Косы растрепаны, страшная, белая,
Бегает, бегает, резвая, смелая.
Темная ночь молчаливо пугается,
Шалями тучек луна закрывается.
(С. Есенин)
Детство... У кого-то солнечное, спокойное и безмятежное. У кого-то — вязкое, серое с вспышками чего-то тяжёлого, давящего, поглощающего, затягивающего в трясину стыда и вины за свои почти чёрные волосы, смуглую кожу и карие цыганские глаза, отливающие то позолотой, то старой бронзой, то сыплющие огненными искрами.
Особенного-то в ней ничего не было. Кроме того, что её не любили. С детства. Сторонились, избегали, дразнили. Обычная девчонка. Всегда была изгоем. Сейчас и не скажешь, боялись ли её дети или просто избегали из-за её непохожести. Но не дружили. Мальчишки хотели быть чуть поближе, но она навсегда запомнила тот случай, когда её друг попросил на улице идти за ним на расстоянии нескольких домов. Чтобы никто не подумал, что они направляются к нему домой.
Красота завораживает, так же, как и уродство. Что было в ней — никто не знал. Но её высмеивали за смуглую кожу, черные глаза, длиннющие ресницы. Она плакала, забивалась в угол, пыталась быть такой же, как все. Тщетно. Слишком рано она поняла, что такое одиночество, как надо жить, чтобы тебя видели, замечали и позволяли жить по-своему.
Она не помнила, когда это началось. Случайно заметила — стоит ей разозлиться на кого-то, а потом простить, как с ним что-то случалось. Нет, ничего страшного или смертельного. Так, мелочи.
Обидел молодой человек — на следующий день попал в аварию. Да и аварией это не назовёшь. Поцарапались, даже ГАИ не стали вызывать.
В другой раз её мужчина изменил Инге на её же глазах. Инга, улыбалась, скрывая выворачивающую наизнанку боль. Доиграла свою роль до конца. Уже дома дала злости выплеснуться. Сон не шёл. Перед глазами проносились картинки — вот он обнимает и целует её, соперницу, почти девочку. И вдруг — спокойствие, ледяное спокойствие. Словно мыслям сказали: «Стоп!», опустили шлагбаум, и они, злые, бестолковые, мятущиеся так и столпились перед ним, шумные и беспокойные. Инга лишь сказала: «Бог с ним», — и провалилась в безмятежный сон, поражаясь своему спокойствию и тихой радости. Наутро от соседей по даче она узнала, что случилась там поножовщина — пьяная, грубая, кровавая, но безопасная. Всю ночь вызывали скорую и ездили в травмпункт. Конечно, было не до девочки.
Но искренне забавлялась она случаем с мужем, когда он, познакомившись с девчонкой на три десятка лет моложе себя, решил тряхнуть стариной. Заказал билеты в Париж. И надо ж было такому некстати случиться — извержение вулкана с непроизносимым названием Эйяфьятлайокудль. Рейсы отменялись один за другим, муж вылетел последним, самолёт развернули на полпути. Вернувшись, он позвонил девочке, так и не ставшей его любовницей с предложением самой съездить в Париж, благо жила она в тихом французском городке за пару сотен километров. Но и этому не суждено было случиться из-за внезапной забастовки железнодорожников.
А Инга взяла на заметку то состояние ледяного спокойствия и фразу «Бог с ним». Как будто всю свою боль она отпускала от себя, прощала обидчика, и дальше вмешивались другие силы. Какие? Знать она не хотела. Для божественных всё было слишком темно и жестоко. Но не судите, да не судимы будете.
А она продолжала прощать, упивалась весельем, а потом кто-то заболевал, кто-то... Но никто не уходил он неё. Исчезала она, ускользала. Они ещё долго искали её, видели в своих снах, но не находили. Словно она своими руками выстраивала надёжный барьер между прошлым и настоящим. «В одну и ту же реку нельзя войти дважды... «.
Маски... Это был вечер масок. Маскарад. Там не надевали маски, их срывали, обнажая под кожей пороки, выставляя их на всеобщее обозрение. Мерзостные, истекающие гноем пороки. Гнусные, приторно пахнущие, проеденные червями. Люди становились не людьми, а тем, что скрывается глубоко внутри. Гадкие душонки, скрючившись, выползали на поверхность. Инге было тесно от этого, ощущение мерзости душило её. Нет, не была она святой. Очень искренней — да. Умела лгать, но не любила. Тесно ей было в этом.
Но что-то было в этом вечере безрассудно пьянящее. Как в детстве, когда понимаешь, что шалишь, будешь наказана, но не в силах остановиться. И уже танцуешь, вплотную подбираясь к границам дозволенного, привычного, балансируя на грани, порой не понимая, где она, эта тонкая грань.
Наталья — дивно красивая девушка с каштановыми волосами. Сексуальная, раскованная, любящая всех и вся. Кто-то назвал бы её блядью. Самка, идущая на поводу своих инстинктов. В танце их взгляды скрестились, и губы на мгновение встретились. Первобытная животная страсть захлестнула обеих. Девчонки острыми стрелами языков вонзались в рот друг друга, кусали губы, до боли, почти до крови. Две хищницы. Никто не уступал в этом поединке. Вокруг — зрители. Куда смотрят — на сцену или на них, разыгрывающих собственный спектакль перед сценой. Две сучки. Соперницы, достойные друг друга.
Когда-то давно Инга стала делить людей на две группы. Солнечные — яркие, живые, тёплые. От них веет весельем, искренностью, ощущением жизни, бьющей через край. В их волосах или глазах навечно поселились солнечные всполохи. Глядя на них, трудно сдержать улыбку. Они и в душе такие же. Солнечные.
И лунные. Чуть отстранённые, холодные, глубокие. Глядишь в их глаза, и тебя словно затягивает в бездну, ты касаешься мерцающего ночного неба и холодных бликов моря. Холод и отстранённость. Да, и они могут быть искренними, но ты же понимаешь, что эта искренность другая. Она пугает. Всасывает туда, где мертвенно-холодно, всё вокруг дышит таинственностью и неизвестностью. Страшна ведь не смерть, а её ожидание. Так ведь? Неизвестность пугает.
Они бывают красивы, но от них хочется держаться на расстоянии. С ними нет места лёгкости. Если чувства — то на изломе, жизнь — по лезвию, слова — двусмысленны и многогранны. Взгляды — пронзительны. Прикосновения — проникающие сквозь кожу, достигающие сердца. А уходят — забирают твою часть. И больше тебе никогда не стать единым целым, всегда остаётся что-то, всецело принадлежащее ей. Кусочек, благодаря которому в тебе навсегда поселяется щемящая тоска по чему-то ушедшему, бесконечно родному.
Натка была солнечной. Они целовались. Душу Инги заполняло безрассудство и какое-то пьянящее веселье. Она была пьяна эмоциями и чувствами, мятущаяся радость хлестала через край. Ей хотелось плясать, метаться, хохотать. Так ощущают себя пьяные. Только вот за весь вечер она так и не прикоснулась к бокалу с вином.
Он — её мужчина, которому Инга успела присвоить статус «бывший». С ним, после бурной ссоры и долгих месяцев молчания, она накануне предприняла робкие попытки примирения. Он взял шлем и вывел мотоцикл из гаража. Первые звёзды поблёскивали на сумеречном небе. Надвигающаяся ночь поглощала их обоих. Её, развлекающуюся с Наткой и его, набирающего скорость на дороге, где каждый изгиб был давно знаком.
Жаркие поцелуи, Натка вцепилась в волосы Инги и запрокинула её голову. Инга не уступала. Переплетение языков, покусывания. Натка хотела, чтобы Инга подчинилась. Но та никогда не подчинялась женщинам. Вела, вдохновляла, но не видела в них силы, способной подчинить. Могла присесть в ногах и, вставая, дружески похлопать по плечу. В её позе было больше участия, чем желания подчиниться. Женщины доверяли ей свои тайны, зная, что те никогда не всплывут где-нибудь ещё. Только с мужчинами... нет, с одним-единственным мужчиной она превращалась в кроткого мурлычущего котёнка, трущегося щекой о колено повелителя.
Там, вдали первые крупные капли дождя упали на асфальт, сбивая пыль и песок в хрупкие комочки. Внезапно поднявшийся ветер, подхватил и поволок их вдоль обочины. Небо, уже сумеречное, стекало за каплями вниз, сливаясь с дорогой. Дождь становился сильнее, смазывая окружающий пейзаж широкими экспрессионистскими мазками. Капли текли по стеклу шлема. Знакомые повороты расслабляли, дарили ощущение покоя. Дорога домой...
Там, где Инга дождя не было. Был холод, забирающийся под лёгкую ткань сарафана, вызывающий внезапные приступы дрожи, сменяемые жаром прикосновений Натки. Она сквозь тонкую ткань дотронулась до соска, до боли скрутив его. Инга жадно вздохнула и легонько всхлипнула, Натка продолжала мять грудь, пока Инга не отстранила её. Взявшийся откуда-то ветерок шаловливо играл подолом сарафана, обнажая стройные ноги. Инга, придерживая юбку, напряжённо вглядывалась вдаль, как волчица, ощущая приближение беды.
Прожектор выхватывал верхушки сосен неправдоподобно насыщенного цвета бушующей майской листвы. Ирландская музыка в голове Инги превращалась во что-то цветное, древнее, трансовое, ведущее вглубь и вдаль. Предчувствие острой занозой вцепилось в сердце. Инга прислушалась. Мысленным взором пронеслась по родным — всё в порядке. И продолжила своё веселье и безрассудство.
Натка вонзила пальцы в её упругую плоть, вытаскивая и вводя глубже. Инга застонала, женщины чувствуют себе подобных лучше мужчин. Мужчины великолепно трахают, но порой не удосуживаются узнать, где те точки, играя которыми, можно подчинить женщину. Женщина — удивительно тонкий инструмент, требующий точной настройки. Нет двух похожих, а мужчины продолжают тешить себя мыслью, что умеют дарить женщинам наслаждение. Не всегда. Женщина лучше знает, где и как действовать. И влюбляется, как кошка, в тех, кто сумел подарить ей наслаждение, ощущение того, что она сука, похотливая сука, которая идёт за своими инстинктами, невзирая на то, что так не принято и осуждается. Потому-то женщины и носят виртуозно маски, скрывая свою неудовлетворённость, и порой влюбляются в женщин, потому что те знают, как... Влюбляются и заглядывают в глаза преданным щенячьим взглядом.
Инга с Наткой сплелись в танце. Для них не существовало никого. Только они, равные, сражающиеся за право повелевать соперницей. Это уже не было танцем. Зрители вокруг не танцевали. Их глаза были прикованы к девчонкам, опустившимся на колени и продолжающих танец-соперничество, танец — страсть, танец — вакханалию, танец — безумство.
Там, вдали дождь внезапно прекратился. До дома было уже недалеко. Гладкая, как зеркало дорога, манила вдаль. Он ехал на большой скорости, внимательно вглядываясь в дорогу, обгоняя редкие машины. Внезапно одна из них затормозила и резко повернула налево. Запоздалый визг тормозов, удар, мгла.
Инга поднялась с коленей, отстранив Натку ледяной рукой, взглянула на выбеленное прожекторами небо и зябко закуталась в шерстяной жакет. (Специально для — покойствие, безысходность и ощущение чего-то свершившегося, истинного заполнило её. Натка куда-то исчезла, Инга на ватных ногах вернулась к себе. Сон не шёл к ней.
На следующий день, вернувшись, она обнаружила сообщение в несколько строк: «Встреча отменяется, я попал в аварию». Больше она ничего не помнила, не чувствовала, слёзы застилали глаза, хотелось напиться, чтобы заглушить всё это, всё вернуть, вычеркнуть из жизни ту безумную ночь.
Дождь, ливень. Боль волнами растекалась в её груди. Инга вскочила машину и понеслась к больнице. Всю ночь она просидела в машине, вглядываясь в тёмные глазницы больничных окон, молясь, чтобы всё обошлось.
Наутро, заехав в первый, попавшийся по дороге салон красоты, она попросила перекрасить её в блондинку. Мастер только головой покачал, но сделал. Желание клиента — закон. Так ведь... Волосы, переливающиеся лунной позолотой... Она искренне старалась стать солнечной, но люди не меняются. Она — лунная. А ещё через неделю, Инга, взяв в руку бритву, сбрила свои локоны, оставив на полу охапку мёртвого золота.
Бегает, бегает, резвая, смелая.
Темная ночь молчаливо пугается,
Шалями тучек луна закрывается.
(С. Есенин)
Детство... У кого-то солнечное, спокойное и безмятежное. У кого-то — вязкое, серое с вспышками чего-то тяжёлого, давящего, поглощающего, затягивающего в трясину стыда и вины за свои почти чёрные волосы, смуглую кожу и карие цыганские глаза, отливающие то позолотой, то старой бронзой, то сыплющие огненными искрами.
Особенного-то в ней ничего не было. Кроме того, что её не любили. С детства. Сторонились, избегали, дразнили. Обычная девчонка. Всегда была изгоем. Сейчас и не скажешь, боялись ли её дети или просто избегали из-за её непохожести. Но не дружили. Мальчишки хотели быть чуть поближе, но она навсегда запомнила тот случай, когда её друг попросил на улице идти за ним на расстоянии нескольких домов. Чтобы никто не подумал, что они направляются к нему домой.
Красота завораживает, так же, как и уродство. Что было в ней — никто не знал. Но её высмеивали за смуглую кожу, черные глаза, длиннющие ресницы. Она плакала, забивалась в угол, пыталась быть такой же, как все. Тщетно. Слишком рано она поняла, что такое одиночество, как надо жить, чтобы тебя видели, замечали и позволяли жить по-своему.
Она не помнила, когда это началось. Случайно заметила — стоит ей разозлиться на кого-то, а потом простить, как с ним что-то случалось. Нет, ничего страшного или смертельного. Так, мелочи.
Обидел молодой человек — на следующий день попал в аварию. Да и аварией это не назовёшь. Поцарапались, даже ГАИ не стали вызывать.
В другой раз её мужчина изменил Инге на её же глазах. Инга, улыбалась, скрывая выворачивающую наизнанку боль. Доиграла свою роль до конца. Уже дома дала злости выплеснуться. Сон не шёл. Перед глазами проносились картинки — вот он обнимает и целует её, соперницу, почти девочку. И вдруг — спокойствие, ледяное спокойствие. Словно мыслям сказали: «Стоп!», опустили шлагбаум, и они, злые, бестолковые, мятущиеся так и столпились перед ним, шумные и беспокойные. Инга лишь сказала: «Бог с ним», — и провалилась в безмятежный сон, поражаясь своему спокойствию и тихой радости. Наутро от соседей по даче она узнала, что случилась там поножовщина — пьяная, грубая, кровавая, но безопасная. Всю ночь вызывали скорую и ездили в травмпункт. Конечно, было не до девочки.
Но искренне забавлялась она случаем с мужем, когда он, познакомившись с девчонкой на три десятка лет моложе себя, решил тряхнуть стариной. Заказал билеты в Париж. И надо ж было такому некстати случиться — извержение вулкана с непроизносимым названием Эйяфьятлайокудль. Рейсы отменялись один за другим, муж вылетел последним, самолёт развернули на полпути. Вернувшись, он позвонил девочке, так и не ставшей его любовницей с предложением самой съездить в Париж, благо жила она в тихом французском городке за пару сотен километров. Но и этому не суждено было случиться из-за внезапной забастовки железнодорожников.
А Инга взяла на заметку то состояние ледяного спокойствия и фразу «Бог с ним». Как будто всю свою боль она отпускала от себя, прощала обидчика, и дальше вмешивались другие силы. Какие? Знать она не хотела. Для божественных всё было слишком темно и жестоко. Но не судите, да не судимы будете.
А она продолжала прощать, упивалась весельем, а потом кто-то заболевал, кто-то... Но никто не уходил он неё. Исчезала она, ускользала. Они ещё долго искали её, видели в своих снах, но не находили. Словно она своими руками выстраивала надёжный барьер между прошлым и настоящим. «В одну и ту же реку нельзя войти дважды... «.
Маски... Это был вечер масок. Маскарад. Там не надевали маски, их срывали, обнажая под кожей пороки, выставляя их на всеобщее обозрение. Мерзостные, истекающие гноем пороки. Гнусные, приторно пахнущие, проеденные червями. Люди становились не людьми, а тем, что скрывается глубоко внутри. Гадкие душонки, скрючившись, выползали на поверхность. Инге было тесно от этого, ощущение мерзости душило её. Нет, не была она святой. Очень искренней — да. Умела лгать, но не любила. Тесно ей было в этом.
Но что-то было в этом вечере безрассудно пьянящее. Как в детстве, когда понимаешь, что шалишь, будешь наказана, но не в силах остановиться. И уже танцуешь, вплотную подбираясь к границам дозволенного, привычного, балансируя на грани, порой не понимая, где она, эта тонкая грань.
Наталья — дивно красивая девушка с каштановыми волосами. Сексуальная, раскованная, любящая всех и вся. Кто-то назвал бы её блядью. Самка, идущая на поводу своих инстинктов. В танце их взгляды скрестились, и губы на мгновение встретились. Первобытная животная страсть захлестнула обеих. Девчонки острыми стрелами языков вонзались в рот друг друга, кусали губы, до боли, почти до крови. Две хищницы. Никто не уступал в этом поединке. Вокруг — зрители. Куда смотрят — на сцену или на них, разыгрывающих собственный спектакль перед сценой. Две сучки. Соперницы, достойные друг друга.
Когда-то давно Инга стала делить людей на две группы. Солнечные — яркие, живые, тёплые. От них веет весельем, искренностью, ощущением жизни, бьющей через край. В их волосах или глазах навечно поселились солнечные всполохи. Глядя на них, трудно сдержать улыбку. Они и в душе такие же. Солнечные.
И лунные. Чуть отстранённые, холодные, глубокие. Глядишь в их глаза, и тебя словно затягивает в бездну, ты касаешься мерцающего ночного неба и холодных бликов моря. Холод и отстранённость. Да, и они могут быть искренними, но ты же понимаешь, что эта искренность другая. Она пугает. Всасывает туда, где мертвенно-холодно, всё вокруг дышит таинственностью и неизвестностью. Страшна ведь не смерть, а её ожидание. Так ведь? Неизвестность пугает.
Они бывают красивы, но от них хочется держаться на расстоянии. С ними нет места лёгкости. Если чувства — то на изломе, жизнь — по лезвию, слова — двусмысленны и многогранны. Взгляды — пронзительны. Прикосновения — проникающие сквозь кожу, достигающие сердца. А уходят — забирают твою часть. И больше тебе никогда не стать единым целым, всегда остаётся что-то, всецело принадлежащее ей. Кусочек, благодаря которому в тебе навсегда поселяется щемящая тоска по чему-то ушедшему, бесконечно родному.
Натка была солнечной. Они целовались. Душу Инги заполняло безрассудство и какое-то пьянящее веселье. Она была пьяна эмоциями и чувствами, мятущаяся радость хлестала через край. Ей хотелось плясать, метаться, хохотать. Так ощущают себя пьяные. Только вот за весь вечер она так и не прикоснулась к бокалу с вином.
Он — её мужчина, которому Инга успела присвоить статус «бывший». С ним, после бурной ссоры и долгих месяцев молчания, она накануне предприняла робкие попытки примирения. Он взял шлем и вывел мотоцикл из гаража. Первые звёзды поблёскивали на сумеречном небе. Надвигающаяся ночь поглощала их обоих. Её, развлекающуюся с Наткой и его, набирающего скорость на дороге, где каждый изгиб был давно знаком.
Жаркие поцелуи, Натка вцепилась в волосы Инги и запрокинула её голову. Инга не уступала. Переплетение языков, покусывания. Натка хотела, чтобы Инга подчинилась. Но та никогда не подчинялась женщинам. Вела, вдохновляла, но не видела в них силы, способной подчинить. Могла присесть в ногах и, вставая, дружески похлопать по плечу. В её позе было больше участия, чем желания подчиниться. Женщины доверяли ей свои тайны, зная, что те никогда не всплывут где-нибудь ещё. Только с мужчинами... нет, с одним-единственным мужчиной она превращалась в кроткого мурлычущего котёнка, трущегося щекой о колено повелителя.
Там, вдали первые крупные капли дождя упали на асфальт, сбивая пыль и песок в хрупкие комочки. Внезапно поднявшийся ветер, подхватил и поволок их вдоль обочины. Небо, уже сумеречное, стекало за каплями вниз, сливаясь с дорогой. Дождь становился сильнее, смазывая окружающий пейзаж широкими экспрессионистскими мазками. Капли текли по стеклу шлема. Знакомые повороты расслабляли, дарили ощущение покоя. Дорога домой...
Там, где Инга дождя не было. Был холод, забирающийся под лёгкую ткань сарафана, вызывающий внезапные приступы дрожи, сменяемые жаром прикосновений Натки. Она сквозь тонкую ткань дотронулась до соска, до боли скрутив его. Инга жадно вздохнула и легонько всхлипнула, Натка продолжала мять грудь, пока Инга не отстранила её. Взявшийся откуда-то ветерок шаловливо играл подолом сарафана, обнажая стройные ноги. Инга, придерживая юбку, напряжённо вглядывалась вдаль, как волчица, ощущая приближение беды.
Прожектор выхватывал верхушки сосен неправдоподобно насыщенного цвета бушующей майской листвы. Ирландская музыка в голове Инги превращалась во что-то цветное, древнее, трансовое, ведущее вглубь и вдаль. Предчувствие острой занозой вцепилось в сердце. Инга прислушалась. Мысленным взором пронеслась по родным — всё в порядке. И продолжила своё веселье и безрассудство.
Натка вонзила пальцы в её упругую плоть, вытаскивая и вводя глубже. Инга застонала, женщины чувствуют себе подобных лучше мужчин. Мужчины великолепно трахают, но порой не удосуживаются узнать, где те точки, играя которыми, можно подчинить женщину. Женщина — удивительно тонкий инструмент, требующий точной настройки. Нет двух похожих, а мужчины продолжают тешить себя мыслью, что умеют дарить женщинам наслаждение. Не всегда. Женщина лучше знает, где и как действовать. И влюбляется, как кошка, в тех, кто сумел подарить ей наслаждение, ощущение того, что она сука, похотливая сука, которая идёт за своими инстинктами, невзирая на то, что так не принято и осуждается. Потому-то женщины и носят виртуозно маски, скрывая свою неудовлетворённость, и порой влюбляются в женщин, потому что те знают, как... Влюбляются и заглядывают в глаза преданным щенячьим взглядом.
Инга с Наткой сплелись в танце. Для них не существовало никого. Только они, равные, сражающиеся за право повелевать соперницей. Это уже не было танцем. Зрители вокруг не танцевали. Их глаза были прикованы к девчонкам, опустившимся на колени и продолжающих танец-соперничество, танец — страсть, танец — вакханалию, танец — безумство.
Там, вдали дождь внезапно прекратился. До дома было уже недалеко. Гладкая, как зеркало дорога, манила вдаль. Он ехал на большой скорости, внимательно вглядываясь в дорогу, обгоняя редкие машины. Внезапно одна из них затормозила и резко повернула налево. Запоздалый визг тормозов, удар, мгла.
Инга поднялась с коленей, отстранив Натку ледяной рукой, взглянула на выбеленное прожекторами небо и зябко закуталась в шерстяной жакет. (Специально для — покойствие, безысходность и ощущение чего-то свершившегося, истинного заполнило её. Натка куда-то исчезла, Инга на ватных ногах вернулась к себе. Сон не шёл к ней.
На следующий день, вернувшись, она обнаружила сообщение в несколько строк: «Встреча отменяется, я попал в аварию». Больше она ничего не помнила, не чувствовала, слёзы застилали глаза, хотелось напиться, чтобы заглушить всё это, всё вернуть, вычеркнуть из жизни ту безумную ночь.
Дождь, ливень. Боль волнами растекалась в её груди. Инга вскочила машину и понеслась к больнице. Всю ночь она просидела в машине, вглядываясь в тёмные глазницы больничных окон, молясь, чтобы всё обошлось.
Наутро, заехав в первый, попавшийся по дороге салон красоты, она попросила перекрасить её в блондинку. Мастер только головой покачал, но сделал. Желание клиента — закон. Так ведь... Волосы, переливающиеся лунной позолотой... Она искренне старалась стать солнечной, но люди не меняются. Она — лунная. А ещё через неделю, Инга, взяв в руку бритву, сбрила свои локоны, оставив на полу охапку мёртвого золота.
