— Дай писю, — гундосил Саня.
— Отстань, — смеялась Аня.
У нее был тихий воркующий смех, от которого Саня страдал еще сильней.
— Ну дааай!..
— Сань, мне тут вымыть все надо.
Аня мыла нижние полки буфета, выпятив упругую попу в шортах.
— Ну дааааай...
— Вот пристал! На, только не скули! — оглянувшись на окно, Аня спустила шорты с трусами и снова нагнулась, выпятив голое хозяйство.
Саня стащил их до пола и потянул Аню за ногу.
— Вот извращенец! — Аня высвободила ноги, оставшись в одной футболке, и Саня, наконец, дорвался до вожделенного объекта.
Объект розовел пушистым веретном. Саня взял Аню за ягодицы, натянул их в стороны, разлепил бутончик и, вытянув шею, лизнул в розовую сердцевинку.
— Ыыы... Вот лизун.
Когда Аню что-то беспокоило, она всегда бралась за уборку. Сане хотелось, чтобы разгладилась морщинка на ее переносице. Для этого нужно было влить немного вкусных гормончиков в Анину кровь...
Кроме того, ему просто ХОТЕЛОСЬ.
Точнее, не просто, а очень сильно.
— Ыыыыыы... Ну что ты делаешь, — стонала Аня, не прекращая работы.
Саня продолжал лизать ее, высунув язык, как ласковый пес.
— Извращенец, — повторяла Аня, пытаясь сосредоточиться на кастрюлях. — Маньяк. Ааа... Аааааа!..
Кастрюля с грохотом упала.
— Вот бандит! — Аля подняла красное лицо и жалобно посмотрела на него.
— Тааак... А ну-ка иди сюда, беспокойная Анна...
Саня сел на стульчик, вывалив агрегат. Аня наделась на него, мяукнула, когда он нырнул вовнутрь, и обняла Саню, прижавшись носом к его носу:
— Ну? Доволен? Теперь работай, раз взялся. Ааа... Ааааа...
И Саня работал, подбрасывая Аню до потолка.
***
Странная вещь — любовь, думал Саня, топая на работу. Столько о ней всего пишут, а в жизни все не так.
Если верить тому, что пишут, любовь — это такой психоз, который вышибает мозги и ставит на их место огромный член. Это член какое-то время управляет тобой, и ты привязываешь к себе какую-нибудь бабу. Потом психоз проходит, и ты не можешь понять, что она делает в твоей квартире. Прошла любовь, завяли помидоры. Зато во время психоза тебе гарантированы такие ощущения, что на это стоит пойти.
Правда, есть еще так называемая настоящая, или вечная любовь. Несмотря на то, что ее не бывает, о ней твердят все нынешние фильмы и все попсовые песни до единой. Судя по всему, она нужна только для того, чтобы вышибать слезу. В самом деле: какой нормальный мужик согласится вечно трахать одну-единственную бабу? А как же принцип «бери все от жизни»?..
Саня не знал, какая именно у них с Аней любовь, как она называется, на какой полочке прописана, но знал совершенно точно, что у них все не так, как у всех.
Они с Аней выросли в одном дворе. Дружили не с детского сада, как в фильмах, а класса с седьмого-восьмого. Дружили крепко, хоть и не так, чтобы ночевать под окнами. Аня была скрипачкой-вундеркиндом, и Сане нравилось слушать, как она разыгрывает всякие пьески, такие быстрые, что это было похоже на цирк.
Потом Аня уезжала давать концерты, и ее не было полгода или около того. Вернулась она летом, и Саня не узнал ее. Неведомо откуда взявшийся бюст распирал футболку, сверкающие волосы струились до попы, а сама попа описывала при ходьбе восьмерки. Аня была рада его видеть, была полна впечатлений, и его родители зазвали ее к ним на дачу.
Саня, слегка очумевший от радости, водил ее по любимым маршрутам, и Аня топала за ним, покорно окуная ножки во все субстанции местных болот.
На третий день он повел ее через поле к дальнему обрыву.
Было очень жарко, и их футболки лоснились от пота.
— Уффф, — выдохнул Саня, стащив с себя проклятую мокрень. — Какой-никакой ветерок...
— Счастливый человек, — вздохнула Аня. Она подвязала волосы, но ее затылок все равно блестел прозрачными каплями, как цветок после дождя.
— Так ты тоже сними, — вдруг сказал Саня.
— Здрасьте! Я без купальника...
— Ну и что? Никто не увидит. Тут никого нет, — говорил Саня, как будто дело было только в этом.
Неизвестно, что повлияло — его уверенный тон или что-то еще, но она посмотрела на него, оглянулась... и вдруг сняла футболку.
Это произошло так быстро, что у Сани от неожиданности ухнуло в печенках. Он не верил своим глазам, глядя на крепенькие Анины грудки с маленькими темными сосками, а Аня щурилась, не зная, как быть дальше.
— Ну вот, — сказал он, изо всех сил стараясь говорить естественно. — Другое дело. Теперь не будешь мучиться.
Откуда-то взялся ветер. Он окатил разгоряченные тела, и Аня непроизвольно охнула, выпятив грудь. Ветер сбил ей волосы, они размотались и взвились вымпелом — бронзовая, сверкающая на солцне грива, опавшая ей на плечи, когда ветер стих.
— Подходим к обрыву. Там всегда ветер.
— Ууууу, — понимающе протянула Аня. Налетел новый порыв, вдвое крепче прежнего, и она засмеялась:
— Ого! — и стала кружиться, раскинув руки. Ее волосы искрились на солнце, как золотой дождь.
Саня никогда не думал, что обнаженный женский торс — плавные плечи, рогатые груди торчком, гибкая спина — может так пронзительно колоть сердце. Ему хотелось кружиться вместе с ней, но он стеснялся, и они топали дальше — Саня и гологрудая Аня с распущенными волосами. Как-то вдруг само получилось, что они взялись за руки и шли, как первоклашки. Ветер не умолкал, и они слушали его, смущаясь говорить и смотреть друг на друга.
Потом они подошли к обрыву, и Аня, не ожидавшая такой высоты и красоты, сказала — О! Оооооо! — стала на краю и раскинула руки, как статуя в Рио-де-Жанейро.
Саня смотрел на нее, гибкую, полуголую, бодающую сосками небо, и ему хотелось реветь...
Они вернулись серьезные и притихшие. С этого дня все и началось, хоть секса не было еще долго. Аня казалась Сане такой нежной и возвышенной, а сам он так стеснялся, что дело ограничивалось лизалками да обнимашками. Редкие раздевания (при родителях не сильно-то и разденешься) казались им верхом бесстыдства. Саня с Аней жили на тихой окраине провициального города, и, хоть у них были ноутбуки и смартфоны, современный мир оставался где-то далеко, в иллюзорной мишуре дисплея, а здесь, вокруг них, до сих пор были книги, кинотеатр «Факел» и бабушкины лекции о нравственности.
Однажды Саня повел Аню в кино. Крутили «Беспокойную Анну».
Фильм так впечатлил их, что на обратном пути, в пустом ночном троллейбусе Аня влезла на Саню, и они лизались до полобморока, пока не осознали, что лупят друг друга бедрами, как психи.
В троллейбусе никого, кроме них, не было.
Решившись, Саня залез Ане под юбку и стащил с нее трусики.
— Водитель увидит! — пищала Аня, липкая, как пирожное. Сложив трофей в карман, Саня усадил Аню на себя, вывалил член из ширинки, накрыл его Аниной юбкой — и ткнулся в горячую скользотень.
Это было так хорошо и желанно, что они оба взвыли и затанцевали на сиденье, яростно высасывая другу другу рты. Аня елозила голой писей по его члену и прямо-таки плакала от возбуждения.
Вдруг троллейбус дернул, и Аня вскрикнула.
— Что? — спросил Саня, глядя, как расширяются ее глаза... и тут же все понял. Троллейбус снова, снова и снова дергал, и Аня снова и снова ойкала, а Саня все глубже и глубже входил в тугую горячую плоть, пока не уперся лобком в Анин лобок.
Они пораженно смотрели друг на друга, не веря тому, что случилось. Тут же с новой силой вскипело возбуждение, и Саня стал наподдавать Ане, придерживая ее за бедра. Аня шмыгала носом.
— Больно?
— Неее... — всхлипывала она, ерзая на его члене.
Им было страшно и волнительно до слез. Они проехали свою остановку, спохватились, выскочили на следующей, и Саня едва успел заправить скользкий член в ширинку.
Выйдя на улицу, Аня повисла на шее у Сани, и тот гладил ее по попе. Потом отвел к скамейке без спинки — обыкновенной скамейке в обыкновенном хрущевском дворе...
— Ложись.
— А как?
Они долго пристраивались, вертелись и суетились, оттягивая страшный момент. Наконец Анина одежда была аккуратно развешена на ветке, а сама Аня лежала на спине, и тусклый фонарь освещал ее взбухшие соски, мохнатую писю и гусиную кожу на ногах.
— Разведи ножки.
— Не могу.
— Чего?
— Уууу...
— Ну чего?
— Стесняюсь.
— Я тоже стесняюсь.
— Да?
Ножки моментально развелись, открыв раковинку, заплывшую соками. Саня скользнул в нее так легко, что даже удивился.
— Как тебе? — спрашивал он Аню, вдавливаясь в нее до упора.
— Ууууу...
— Моя хорошая, моя любимая, — бормотал он, наклоняясь над ней. В ее глазах блестели желтые отсветы фонаря, как слезы.
Саня ездил в ней туда-сюда, и горький пузырек все натягивался, натягивался, и все никак не мог выплеснуться, и Саня страшно боялся, что оскандалится, и пыхтел, как паровоз, шлепая яйцами по шершавой доске скамейки. Аня сопела под ним, потом стала тихонько подвывать — и вдруг громко разрыдалась, выгнувшись дугой.
— Ты чего? — запаниковал Саня, и тут же понял — «кончает», и замолотил членом, как отбойным молотком, и сразу же взбух в ней смертной твердостью, и заревел от блаженства, как медведь, и упал на нее, целуя глаза и щеки, и все никак не мог излиться до конца, и сперма все текла из него, выжатая последними томительными толчками...
Этот первый секс так впечатлил их, что они всю ночь бомбили друг друга смсками, а в полшестого утра уже лизались в старом сарае, голые и перепуганные, и Саня обновил проход, проделанный им вчера в Анином теле. Аня лежала на пыльном полу, смущенно стонала, стесняясь своей похоти, и улыбалась Сане.
— Ты целуешь меня сразу в два места: в губы и туда, — говорила она, и Саня вдавливался в нее до боли в лобке, чтобы слиться с ней как можно тесней.
С тех пор они делали это каждый день, прячась по всем мыслимым и немыслимым углам. Саня любил, когда Аня трахалась лежа или сидя лицом к нему, любил смотреть ей в глаза, делиться впечатлениями и умирать от бешеной близости, о которой потом было страшно думать. Правда, Аня больше не кончала под ним, но он научился лизать ей бутончик, и она уверяла, что не испытывала такого блаженства даже во сне.
Очень скоро Саня и Аня потеряли голову настолько, что не стеснялись ни родителей, ни учителей. Никто их не ругал, а наоборот, все умилялись такой ранней и красивой любви. «Саня должен быть С Аней« — шутили взрослые.
Когда Саня был в одиннадцатом классе, а Аня на последнем курсе училища, их родители сами заговорили о свадьбе: «раз так сложилось, нужно, чтобы все было правильно, по-людски».
Они были людьми старой закалки и имели взгляды сорокалетней давности, — но Саня с Аней отнеслись к ним более чем серьезно. Во-первых, им не давали ночевать вместе (как же, до свадьбы ведь нельзя!), и они подыхали от тоски. Во-вторых, их родители создали такие крепкие семьи, что хотелось верить им, а не современным «понятиям». Ранние браки в их глубинке отнюдь не были редкостью, и никто не удивлялся, что невесте 19 лет, а жениху — и того 18.
Решили так: летом, сразу после школы, Саня с Аней женятся и едут в Москву. Аня поступает к самому Вадим Вадимычу Навозникову, всемироизвестному московскому светилу, Саня работает в офисе папиного друга и делает все для Аниной карьеры. У Ани, вундеркинда с мировой славой, были наполеоновские планы, и как-то само собой подразумевалось, что ее карьера на первом месте. Нетипичная модель семьи ничуть не смущала Саню: он давно привык считать Аню кем-то вроде гения. Поступать он решил не в этом, а в следующем году, и не куда-нибудь, а в МГУ. Он был астматик, и армия ему не грозила.
Перед свадьбой Аня ездила играть вступительный экзамен в консерваторию. Вернулась со она странным шрамом на руке («маленький мальчик укусил») и с морщинкой на переносице, которую Саня списал на переутомление. Дав всем желающим поздравить и потискать себя, она осталась с ним и сказала:
— Свадьбы не будет.
— Почему???
Сане был предъявлен целый ворох аргументов: «мы еще слишком молоды», «у нас нет сбережений», «я не хочу, чтобы ты жертвовал собой ради моей карьеры», «не хочу тебя связывать» и т. п.
Под конец она разревелась. (аня кинулся утешать и целовать ее, и кончилось это таким бурным сексом, что Аня, выпотрошенная наизнанку, сказала — «нет, давай все-таки поженимся...»
— Ты, беспокойная Анна, — сказал ей Саня, — неужели все гении такие смурные?
Через месяц сыграли свадьбу, и в конце лета перебрались в Москву.
И вот они живут здесь уже семь месяцев, видят друг друга по утрам, по вечерам и по выходным, объедаются пирожными, как дети, каждый день занимаются любовью, гуляют — и практически никогда не ссорятся. Их жизнь можно было бы считать идиллией, если бы не приступы странного беспокойства, одолевавшие Аню. «Творческая личность», думал Саня, «гении — они такие...»
Может, у них с Аней и была та самая вечная и настоящая, которой не бывает?
***
Когда Саня пришел в офис, оказалось, что в районе авария и нет света. Исправить обещали только к утру.
На Саню вдруг свалился свободный день.
Как всегда в таких случаях, он не знал, что делать, и первые полчаса бесцельно бродил где попало, привыкая к свободе. Потом решил вернуться домой.
«Мы, в сущности, так редко бываем вместе», думал он, «а Аня сегодня целый день дома. Она будет заниматься, я буду слушать, и потом раздену ее, и она будет играть обнаженной, и соски ее будут колыхаться в такт смычку...»
Тихонько, чтобы Аня не услышала, он открыл дверь. «Прокрадусь в комнату, сделаю ей сюрприз...»
И застыл в дверях.
Вначале он подумал, что Аня смотрит кино.
Он убеждал себя в этом, хоть и понял уже, что надрывный визг принадлежит живой, не киношной Ане, а тенорок, кричащий «в пизду! в пизду! и в жопу!" — Вадим Вадимычу, Аниному педагогу, которого Саня отлично знал.
У него подкосились ноги.
Саня безраздельно доверял Ане, никогда не ревновал ее...
Визг нарастал, как свист кипящего чайника, и наконец перешел в вопль: Аня билась в смертном оргазме.
— ... Ну? Как себя чувствует моя сладкая гурия?
— Ыыыыы...
— Ну вот. А ты боялась... Хорош бальзамчик? Даже пизденка посинела. Такого ступенчатого еще не было, а? Даже летом, когда ты приезжала сюда, а я выставил тебя раком и впервые выебал по-людски, помнишь? Моя маленькая гурия тогда так обкончалась, что цапнула себя за лапку... Ты еще сказала, что твой Ромео никогда не ставил тебя раком. Уж с ним-то ты точно не кончала так, как со мной...
— Ыыыыы... Не надо об этом...
— Почему не надо? Правда есть правда. Сомневаюсь, что мальчик Саня, который так умилительно носит за тобой скрипку, умеет ебать тебя как следует. Ты редкая девка, Анют. У тебя редкое тело и особый, совершенно особый взгляд. Он хватает мужика прямо за хуй. Слушатели чувствуют его. Ты думаешь, дело только в твоей игре? Я впервые раскрыл твой чувственный потенциал, Анютка. Если бы не я — ты бы так и осталась трогательным провинциальным дитем, которое тут, в Москве никому нахуй не надо. И тем более в Европе. Твоя пизденка достойна опытного хуя, Анютка. А Саня — это так, для...
— Вадим Вадимыч! Я же просила: про Саню не надо!
— А почему? Что в нем, интересно, такого, что...
— Потому что! — Аня плакала. — Потому что я... вы ведь все понимаете, Вадим Вадимыч...
— О! Я все понимаю! Потому что ты любишь его неземной любовью и стесняешься говорить об этом, чтобы не звучало слишком пафосно, да? Бедная влюбленная девочка дает себя ебать старому козлу, чтобы тот поддерживал ее, делал ей гастроли, гран-при и прочая, и прочая? Ей это так противно, ах, так противно, хоть она и писяется от кончи, как поросенок... А? Не слышу! Не слышу!!!..
— ДААААААА!!! — вдруг крикнула зареванная Аня.
— Моя радость! Вот когда ты так же мощно сыграшь коду в престиссимо — вот тогда мы поговорим о Франции, ясно? С таким вялым звучком лезть в Европу...
Саня бесшумно вышел, запер дверь и пошел, куда глаза глядят.
***
Он вернулся вечером, в пол-девятого, как всегда.
— Привет!
— Привет, — Аня полезла чмокнуть его и отпрянула: — Ты что, напился, что ли?
— Да нет... чуть-чуть. У коллеги днюха была, так мы отметили слегка... по долгу службы...
— Маньяк. Бандит. Алкоголик. Немедленно звоню в вытрезвитель.
— Лучше сразу в убойный отдел.
— Не. Опасно. Для убойного отдела... — Аня вдруг порывисто обняла его.
Саня гладил ее, стараясь не волноваться.
— Так. Беспокойная Анна... А ну докладывай, что случилось?
— Случилось? Да ничего. Вот только мои гастроли во Франции — помнишь, вот те самые, о которых я столько мечтала, и мы с тобой еще смотрели в интернете всякие достопримечательности французские... Версаль, Монмартр... помнишь?
— Ну?
— В общем, гастролей не будет. Я не готова. Вадим Вадимыч все отменил.
— Ну и ладно. Зато ты от меня не уедешь. Будем вместе...
Аня вдруг разревелась.
Саня обнял ее и повел в комнату, в сто двадцатый раз повторяя про себя слова, которые он сейчас ей скажет.
— Отстань, — смеялась Аня.
У нее был тихий воркующий смех, от которого Саня страдал еще сильней.
— Ну дааай!..
— Сань, мне тут вымыть все надо.
Аня мыла нижние полки буфета, выпятив упругую попу в шортах.
— Ну дааааай...
— Вот пристал! На, только не скули! — оглянувшись на окно, Аня спустила шорты с трусами и снова нагнулась, выпятив голое хозяйство.
Саня стащил их до пола и потянул Аню за ногу.
— Вот извращенец! — Аня высвободила ноги, оставшись в одной футболке, и Саня, наконец, дорвался до вожделенного объекта.
Объект розовел пушистым веретном. Саня взял Аню за ягодицы, натянул их в стороны, разлепил бутончик и, вытянув шею, лизнул в розовую сердцевинку.
— Ыыы... Вот лизун.
Когда Аню что-то беспокоило, она всегда бралась за уборку. Сане хотелось, чтобы разгладилась морщинка на ее переносице. Для этого нужно было влить немного вкусных гормончиков в Анину кровь...
Кроме того, ему просто ХОТЕЛОСЬ.
Точнее, не просто, а очень сильно.
— Ыыыыыы... Ну что ты делаешь, — стонала Аня, не прекращая работы.
Саня продолжал лизать ее, высунув язык, как ласковый пес.
— Извращенец, — повторяла Аня, пытаясь сосредоточиться на кастрюлях. — Маньяк. Ааа... Аааааа!..
Кастрюля с грохотом упала.
— Вот бандит! — Аля подняла красное лицо и жалобно посмотрела на него.
— Тааак... А ну-ка иди сюда, беспокойная Анна...
Саня сел на стульчик, вывалив агрегат. Аня наделась на него, мяукнула, когда он нырнул вовнутрь, и обняла Саню, прижавшись носом к его носу:
— Ну? Доволен? Теперь работай, раз взялся. Ааа... Ааааа...
И Саня работал, подбрасывая Аню до потолка.
***
Странная вещь — любовь, думал Саня, топая на работу. Столько о ней всего пишут, а в жизни все не так.
Если верить тому, что пишут, любовь — это такой психоз, который вышибает мозги и ставит на их место огромный член. Это член какое-то время управляет тобой, и ты привязываешь к себе какую-нибудь бабу. Потом психоз проходит, и ты не можешь понять, что она делает в твоей квартире. Прошла любовь, завяли помидоры. Зато во время психоза тебе гарантированы такие ощущения, что на это стоит пойти.
Правда, есть еще так называемая настоящая, или вечная любовь. Несмотря на то, что ее не бывает, о ней твердят все нынешние фильмы и все попсовые песни до единой. Судя по всему, она нужна только для того, чтобы вышибать слезу. В самом деле: какой нормальный мужик согласится вечно трахать одну-единственную бабу? А как же принцип «бери все от жизни»?..
Саня не знал, какая именно у них с Аней любовь, как она называется, на какой полочке прописана, но знал совершенно точно, что у них все не так, как у всех.
Они с Аней выросли в одном дворе. Дружили не с детского сада, как в фильмах, а класса с седьмого-восьмого. Дружили крепко, хоть и не так, чтобы ночевать под окнами. Аня была скрипачкой-вундеркиндом, и Сане нравилось слушать, как она разыгрывает всякие пьески, такие быстрые, что это было похоже на цирк.
Потом Аня уезжала давать концерты, и ее не было полгода или около того. Вернулась она летом, и Саня не узнал ее. Неведомо откуда взявшийся бюст распирал футболку, сверкающие волосы струились до попы, а сама попа описывала при ходьбе восьмерки. Аня была рада его видеть, была полна впечатлений, и его родители зазвали ее к ним на дачу.
Саня, слегка очумевший от радости, водил ее по любимым маршрутам, и Аня топала за ним, покорно окуная ножки во все субстанции местных болот.
На третий день он повел ее через поле к дальнему обрыву.
Было очень жарко, и их футболки лоснились от пота.
— Уффф, — выдохнул Саня, стащив с себя проклятую мокрень. — Какой-никакой ветерок...
— Счастливый человек, — вздохнула Аня. Она подвязала волосы, но ее затылок все равно блестел прозрачными каплями, как цветок после дождя.
— Так ты тоже сними, — вдруг сказал Саня.
— Здрасьте! Я без купальника...
— Ну и что? Никто не увидит. Тут никого нет, — говорил Саня, как будто дело было только в этом.
Неизвестно, что повлияло — его уверенный тон или что-то еще, но она посмотрела на него, оглянулась... и вдруг сняла футболку.
Это произошло так быстро, что у Сани от неожиданности ухнуло в печенках. Он не верил своим глазам, глядя на крепенькие Анины грудки с маленькими темными сосками, а Аня щурилась, не зная, как быть дальше.
— Ну вот, — сказал он, изо всех сил стараясь говорить естественно. — Другое дело. Теперь не будешь мучиться.
Откуда-то взялся ветер. Он окатил разгоряченные тела, и Аня непроизвольно охнула, выпятив грудь. Ветер сбил ей волосы, они размотались и взвились вымпелом — бронзовая, сверкающая на солцне грива, опавшая ей на плечи, когда ветер стих.
— Подходим к обрыву. Там всегда ветер.
— Ууууу, — понимающе протянула Аня. Налетел новый порыв, вдвое крепче прежнего, и она засмеялась:
— Ого! — и стала кружиться, раскинув руки. Ее волосы искрились на солнце, как золотой дождь.
Саня никогда не думал, что обнаженный женский торс — плавные плечи, рогатые груди торчком, гибкая спина — может так пронзительно колоть сердце. Ему хотелось кружиться вместе с ней, но он стеснялся, и они топали дальше — Саня и гологрудая Аня с распущенными волосами. Как-то вдруг само получилось, что они взялись за руки и шли, как первоклашки. Ветер не умолкал, и они слушали его, смущаясь говорить и смотреть друг на друга.
Потом они подошли к обрыву, и Аня, не ожидавшая такой высоты и красоты, сказала — О! Оооооо! — стала на краю и раскинула руки, как статуя в Рио-де-Жанейро.
Саня смотрел на нее, гибкую, полуголую, бодающую сосками небо, и ему хотелось реветь...
Они вернулись серьезные и притихшие. С этого дня все и началось, хоть секса не было еще долго. Аня казалась Сане такой нежной и возвышенной, а сам он так стеснялся, что дело ограничивалось лизалками да обнимашками. Редкие раздевания (при родителях не сильно-то и разденешься) казались им верхом бесстыдства. Саня с Аней жили на тихой окраине провициального города, и, хоть у них были ноутбуки и смартфоны, современный мир оставался где-то далеко, в иллюзорной мишуре дисплея, а здесь, вокруг них, до сих пор были книги, кинотеатр «Факел» и бабушкины лекции о нравственности.
Однажды Саня повел Аню в кино. Крутили «Беспокойную Анну».
Фильм так впечатлил их, что на обратном пути, в пустом ночном троллейбусе Аня влезла на Саню, и они лизались до полобморока, пока не осознали, что лупят друг друга бедрами, как психи.
В троллейбусе никого, кроме них, не было.
Решившись, Саня залез Ане под юбку и стащил с нее трусики.
— Водитель увидит! — пищала Аня, липкая, как пирожное. Сложив трофей в карман, Саня усадил Аню на себя, вывалил член из ширинки, накрыл его Аниной юбкой — и ткнулся в горячую скользотень.
Это было так хорошо и желанно, что они оба взвыли и затанцевали на сиденье, яростно высасывая другу другу рты. Аня елозила голой писей по его члену и прямо-таки плакала от возбуждения.
Вдруг троллейбус дернул, и Аня вскрикнула.
— Что? — спросил Саня, глядя, как расширяются ее глаза... и тут же все понял. Троллейбус снова, снова и снова дергал, и Аня снова и снова ойкала, а Саня все глубже и глубже входил в тугую горячую плоть, пока не уперся лобком в Анин лобок.
Они пораженно смотрели друг на друга, не веря тому, что случилось. Тут же с новой силой вскипело возбуждение, и Саня стал наподдавать Ане, придерживая ее за бедра. Аня шмыгала носом.
— Больно?
— Неее... — всхлипывала она, ерзая на его члене.
Им было страшно и волнительно до слез. Они проехали свою остановку, спохватились, выскочили на следующей, и Саня едва успел заправить скользкий член в ширинку.
Выйдя на улицу, Аня повисла на шее у Сани, и тот гладил ее по попе. Потом отвел к скамейке без спинки — обыкновенной скамейке в обыкновенном хрущевском дворе...
— Ложись.
— А как?
Они долго пристраивались, вертелись и суетились, оттягивая страшный момент. Наконец Анина одежда была аккуратно развешена на ветке, а сама Аня лежала на спине, и тусклый фонарь освещал ее взбухшие соски, мохнатую писю и гусиную кожу на ногах.
— Разведи ножки.
— Не могу.
— Чего?
— Уууу...
— Ну чего?
— Стесняюсь.
— Я тоже стесняюсь.
— Да?
Ножки моментально развелись, открыв раковинку, заплывшую соками. Саня скользнул в нее так легко, что даже удивился.
— Как тебе? — спрашивал он Аню, вдавливаясь в нее до упора.
— Ууууу...
— Моя хорошая, моя любимая, — бормотал он, наклоняясь над ней. В ее глазах блестели желтые отсветы фонаря, как слезы.
Саня ездил в ней туда-сюда, и горький пузырек все натягивался, натягивался, и все никак не мог выплеснуться, и Саня страшно боялся, что оскандалится, и пыхтел, как паровоз, шлепая яйцами по шершавой доске скамейки. Аня сопела под ним, потом стала тихонько подвывать — и вдруг громко разрыдалась, выгнувшись дугой.
— Ты чего? — запаниковал Саня, и тут же понял — «кончает», и замолотил членом, как отбойным молотком, и сразу же взбух в ней смертной твердостью, и заревел от блаженства, как медведь, и упал на нее, целуя глаза и щеки, и все никак не мог излиться до конца, и сперма все текла из него, выжатая последними томительными толчками...
Этот первый секс так впечатлил их, что они всю ночь бомбили друг друга смсками, а в полшестого утра уже лизались в старом сарае, голые и перепуганные, и Саня обновил проход, проделанный им вчера в Анином теле. Аня лежала на пыльном полу, смущенно стонала, стесняясь своей похоти, и улыбалась Сане.
— Ты целуешь меня сразу в два места: в губы и туда, — говорила она, и Саня вдавливался в нее до боли в лобке, чтобы слиться с ней как можно тесней.
С тех пор они делали это каждый день, прячась по всем мыслимым и немыслимым углам. Саня любил, когда Аня трахалась лежа или сидя лицом к нему, любил смотреть ей в глаза, делиться впечатлениями и умирать от бешеной близости, о которой потом было страшно думать. Правда, Аня больше не кончала под ним, но он научился лизать ей бутончик, и она уверяла, что не испытывала такого блаженства даже во сне.
Очень скоро Саня и Аня потеряли голову настолько, что не стеснялись ни родителей, ни учителей. Никто их не ругал, а наоборот, все умилялись такой ранней и красивой любви. «Саня должен быть С Аней« — шутили взрослые.
Когда Саня был в одиннадцатом классе, а Аня на последнем курсе училища, их родители сами заговорили о свадьбе: «раз так сложилось, нужно, чтобы все было правильно, по-людски».
Они были людьми старой закалки и имели взгляды сорокалетней давности, — но Саня с Аней отнеслись к ним более чем серьезно. Во-первых, им не давали ночевать вместе (как же, до свадьбы ведь нельзя!), и они подыхали от тоски. Во-вторых, их родители создали такие крепкие семьи, что хотелось верить им, а не современным «понятиям». Ранние браки в их глубинке отнюдь не были редкостью, и никто не удивлялся, что невесте 19 лет, а жениху — и того 18.
Решили так: летом, сразу после школы, Саня с Аней женятся и едут в Москву. Аня поступает к самому Вадим Вадимычу Навозникову, всемироизвестному московскому светилу, Саня работает в офисе папиного друга и делает все для Аниной карьеры. У Ани, вундеркинда с мировой славой, были наполеоновские планы, и как-то само собой подразумевалось, что ее карьера на первом месте. Нетипичная модель семьи ничуть не смущала Саню: он давно привык считать Аню кем-то вроде гения. Поступать он решил не в этом, а в следующем году, и не куда-нибудь, а в МГУ. Он был астматик, и армия ему не грозила.
Перед свадьбой Аня ездила играть вступительный экзамен в консерваторию. Вернулась со она странным шрамом на руке («маленький мальчик укусил») и с морщинкой на переносице, которую Саня списал на переутомление. Дав всем желающим поздравить и потискать себя, она осталась с ним и сказала:
— Свадьбы не будет.
— Почему???
Сане был предъявлен целый ворох аргументов: «мы еще слишком молоды», «у нас нет сбережений», «я не хочу, чтобы ты жертвовал собой ради моей карьеры», «не хочу тебя связывать» и т. п.
Под конец она разревелась. (аня кинулся утешать и целовать ее, и кончилось это таким бурным сексом, что Аня, выпотрошенная наизнанку, сказала — «нет, давай все-таки поженимся...»
— Ты, беспокойная Анна, — сказал ей Саня, — неужели все гении такие смурные?
Через месяц сыграли свадьбу, и в конце лета перебрались в Москву.
И вот они живут здесь уже семь месяцев, видят друг друга по утрам, по вечерам и по выходным, объедаются пирожными, как дети, каждый день занимаются любовью, гуляют — и практически никогда не ссорятся. Их жизнь можно было бы считать идиллией, если бы не приступы странного беспокойства, одолевавшие Аню. «Творческая личность», думал Саня, «гении — они такие...»
Может, у них с Аней и была та самая вечная и настоящая, которой не бывает?
***
Когда Саня пришел в офис, оказалось, что в районе авария и нет света. Исправить обещали только к утру.
На Саню вдруг свалился свободный день.
Как всегда в таких случаях, он не знал, что делать, и первые полчаса бесцельно бродил где попало, привыкая к свободе. Потом решил вернуться домой.
«Мы, в сущности, так редко бываем вместе», думал он, «а Аня сегодня целый день дома. Она будет заниматься, я буду слушать, и потом раздену ее, и она будет играть обнаженной, и соски ее будут колыхаться в такт смычку...»
Тихонько, чтобы Аня не услышала, он открыл дверь. «Прокрадусь в комнату, сделаю ей сюрприз...»
И застыл в дверях.
Вначале он подумал, что Аня смотрит кино.
Он убеждал себя в этом, хоть и понял уже, что надрывный визг принадлежит живой, не киношной Ане, а тенорок, кричащий «в пизду! в пизду! и в жопу!" — Вадим Вадимычу, Аниному педагогу, которого Саня отлично знал.
У него подкосились ноги.
Саня безраздельно доверял Ане, никогда не ревновал ее...
Визг нарастал, как свист кипящего чайника, и наконец перешел в вопль: Аня билась в смертном оргазме.
— ... Ну? Как себя чувствует моя сладкая гурия?
— Ыыыыы...
— Ну вот. А ты боялась... Хорош бальзамчик? Даже пизденка посинела. Такого ступенчатого еще не было, а? Даже летом, когда ты приезжала сюда, а я выставил тебя раком и впервые выебал по-людски, помнишь? Моя маленькая гурия тогда так обкончалась, что цапнула себя за лапку... Ты еще сказала, что твой Ромео никогда не ставил тебя раком. Уж с ним-то ты точно не кончала так, как со мной...
— Ыыыыы... Не надо об этом...
— Почему не надо? Правда есть правда. Сомневаюсь, что мальчик Саня, который так умилительно носит за тобой скрипку, умеет ебать тебя как следует. Ты редкая девка, Анют. У тебя редкое тело и особый, совершенно особый взгляд. Он хватает мужика прямо за хуй. Слушатели чувствуют его. Ты думаешь, дело только в твоей игре? Я впервые раскрыл твой чувственный потенциал, Анютка. Если бы не я — ты бы так и осталась трогательным провинциальным дитем, которое тут, в Москве никому нахуй не надо. И тем более в Европе. Твоя пизденка достойна опытного хуя, Анютка. А Саня — это так, для...
— Вадим Вадимыч! Я же просила: про Саню не надо!
— А почему? Что в нем, интересно, такого, что...
— Потому что! — Аня плакала. — Потому что я... вы ведь все понимаете, Вадим Вадимыч...
— О! Я все понимаю! Потому что ты любишь его неземной любовью и стесняешься говорить об этом, чтобы не звучало слишком пафосно, да? Бедная влюбленная девочка дает себя ебать старому козлу, чтобы тот поддерживал ее, делал ей гастроли, гран-при и прочая, и прочая? Ей это так противно, ах, так противно, хоть она и писяется от кончи, как поросенок... А? Не слышу! Не слышу!!!..
— ДААААААА!!! — вдруг крикнула зареванная Аня.
— Моя радость! Вот когда ты так же мощно сыграшь коду в престиссимо — вот тогда мы поговорим о Франции, ясно? С таким вялым звучком лезть в Европу...
Саня бесшумно вышел, запер дверь и пошел, куда глаза глядят.
***
Он вернулся вечером, в пол-девятого, как всегда.
— Привет!
— Привет, — Аня полезла чмокнуть его и отпрянула: — Ты что, напился, что ли?
— Да нет... чуть-чуть. У коллеги днюха была, так мы отметили слегка... по долгу службы...
— Маньяк. Бандит. Алкоголик. Немедленно звоню в вытрезвитель.
— Лучше сразу в убойный отдел.
— Не. Опасно. Для убойного отдела... — Аня вдруг порывисто обняла его.
Саня гладил ее, стараясь не волноваться.
— Так. Беспокойная Анна... А ну докладывай, что случилось?
— Случилось? Да ничего. Вот только мои гастроли во Франции — помнишь, вот те самые, о которых я столько мечтала, и мы с тобой еще смотрели в интернете всякие достопримечательности французские... Версаль, Монмартр... помнишь?
— Ну?
— В общем, гастролей не будет. Я не готова. Вадим Вадимыч все отменил.
— Ну и ладно. Зато ты от меня не уедешь. Будем вместе...
Аня вдруг разревелась.
Саня обнял ее и повел в комнату, в сто двадцатый раз повторяя про себя слова, которые он сейчас ей скажет.
