последним столом, откуда было удобно наблюдать за соблюдением норм поведения «отстающими».
Милочка в течение часа завершала эти занятия, а потом, выпроводив «отстающих», придерживала меня, показывая свое очередное литературное произведение. Я быстро выправлял текст, делая его пригодным для помещения в стенгазете, и собирался уже уходить, как Милочка вновь придерживала меня, задавая вопросы по моему литературному творчеству. Я читал ей кое-что, видя, как при этом оживляется ее лицо, загораются голубым светом глаза, губы жестикулируют в такт моим словам. Я поглядывал на ее ножки в капроне, которые мне так нравились и будь на то моя воля, могли бы мигом оказаться у меня на плечах. Видя это, Милочка балдела еще больше, задавая мне провокационные вопросы типа:
— Эдуард? Вам девушки нравятся?
— Мне больше нравятся более взрослые женщины, чем пустозвонные девчонки, от которых ничего толком никогда не добьешься, — с напускной важностью отвечал я, подавая надежду на более интимные с ней отношения. Она, кажется, ждала именно такого ответа, и тут же радостно заявила:
— Мне тоже не нравятся мужики-пустозвоны, От них правды никогда не добьешься...
— Чем же нравятся тебе еще молодые женщины? Ну, к примеру, такая недотепа, как я? — вдруг переходила на «ты» учительница, демонстративно забрасывая ножку на ножку.
— Мне очень нравятся стройные женские ножки. Недаром великий Пушкин так ярко описал их красоту, — невозмутимо отвечал я, делая вид, что не заметил ее фамильярности.
— А ты бы смог описать красоту моих ног?
— Для печати или для души?
— Давай оба варианта. А я выберу для себя самый яркий и смелый, где ярко выражены чувства автора к этой обольстительной части женского тела, — согласно кивнула она и тут же добавила:
— Только постарайся, чтобы никто не знал о твоем отношении к красивым женским ножкам...
— К следующим занятия принесешь?
— Постараюсь, — нехотя ответил я, намекая, что эта работа для меня плевая...
Милочка одарила меня благодарной улыбкой.
— Ну! Иди. Надеюсь, что это все будет только между нами?
— Так точно товарищ старший лейтенант! Ваш муж ничего не узнает... — поднялся я.
— Об этом не должен знать никто, — добавила она и протянула руку для прощания.
Я не выдержал и прикоснулся к ней губами...
— О-О-О! Вы — галантный кавалер? — ее вопрос должен был меня несколько отрезвить...
— Нас здесь этому неплохо учат. Особенно маркиз де-Мирзоян, — улыбнулся я.
— Учитель танцев?
— Именно он...
— А я?
— Вы для нас просто Афродита, вышедшая из пены волн морских на берег.
— Ладно! Иди, фантазер. Не забудь выполнить обещанное...
— Есть! — козырнул я и вышел из кабинета...
На следующий день на занятиях английского она то и дело бросала вопросительные взгляды в сторону моего последнего стола. Я согласно кивал, давая понять, что «Дело в шляпе». Я написал ей два стишка прямо на ее уроке, положил их в дневник и в перерыве положил его перед ней на стол. Она, словно во сне, ничего не сказала мне, спрятала дневник в свой портфель, и ушла в учительскую. Сегодня штрафников по английскому не было, и мне незачем было идти к ней в учительскую после уроков. Но мне очень хотелось ее видеть и еще раз поцеловать ее крохотный мизинец, Я бы и в губы не прочь, но для этого должна быть соответствующая обстановка. Не мог же я просто так ворваться в учительскую и сказать: « Я так люблю и хочу тебя! Подставляй-ка губки алые, красавица! За такую смелость от любимой можно и пощечину схлопотать. Впрочем. «Пощечина более короткий путь к сексу» — вспомнилась эта крылатая фраза нашего физрука, на лице которого можно было узреть синяки и убедиться в правоте моих суждений, полученных им за такую смелость.
На одном из стихотворений была очень смелая сексуальная концовка, что-то вроде: «... а еще желать бы мог, что-то там меж женских ног... «. Сейчас я уже жалел, что это могло очень не понравится такой милой и очаровательной женщине, не одобряющей такой пошлости. Я даже побаивался гнева с ее стороны типа: « За кого ты меня принимаешь, пошляк?!». Думая об этом я мучительно подбирал аргументы для оправдания такой дикой откровенности, чтобы тут же загладить свою вину. Но каково было мое удивление, когда Милочка, сияя как майское солнышко, вернула мне на следующий день оба стишка, причем фраза, которую я так боялся прочесть, была дважды подчеркнута красным цветом с восклицательным знаком на конце. Я вопросительно смотрел в ее сияющие глаза, медленно шевелящиеся губки, тихо произнесшие: «Я тоже, но только мужских ног».
Иными словами это было обоюдным признанием в любви, что сопрягалось с большой ответственностью перед женщиной, которая от мелкого флирта с учеником перешла к серьезным отношениям, которые явно не входили в мои планы. Прикинув все «за» и «против», я решил, что ученику девятого класса рано думать о браке и семье. И разбивать образцовую офицерскую семью было бы настоящей подлостью. Поэтому я решил прекратить эти ухаживания пока не поздно. Я перестал разговаривать с учительницей на посторонние темы, давая понять, что ее вызов мною не принят. Она быстро поняла это и забила тревогу. Ее приглашения поговорить наедине я просто проигнорировал, не представляя возможности к уединению. Она быстро изменила тактику, отлавливая меня за стенами училища во время увольнения в город. Однажды она прикатила на такси прямо ко входу в здание училища, приветливо распахнув дверцу».
— Эдуард? Вы в город?
— Да! Хочу прокатиться на Тбилисское море, покупаться и отдохнуть от трудов праведных.
— Во! На ловца и зверь бежит. Я тоже собралась туда. Садитесь. Подвезу...
Не успел я сесть на заднее сидение и закрыть дверцу, как машина вихрем понеслась по указанному маршруту.
— У вас когда заканчивается увольнительная? — весело спросила она, хитро подмигнув.
— В 24—00. Но я хочу вернуться в училище не позже 23—00.
— Замечательно. Зураб. Слышал? В 22—30 ты должен забрать нас...
Водитель понятливо кивнул, пожелав нам веселого отдыха.
... Мы долго купались, шалили на воде, хохотали, затем грелись на солнце, а когда наступило время ужинать, я организовал костер, и стал жарить шашлыки. У меня не очень это хорошо получалось, но шашлыки получились хоть и слегка твердоватые, но очень вкусные, так как ими мы заедали чачу.
Поев, мы растянулись на песке. На Милочке был чудесный купальный комплект: юбочка с «крылышками» и очень коротенькими шортиками, которые открывали ее чудесные ноги. Лифчик с дырочками для сосков, был очень сексуален и прямо указывал те места на ее груди, которые остро нуждались в массаже. Рядом с нами не было соседей, но мужчины, изредка проходящие мимо нас к воде, тоже бросали на мою спутницу жадные взгляды.
— Так чего ты испугался и прекратил наше общение, дурачок? — Милочка повалила меня на песок и стала щекотать ноздрю черенком сорванного цветка.
— Меня не устраивает перспектива стать твоим мужем! — выпалил я.
— Почему?
— Во — первых, ты замужем. Во-вторых, какой из меня муж?! Ты старше меня, тебе быстро надоест эта карусель быть женой человека, которому только через шесть лет прилепят погоны лейтенанта. За это время твой Ефим Абрамович подполковником станет. Какой резон менять такое толстое шило, на такое тонкое мыло?
— Чудак! С чего ты взял, что я собралась за тебя замуж?
— Ну, а эти намеки?
— Намеки делал ты, а я только внимала твоим словам...
— Значит, я тебе просто не нужен?! — обрадовался я, хлопнув ладошкой по ее плечу.
— А это другой вопрос. Ты просто нужен мне... Я давно слежу за тобой. Ты физически смахиваешь на вполне развитого физически и духовно на современного спортивно-сложенного человека. Первый разряд по плаванию, прыжки в высоту на метр шестьдесят, капитан сборной училища по волейболу, да и под знаменем части ходишь на парадах в роли ассистента с палашом на плече. Да и вот тут, как мне кажется, у тебя все в порядке, положила она свою ладошку на мой бугорок в плавках.
— И что же?
— А то. Иметь ребенка, желательно сына, от такого мужчины — мечта каждой молодой женщины.
— У тебя для этого муж есть!...
— Ну, какой из тощего, бледного и постоянно болеющего человека может быть муж?. Он на мне вечером засыпает...
— Он воевал. У него вся грудь в орденах!
— Вот они и выпили все его здоровье. Я не упрекаю его в этом, но факт есть факт. ж должен быть здоровым, чтобы и дети были здоровыми, а не хиляки какие-то. Одним словом, Эд, кроме, как от тебя, ребенка ни от кого не хочу. Вот уже и стемнело. Может быть займемся?
— Что?! Прямо здесь?
— А чем здесь плохо?
— Но я же выпил!
— Те граммы, что ты выпил вреда не принесут. Так что решай...
— И это все, что от меня требуется?!
— Конечно! Быть донором! Отличная специальность...
— А если родишь сына, как назовешь?
— Честно?
— Конечно! Как?!
— Эдуардом. Именем одного из английских королей...
Она повернулась и напала на меня, повалив на песок. Завязалась борьба. Она жадно целовала меня в губы, порой кусая их до крови. Я, убежденный ее аргументами, решил помочь этой чудесной женщины стать матерью, быстро сорвал с нее шорты, раздвинул ноги и стал вставлять свой могучий член.
— Ой! Больно же! — взвизгнула она.
— Терпи, казак! Атаманом будешь...
— Ты медленнее. Тише... Вот дорвался до бесплатного...
— Ты сама просила... Медленнее не могу. Я два года мечтал об этом миге...
— Ну, тогда тоже держись, — усмехнулась она, и заработала подо мной тазом так, словно поршень в теле мотора.
Эта бешеная гонка продолжалась минут двадцать. Затем мы замерли, одаривая друг друга оргазмом. Это был мой первый оргазм в жизни на теле красивой и очень сексуальной женщины.
Разгоряченные, мы бросились в воду озера. Она просила не раздвигать ее ноги в стороны в воде. Затем мы лежали у костра и баловались. Я отсасывал «молочко» из ее сосков, но безуспешно, она же упражнялась в этом же на моем члене, и это было успешным, так как первый минет от женщины я без оргазма перенести не смог. Короче, драл я ее часа два, пока не свалился и не уснул. Вскоре приехал Зураб и отвез меня в училище, а ее домой.
Училище я закончил на отлично, экзамены на аттестат сдал только на пятерки и получил золотую медаль. Милочка Бродская к этому времени успела родить отличного пацана. Ее муж был счастлив, заверяя всех любопытных словами: «Внешность бывает обманчивой. Главное не вид снаружи, а тот стержень, который у тебя внутри», — пояснял он тем, кто упрекал его в несоизмеримости его внешнего, больного вида, с такими яркими внешними характеристиками сына. Милочка, как и обещала, назвала мальчика Эдуардом.
Их очень многие из родных и близких друзей и знакомых поздравляли с таким большим семейным праздником. Только меня никто не поздравил. Я получил погоны курсанта, отучился в высшем военно-морском училище, получил звание лейтенанта и вместе с красавицей молодой женой двинул на Тихоокеанский флот, где прослужил двадцать пять лет. Однажды в одном из Владивостокских ресторанов встретил офицера, тоже бывшего нахимовца, обнялись, расцеловались, стали вспоминать наши юношеские годы, и он вдруг сказал:
— А ты помнишь Милочку Бродскую, нашу «англичанку?»
— Еще бы! — усмехнулся я.
— Видел я их семейство в Риге. Встретились в парке. Фима страшный, старый, но родил себе на радость могучего наследника. Его сын закончил Первое Балтийское и плавает на севере на подлодке. Такой богатырский парень. Явно не в отца. А вот дочь — копия папочка, такая же тощая и бледная, просто жаль девчонку.
— А Милочка сама как выглядит?
— Есть категория женщин над которыми время не властно. Такая же веселая, яркая брюнетка, пополнела, но это ее не портит. Преподает английский в школе. Слушай! Ходили сплетни, что с рождением сына не обошлось без твоей помощи? Эд. Это правда?
— Ну, что ты! Милочка и я?! Какая чушь! Не скрою, она очень нравилась мне, но на этом все и закончилось.
— Вот болтуны, мужики! Хуже баб! Я тоже не верил. А теперь любому пасть порву за эту подлую сплетню! — повеселел мой друг и спросил:
— А у тебя дети есть?
— Конечно! Сын и дочь? Уже взрослые, у них свои семьи.
— А жена у тебя, говорят, красавица? — не отставал друг. Красивее Милы Бродской?
— Конечно. За ней тоже целый хвост мужиков увивается...
— Смотри! Наставит тебе рога...
— Ну, что ты! Она не из таких...
Придя домой, нашел в письменном ящике на входной двери записку от дежурного по управлению: «Людмила Андреевна просила передать, что вместе с группой проверяющих адмирала Матюхина убыла в командировку по частям флота с очередной проверкой.
— Опять проверка! — недовольно поморщился я...
Покрутив бумажку, бросил ее в ящик письменного стола. И в этот миг зазвонил мой мобильник. Звонила лучшая подруга жены:
— Котик! Ты опять один? Как мне жаль тебя...
— Если жаль, приходи...
— Через полчаса...
— О, Кей!
Люська влетела в квартиру, словно за ее спиной были крылья.
— Мой милый котик! Небось, голодный?...
— Да! С утра ничего не ел...
— Сейчас я тебя накормлю...
— Может, сначала отдохнем? — кивнул я на кровать.
— Во! Хорошая идея... , — обрадовалась Люська и стала разбирать кровать.
— Я никогда не отказывал Люське в сексе. Ей вечно не везло с мужиками, Поэтому она обеими руками вцепилась в меня, и готова была жизнь положить за такого любовника.
... Мы веселились, как котята. Я успел обцеловать все ее грешное тело, завершив развлечение смачным «куни». Ей очень нравилось, когда я языком шевелил ее клитор, слегка сжимая его губами. В ответ она устраивала мне такой минет, что ей приходилось захлебываться моей спермой.
— Слушай, Эд! Ответь мне. И за что я так люблю этого уже далеко не молодого каперанга? — ударяла она кулачком в мою могучую грудь.
— «Она его за муки полюбила, а он ее — за состраданье к ним» — ответил я. Кстати, откуда это?
— «Горе от ума?». — быстро ответила она поудобнее усаживаясь на моем члене.
— Нет...
— «Клеопатра и Антоний»? — Люська уже скакала на члене.
— Нет, мать моя женщина, нет!...
Я привстал, снял Люську, поставил ее на колени, сам слез с кровати и стал дуть ее сзади. Член словно целовал ее своими частыми «Чмок», «Чмок».
— Сдаешься?!
— Сдаюсь...
— Эх ты! Классику надо знать... «Оттело». Слыхала про такое?!
— Не-не-не...
— Стыд и позор! Классику надо знать1 — раздалось сзади.
Мы оглянулись. На пороге спальни стояла моя жена... Эдуард Зайцев.
Наша группу считалась в училище передовым, так как большинство отличников учебы было тут, общественная деятельность тоже кипела, как проснувшийся вулкан, Тут было все: и походы по историческим местам Грузии (училище находилось в г. Тбилиси), театрам города, и художественная самодеятельность. Я увлекался литературой, писал рассказы и стихотворения в ротную стенную газету, многим они нравились и мне прочили специальность военного журналиста, которым, к сожалению, я так и не стал, о чем до сих пор жалею. Но особенно ценными оценками за свое литературное творчество я получал от Милочки Бродской, которая тайно от всех тоже увлекалась стишками, что вызывало недовольство мужа, называющим эту работу зря потраченным временем. Но Мила писала с упорством обреченного, боясь открыть свое творчество хотя бы в стенной печати.
Она была старше меня ровно на шесть лет, и это давало ей моральное право вести себя со мной на равных. Она тщетно искала собрата по искусству, Ей нужен был слушатель и советник по ее творчеству, но таким на эту должность в нашем классе подходил только я. Милочка пялила свои чудесные глаза только на меня, У меня по ее предмету ниже четверок, других оценок не было, что было замечено в коллективе и являлось темой постоянных розыгрышей и подначек. Конечно, мне она тоже нравилась. Недаром кто — то мудро сказал: «Ах! Какая женщина! Мечта поэта!». Я был старшиной группы и отвечал за своевременную явку своих одногруппников на дополнительные занятия к англичанке, которые проводились в училище сразу же после завершения плановых занятий. В кабинете английского Милочка сидела за столом, покрытого скатертью из зеленого сукна, а отстающие усаживались за столы, стоящие перед ней. Я восседал за самым последним столом, откуда было удобно наблюдать за соблюдением норм поведения «отстающими».
Милочка в течение часа завершала эти занятия, а потом, выпроводив «отстающих», придерживала меня, показывая свое очередное литературное произведение. Я быстро выправлял текст, делая его пригодным для помещения в стенгазете, и собирался уже уходить, как Милочка вновь придерживала меня, задавая вопросы по моему литературному творчеству. Я читал ей кое-что, видя, как при этом оживляется ее лицо, загораются голубым светом глаза, губы жестикулируют в такт моим словам. Я поглядывал на ее ножки в капроне, которые мне так нравились и будь на то моя воля, могли бы мигом оказаться у меня на плечах. Видя это, Милочка балдела еще больше, задавая мне провокационные вопросы типа:
— Эдуард? Вам девушки нравятся?
— Мне больше нравятся более взрослые женщины, чем пустозвонные девчонки, от которых ничего толком никогда не добьешься, — с напускной важностью отвечал я, подавая надежду на более интимные с ней отношения. Она, кажется, ждала именно такого ответа, и тут же радостно заявила:
— Мне тоже не нравятся мужики-пустозвоны, От них правды никогда не добьешься...
— Чем же нравятся тебе еще молодые женщины? Ну, к примеру, такая недотепа, как я? — вдруг переходила на «ты» учительница, демонстративно забрасывая ножку на ножку.
— Мне очень нравятся стройные женские ножки. Недаром великий Пушкин так ярко описал их красоту, — невозмутимо отвечал я, делая вид, что не заметил ее фамильярности.
— А ты бы смог описать красоту моих ног?
— Для печати или для души?
— Давай оба варианта. А я выберу для себя самый яркий и смелый, где ярко выражены чувства автора к этой обольстительной части женского тела, — согласно кивнула она и тут же добавила:
— Только постарайся, чтобы никто не знал о твоем отношении к красивым женским ножкам...
— К следующим занятия принесешь?
— Постараюсь, — нехотя ответил я, намекая, что эта работа для меня плевая...
Милочка одарила меня благодарной улыбкой.
— Ну! Иди. Надеюсь, что это все будет только между нами?
— Так точно товарищ старший лейтенант! Ваш муж ничего не узнает... — поднялся я.
— Об этом не должен знать никто, — добавила она и протянула руку для прощания.
Я не выдержал и прикоснулся к ней губами...
— О-О-О! Вы — галантный кавалер? — ее вопрос должен был меня несколько отрезвить...
— Нас здесь этому неплохо учат. Особенно маркиз де-Мирзоян, — улыбнулся я.
— Учитель танцев?
— Именно он...
— А я?
— Вы для нас просто Афродита, вышедшая из пены волн морских на берег.
— Ладно! Иди, фантазер. Не забудь выполнить обещанное...
— Есть! — козырнул я и вышел из кабинета...
На следующий день на занятиях английского она то и дело бросала вопросительные взгляды в сторону моего последнего стола. Я согласно кивал, давая понять, что «Дело в шляпе». Я написал ей два стишка прямо на ее уроке, положил их в дневник и в перерыве положил его перед ней на стол. Она, словно во сне, ничего не сказала мне, спрятала дневник в свой портфель, и ушла в учительскую. Сегодня штрафников по английскому не было, и мне незачем было идти к ней в учительскую после уроков. Но мне очень хотелось ее видеть и еще раз поцеловать ее крохотный мизинец, Я бы и в губы не прочь, но для этого должна быть соответствующая обстановка. Не мог же я просто так ворваться в учительскую и сказать: « Я так люблю и хочу тебя! Подставляй-ка губки алые, красавица! За такую смелость от любимой можно и пощечину схлопотать. Впрочем. «Пощечина более короткий путь к сексу» — вспомнилась эта крылатая фраза нашего физрука, на лице которого можно было узреть синяки и убедиться в правоте моих суждений, полученных им за такую смелость.
На одном из стихотворений была очень смелая сексуальная концовка, что-то вроде: «... а еще желать бы мог, что-то там меж женских ног... «. Сейчас я уже жалел, что это могло очень не понравится такой милой и очаровательной женщине, не одобряющей такой пошлости. Я даже побаивался гнева с ее стороны типа: « За кого ты меня принимаешь, пошляк?!». Думая об этом я мучительно подбирал аргументы для оправдания такой дикой откровенности, чтобы тут же загладить свою вину. Но каково было мое удивление, когда Милочка, сияя как майское солнышко, вернула мне на следующий день оба стишка, причем фраза, которую я так боялся прочесть, была дважды подчеркнута красным цветом с восклицательным знаком на конце. Я вопросительно смотрел в ее сияющие глаза, медленно шевелящиеся губки, тихо произнесшие: «Я тоже, но только мужских ног».
Иными словами это было обоюдным признанием в любви, что сопрягалось с большой ответственностью перед женщиной, которая от мелкого флирта с учеником перешла к серьезным отношениям, которые явно не входили в мои планы. Прикинув все «за» и «против», я решил, что ученику девятого класса рано думать о браке и семье. И разбивать образцовую офицерскую семью было бы настоящей подлостью. Поэтому я решил прекратить эти ухаживания пока не поздно. Я перестал разговаривать с учительницей на посторонние темы, давая понять, что ее вызов мною не принят. Она быстро поняла это и забила тревогу. Ее приглашения поговорить наедине я просто проигнорировал, не представляя возможности к уединению. Она быстро изменила тактику, отлавливая меня за стенами училища во время увольнения в город. Однажды она прикатила на такси прямо ко входу в здание училища, приветливо распахнув дверцу».
— Эдуард? Вы в город?
— Да! Хочу прокатиться на Тбилисское море, покупаться и отдохнуть от трудов праведных.
— Во! На ловца и зверь бежит. Я тоже собралась туда. Садитесь. Подвезу...
Не успел я сесть на заднее сидение и закрыть дверцу, как машина вихрем понеслась по указанному маршруту.
— У вас когда заканчивается увольнительная? — весело спросила она, хитро подмигнув.
— В 24—00. Но я хочу вернуться в училище не позже 23—00.
— Замечательно. Зураб. Слышал? В 22—30 ты должен забрать нас...
Водитель понятливо кивнул, пожелав нам веселого отдыха.
... Мы долго купались, шалили на воде, хохотали, затем грелись на солнце, а когда наступило время ужинать, я организовал костер, и стал жарить шашлыки. У меня не очень это хорошо получалось, но шашлыки получились хоть и слегка твердоватые, но очень вкусные, так как ими мы заедали чачу.
Поев, мы растянулись на песке. На Милочке был чудесный купальный комплект: юбочка с «крылышками» и очень коротенькими шортиками, которые открывали ее чудесные ноги. Лифчик с дырочками для сосков, был очень сексуален и прямо указывал те места на ее груди, которые остро нуждались в массаже. Рядом с нами не было соседей, но мужчины, изредка проходящие мимо нас к воде, тоже бросали на мою спутницу жадные взгляды.
— Так чего ты испугался и прекратил наше общение, дурачок? — Милочка повалила меня на песок и стала щекотать ноздрю черенком сорванного цветка.
— Меня не устраивает перспектива стать твоим мужем! — выпалил я.
— Почему?
— Во — первых, ты замужем. Во-вторых, какой из меня муж?! Ты старше меня, тебе быстро надоест эта карусель быть женой человека, которому только через шесть лет прилепят погоны лейтенанта. За это время твой Ефим Абрамович подполковником станет. Какой резон менять такое толстое шило, на такое тонкое мыло?
— Чудак! С чего ты взял, что я собралась за тебя замуж?
— Ну, а эти намеки?
— Намеки делал ты, а я только внимала твоим словам...
— Значит, я тебе просто не нужен?! — обрадовался я, хлопнув ладошкой по ее плечу.
— А это другой вопрос. Ты просто нужен мне... Я давно слежу за тобой. Ты физически смахиваешь на вполне развитого физически и духовно на современного спортивно-сложенного человека. Первый разряд по плаванию, прыжки в высоту на метр шестьдесят, капитан сборной училища по волейболу, да и под знаменем части ходишь на парадах в роли ассистента с палашом на плече. Да и вот тут, как мне кажется, у тебя все в порядке, положила она свою ладошку на мой бугорок в плавках.
— И что же?
— А то. Иметь ребенка, желательно сына, от такого мужчины — мечта каждой молодой женщины.
— У тебя для этого муж есть!...
— Ну, какой из тощего, бледного и постоянно болеющего человека может быть муж?. Он на мне вечером засыпает...
— Он воевал. У него вся грудь в орденах!
— Вот они и выпили все его здоровье. Я не упрекаю его в этом, но факт есть факт. ж должен быть здоровым, чтобы и дети были здоровыми, а не хиляки какие-то. Одним словом, Эд, кроме, как от тебя, ребенка ни от кого не хочу. Вот уже и стемнело. Может быть займемся?
— Что?! Прямо здесь?
— А чем здесь плохо?
— Но я же выпил!
— Те граммы, что ты выпил вреда не принесут. Так что решай...
— И это все, что от меня требуется?!
— Конечно! Быть донором! Отличная специальность...
— А если родишь сына, как назовешь?
— Честно?
— Конечно! Как?!
— Эдуардом. Именем одного из английских королей...
Она повернулась и напала на меня, повалив на песок. Завязалась борьба. Она жадно целовала меня в губы, порой кусая их до крови. Я, убежденный ее аргументами, решил помочь этой чудесной женщины стать матерью, быстро сорвал с нее шорты, раздвинул ноги и стал вставлять свой могучий член.
— Ой! Больно же! — взвизгнула она.
— Терпи, казак! Атаманом будешь...
— Ты медленнее. Тише... Вот дорвался до бесплатного...
— Ты сама просила... Медленнее не могу. Я два года мечтал об этом миге...
— Ну, тогда тоже держись, — усмехнулась она, и заработала подо мной тазом так, словно поршень в теле мотора.
Эта бешеная гонка продолжалась минут двадцать. Затем мы замерли, одаривая друг друга оргазмом. Это был мой первый оргазм в жизни на теле красивой и очень сексуальной женщины.
Разгоряченные, мы бросились в воду озера. Она просила не раздвигать ее ноги в стороны в воде. Затем мы лежали у костра и баловались. Я отсасывал «молочко» из ее сосков, но безуспешно, она же упражнялась в этом же на моем члене, и это было успешным, так как первый минет от женщины я без оргазма перенести не смог. Короче, драл я ее часа два, пока не свалился и не уснул. Вскоре приехал Зураб и отвез меня в училище, а ее домой.
Училище я закончил на отлично, экзамены на аттестат сдал только на пятерки и получил золотую медаль. Милочка Бродская к этому времени успела родить отличного пацана. Ее муж был счастлив, заверяя всех любопытных словами: «Внешность бывает обманчивой. Главное не вид снаружи, а тот стержень, который у тебя внутри», — пояснял он тем, кто упрекал его в несоизмеримости его внешнего, больного вида, с такими яркими внешними характеристиками сына. Милочка, как и обещала, назвала мальчика Эдуардом.
Их очень многие из родных и близких друзей и знакомых поздравляли с таким большим семейным праздником. Только меня никто не поздравил. Я получил погоны курсанта, отучился в высшем военно-морском училище, получил звание лейтенанта и вместе с красавицей молодой женой двинул на Тихоокеанский флот, где прослужил двадцать пять лет. Однажды в одном из Владивостокских ресторанов встретил офицера, тоже бывшего нахимовца, обнялись, расцеловались, стали вспоминать наши юношеские годы, и он вдруг сказал:
— А ты помнишь Милочку Бродскую, нашу «англичанку?»
— Еще бы! — усмехнулся я.
— Видел я их семейство в Риге. Встретились в парке. Фима страшный, старый, но родил себе на радость могучего наследника. Его сын закончил Первое Балтийское и плавает на севере на подлодке. Такой богатырский парень. Явно не в отца. А вот дочь — копия папочка, такая же тощая и бледная, просто жаль девчонку.
— А Милочка сама как выглядит?
— Есть категория женщин над которыми время не властно. Такая же веселая, яркая брюнетка, пополнела, но это ее не портит. Преподает английский в школе. Слушай! Ходили сплетни, что с рождением сына не обошлось без твоей помощи? Эд. Это правда?
— Ну, что ты! Милочка и я?! Какая чушь! Не скрою, она очень нравилась мне, но на этом все и закончилось.
— Вот болтуны, мужики! Хуже баб! Я тоже не верил. А теперь любому пасть порву за эту подлую сплетню! — повеселел мой друг и спросил:
— А у тебя дети есть?
— Конечно! Сын и дочь? Уже взрослые, у них свои семьи.
— А жена у тебя, говорят, красавица? — не отставал друг. Красивее Милы Бродской?
— Конечно. За ней тоже целый хвост мужиков увивается...
— Смотри! Наставит тебе рога...
— Ну, что ты! Она не из таких...
Придя домой, нашел в письменном ящике на входной двери записку от дежурного по управлению: «Людмила Андреевна просила передать, что вместе с группой проверяющих адмирала Матюхина убыла в командировку по частям флота с очередной проверкой.
— Опять проверка! — недовольно поморщился я...
Покрутив бумажку, бросил ее в ящик письменного стола. И в этот миг зазвонил мой мобильник. Звонила лучшая подруга жены:
— Котик! Ты опять один? Как мне жаль тебя...
— Если жаль, приходи...
— Через полчаса...
— О, Кей!
Люська влетела в квартиру, словно за ее спиной были крылья.
— Мой милый котик! Небось, голодный?...
— Да! С утра ничего не ел...
— Сейчас я тебя накормлю...
— Может, сначала отдохнем? — кивнул я на кровать.
— Во! Хорошая идея... , — обрадовалась Люська и стала разбирать кровать.
— Я никогда не отказывал Люське в сексе. Ей вечно не везло с мужиками, Поэтому она обеими руками вцепилась в меня, и готова была жизнь положить за такого любовника.
... Мы веселились, как котята. Я успел обцеловать все ее грешное тело, завершив развлечение смачным «куни». Ей очень нравилось, когда я языком шевелил ее клитор, слегка сжимая его губами. В ответ она устраивала мне такой минет, что ей приходилось захлебываться моей спермой.
— Слушай, Эд! Ответь мне. И за что я так люблю этого уже далеко не молодого каперанга? — ударяла она кулачком в мою могучую грудь.
— «Она его за муки полюбила, а он ее — за состраданье к ним» — ответил я. Кстати, откуда это?
— «Горе от ума?». — быстро ответила она поудобнее усаживаясь на моем члене.
— Нет...
— «Клеопатра и Антоний»? — Люська уже скакала на члене.
— Нет, мать моя женщина, нет!...
Я привстал, снял Люську, поставил ее на колени, сам слез с кровати и стал дуть ее сзади. Член словно целовал ее своими частыми «Чмок», «Чмок».
— Сдаешься?!
— Сдаюсь...
— Эх ты! Классику надо знать... «Оттело». Слыхала про такое?!
— Не-не-не...
— Стыд и позор! Классику надо знать1 — раздалось сзади.
Мы оглянулись. На пороге спальни стояла моя жена... Эдуард Зайцев.
