Это было реально круто. Те, кто там был, рассказывали мне. И за смешные деньги! Все, что от тебя надо — пойти сдать анализы, подписать какую-то там фигню, заплатить 150 галактических — и ты становишься полноправным Осеменителем на друэрянском Дне Оплодотворения. А это значит, что ты получаешь право трахать лучших друэрянских девушек целых три дня подряд. В любом количестве, пока пуп не лопнет. Просто атас!
Весь кайф в том, что это будут не бляди, которых и здесь, на Луране, как говна. Это будут девушки обыкновенные, нормальные, к которым обычно фиг подступишься. А все знают, что красивей друэрянок во всей Галактике никого нет, хоть сто лет ищи. Просто их правительство заставляет их трахаться с теми, кто заплатит за это деньги. Не им, естессно, — правительству.
Называется это — День Оплодотворения. На самом деле это не день, а целых три дня. Говорят, раньше был день, а потом столько желающих наперло, что пришлось растянуть на два, а потом и на три. В этот «день» друэрянок свозят в спецлагеря, и там их имеют крутые инопланетные мачо вроде меня. Все это надо для освежения генофонда, чтобы друэрянцы не вырождались, а были самыми умными и крутыми в Галактике. У них там какие-то гребаные законы — запрещено заводить семьи, воспитывать детей, — короче, жить по-нормальному, как все живут. Всех детей с рождения забирают у мамаш, свозят в лагеря и там выращивают, как цыплят. Это чтоб народ с рождения воспитывался в государственном духе, привыкал к коллективу и к дисциплинке.
Хрен его знает — может, оно и правильно. А то наживешь детей, и что с ними потом делать? Лучше их сдавать в питомник, пусть их там подмывают те, кому за это платят бабки. И от девчонки потом не отцепишься — вечно она хочет потом, чтоб ты ни с кем не трахался, кроме нее. А так — оплодотворил, заплатил — и бай-бай! Свободная птица. Все-таки умнó у них там заведено, на Друэре. Впрочем, не мое это дело — инопланетные законы. Я живу себе, плачу налоги и наши, луранские, не нарушаю. Тока если никто не видит, гы-гы.
В общем, взял я у шефа на неделю отгул, провел полное и комплексное ТО своего старичка-звездолета, накупил дезиков, чтобы друэрянкам крышу снесло, тщательно выбрил морду и череп, отревизировал перед зеркалом свои бицепсы-трицепсы — и приготовился лететь. Такого реального самца, как Крэг Маллой (это я), им еще поискать. Друэрянский король ваще должен мне платить за то, что я к ним прилетел, а не я ему. Метр 82, карие глаза, мужественный подбородок, бритая голова (настоящему мачо ни к чему волосня на башке), мускулы буграми, агрегат 20 см. в боевом состоянии... Местные бляди на мне висят бахромой, просто отбою нет.
Надоели они мне. Хочется свеженького.
***
Долетел за каких-нибудь 30 часов — даже не думал, что мой старичок на такое способен. У меня свой Пукер-67, от папани достался. Так бы выложил еще 300 галактических за дорогу, а так — прибыл себе, припарковался — и в дамках! Я по космонету посмотрел, что там и как — реально круто, прямо у этого лагеря свой космопаркинг, туда и рейсовые звездолеты садятся, и частные, вроде моего. Рядом отель для Осеменителей, не пятизвездочный, конечно, но жить можно. Таможенные льготы — никаких осмотров, никаких трясок, просто не выходишь в город, и все. Нахрена мне ихний город! Я забронировал себе номер, место для парковки — и прилетел на все готовенькое. Сервис — просто супер.
— Я готов, — говорю админу в отеле — вливать свежую кровь в друэрянский род. Можете прям щас тащить мне девушку в номер.
— С удовольствием, — говорит админ. — 100 галактических — разовый визит, 185 — безлимит на день, 400 — полный безлимит на три дня. Изволите оплатить здесь или по безналу?
— Что значит оплатить? Я уже все оплатил, — говорю.
— Вызов девушки в номер за дополнительную плату. Или милости просим в спецлагерь, — говорят мне.
Вот ёкарный бабай! Нет уж, фиг им, а не мои денюжки. Крэг Маллой поимеет красивую девушку в любом месте в любое время. Иду — и думаю: так даже лучше. Больше предвкушения, больше эмоций.
Пришел. Довольный, как слон, и сердце аж трепыхается. Все думаю: какая она будет? Блондинка? Брюнетка? На друэрянок вся Галактика дрочит, недаром у них тут генополитика... Побазарил с охраной, пока меня оформляли. Симпатичные ребята, юмор понимают, и с душой. Оформили. Дали ключ, показали, куда идти, пожелали приятно провести время. Мировые пацаны!...
От волнения чуть не пропустил дверь. Открываю — а там...
Вот чего угодно ожидал — только не этого. Никакой мебели, голые стены, голый пол. И куча сена. Душистого, аж голова закружилась. Как у бабки на фазенде. Стены каменные, пол тоже, прям как в древность попал.
И — на сене сидит Она. Ёкарный бабай! Я даже подавился. Во-первых — голая. Полностью голая девчонка, сидит светит сиськами и мохнатым своим добром, и смотрит на меня. Волосы с башки свисают аж до самого сена, и еще по нему растекаются, как поток шоколада. Во-вторых...
Я даже глазам своим не поверил. Это был мой любимый тип. Высокая темноглазая шатенка с длинными-длинными мягкими волосами. Овальное личико с идеально гладкой кожей. Нежное, немножко задумчивое, немножко озорное. Спелые губки, большие ласковые глаза, плавный нос лепестком. Молоденькая, совсем-совсем свежая, но уже и вкусная, сочная, без зелени. От восемнадцати до двадцати двух, вряд ли больше. Фигура — сказка: грудь большая, упругая, торчком в стороны, с большими рельефными сосками, длинные ловкие ножки, изящные, чуть с волосиками, но я это люблю... Довольно-таки большие розовые ступни. Бедра...
При мысли о том, что я сейчас буду держать эти бедра мертвой хваткой и задвигать в них по самую яичницу, мне реально поплохело.
— Приветик, кисуля, — сказал я и удивился, как деревянно звучит мой голос.
Ёкарный бабай, я о такой девчонке мечтал черт знает сколько! Среди блядей такую не найдешь, да и среди обычных...
— Здравствуй, — отозвалась она. — Ты пришел меня оплодотворить?
Бархатный голосок, и такой домашний-домашний, ну совсем прямо...
— Я? Ну в общем, да. А ты заждалась, детка? — я подошел к ней. Блин, никогда перед девками не пасовал, а сейчас как свинец в ногах.
— Как смешно ты говоришь... А знаешь что?
— Что?
— Вот я сижу тут... и мне все-таки стыдно. Я решила, что лучше сказать тебе. Это ничего?
— Ээээ...
— Хочется зарыться вот в эту кучу. Или наоборот — хочется, чтобы ты смотрел... Не знаю! Я запуталась.
— В чем?
— Госпожа Малознай — это наша учительница — говорила нам, что девушке в День Оплодотворения не должно быть стыдно. Ей нужно гордиться тем, что ее тело вожделяет Осеменителя. Я ведь вожделяю тебя?
— Ээээ... ёкарный бабай!
— А что такое ёкарный бабай?
— Ээээ...
Она внимательно смотрела на меня.
Разговор складывался как-то совсем не так, как я привык говорить с девчонками.
— Ээээ... Я потом тебе скажу, ладно?
— Конечно. Ты откуда прилетел?
— С Лурана.
— О!... А я с Друэры никуда не летала. Я даже тут, в столице, впервые. Меня привезли из Лоавайи, это маленькое такое селение в горах Западной Луны. Наверно, поэтому меня на эту кучу ниток посадили, смешные такие...
— Ниток? Это ж сено?
— Нееет, — девушка замахала на меня руками. Вместе с ними мне махнули обе ее большущие сиськи. — Это такие нитки, ну или полосочки, не знаю, как их назвать. Из пластика. Их пропитали запахом, вот и получилось сено. Ты думаешь, я сена от пластика не отличу?
Я нагнулся и взял пучок в руку. Чертовски похоже на сено — но, ёкарный бабай, это действительно был пластик. Который вонял сеном, как десять овинов, или втрое сильней.
— ... И стены тут под камень, хоть никакой не камень, а тоже пластик. На камне я бы околела, а так ничего, тепло и не твердо... А ты садись, не бойся, ты чего стоишь? Ой! Я болтаю и болтаю. Прости! — она закрыла лицо руками и посмотрела на меня сквозь пальцы. — Это все потому, что стыдно. Я тренировалась, ходила голой перед девочками, и они даже тыкали в меня огурцом, будто это Жезл Жизни... и тоже было стыдно... а сейчас совсем уж...
Щеки у нее действительно горели, и уши тоже, и даже ключицы и грудь. Я присел рядом:
— Жезл Жизни?
— Да... А можно...
— Что?
— Можно мне посмотреть? Его? — она засмеялась, наморщив пунцовые щеки.
Впервые в жизни мне было неловко раздеваться перед девушкой. Похоже, она меня заразила.
Ее личико менялось каждую секунду — с каждым полуоттенком эмоций, пробегавших по нему, как по дисплею в космопорте. Я обожал такой тип лица, похожего на белку или бурундучка, с такими умненькими глазами, живыми и блестящими, и с овальным заострением к подбородку — личико-желудь, личико-орешек; обожал такую форму грудей и сосков, такие волосы, такой рост, такой голос... Ёкарный бабай!
— Какой большой!... Можно потрогать?
— Оу!..
— Прости. Больно?
— Нет... А ты что, никогда не видела голых парней?
— Я? Так у нас в Лоавайе мужчин-то всего трое. И те старые и седые.
— А женщин?
— Женщин — не знаю... человек сорок, наверно. Или сто. Я не считала, — она рассмеялась. — У нас и рожали-то последний раз пять лет назад, тоже после Дня Оплодотворения. Тогда тетя Эар родила, и тетя Гиби, и тетя Лай. И всех младенцев забрали в питомник в Эрде. Они такие смешные были, фиолетовые... — она снова рассмеялась.
— Чего ты смеешься?
— Не знаю. Сидим тут, оба голые, болтаем... Ооох!
Она охнула, потому что я обнял ее за плечи и поцеловал в щеку.
Почему-то мне очень захотелось сделать это.
— Ты... Я понравилась тебе, и ты хочешь со мной дружить, да?
«На Друэре это так называется, наверно», подумал я.
— Да. Хочу. Как тебя зовут?
— Эриана. Эри. А тебя?
— Крэг.
Мы помолчали. Потом я снова обнял ее...
Минутой спустя она уже лежала подо мной и смотрела на меня со страхом и любопытством, а я корчился, как на огне, потому что мой агрегат был облеплен самой вкусной плотью на свете.
— Ыггррр! — хрипел я. — Тебе не больно?
— Уже нет. Немножко страшно.
— Приятно?
— Да. Больше всего было, когда ты целовал там...
— Помогай мне!
— Как?
— Двигай попой. Вот так, как я.
— Боже, как стыдно! — Она смеялась и неуклюже подмахивала мне, понемногу входя в ритм, а я плавно трахал ее, стараясь не делать резких движений. Она доверчиво смотрела мне в глаза, стараясь оплодотворяться по правилам, как надо, и из-за этого было странное чувство — будто мы сообща делаем какую-то работу, нелегкую, но приятную и увлекательную. Как парный танец, или еще лучше — акробатическое упражнение.
— Оооу... Горячо... и странно так...
— Приятно?
— Оооу... Не знаю. Да.
— Помогай, помогай мне...
Ритм ускорялся. Покрасневшая Эри увлеклась, пыхтела и наподдавала мне хозяйством, надетым на агрегат до основания. Она держалась за мои плечи, а я — за ее, и мы смотрели друг другу в глаза, как танцоры. Потом я вдруг вспомнил, что у нее есть сиськи, лучшие в мире сиськи, и что они тоскуют без дела.
— Ааааоооуу! Ты что делаешь? Ты доишь меня, как корову?!
— Приятно?
— Не знаю... Да. Да!!! Оооуу...
Я изогнулся и стал сосать ей грудь. Соленые комочки, натисканные мной, были горячие и тверденькие, и чувствительные до ужаса — Эри сбилась на визг и выгнулась дугой, чуть не выломав мне агрегат. Потом мне захотелось посмотреть в ее глаза, шоколадные с золотинкой, и я поднял голову.
Мы трахались уже без дураков. Лобки наши терлись, как наждак, внутри все хлюпало и чмокало, и ноги постоянно лягались и сплетались в узлы. Эри была бурякового цвета. Рот ее раскрылся, глаза расширились и потемнели, как черные агаты или угольки. Она поймала мой взгляд и улыбнулась мне, и я улыбнулся в ответ, трахая ее в самое нутро. Она здорово разошлась — пыхтела, стонала и подмахивала мне на все сто. Я смял ей сиськи, и она благодарно взвыла, подбросив меня попой до потолка...
Такого секса у меня еще не было. Трахать ее, юную, красивую, возбужденную, как кошка, было зверски приятно, но не в том дело. Мы трахались, глядя друг другу в глаза, и было удивительное чувство единства, будто мы танцуем головокружительный танец и понимаем друг друга телами и взглядами.
— Ты когда нибудь целовалась с мальчиками? — спрашиваю ее.
— Нет... Видела, как другие...
Я нагнулся и влип в нее губами. Мы были одного роста, и рот пришелся точно ко рту, как паз к пазу. Я вцеловался в нее до оскомины, высосал ей ее губки и язычок, вылизал ей всю сладкую начинку... Эри задохнулась, заурчала медведицей, обвила меня руками и ногами — и вжалась в меня так, что мы вдруг действительно стали одним телом.
Это единство ударило по нервам, смешалось со сладостью ее ротика, в которой я тонул, как в варенье — и вдруг вскипело во мне:
— Ыыыыы! Ыыыыыыыы! — ревел я от блаженства и вламывался в Эри, и натягивал ее на себя, чтобы еще, еще глубже, до самого сердца, и кусал ей губы, облепившие меня сладкой оскоминой...
— Я поняла, — говорила мне Эри непослушным голосом, когда я выкончался до капли. — Я поняла: оплодотворение — это откровенность.
Я поднял голову и посмотрел на нее.
— Поэтому и голые, — продолжала она. — Чтобы совсем-совсем все открыто. Я разговаривала с тобой телом. Поэтому и стыдные места... Мы разговаривали ими. И там, наверно, нельзя лгать...
«Можно. Еще как" — подумал я и спросил ее:
— Как ты?
— Мне понравилось. Очень, — она засмеялась. — Будто мы работаем вместе, или танцуем, и все-все понимаем, прямо как одно тело...
Я изумленно смотрел на нее и слушал, как она описывает все мои ощущения, слово в слово, а потом сполз ниже и раздвинул ей ножки.
— Это же уже все? — спрашивала она. — Ты оплодотворил меня?
— Нет, Эри. Это еще далеко не все, — сказал я и лизнул липкий бутончик.
— Ааааоооууу! Ой-ей-ей, ты что делаешь!... — заголосила Эри. — Ой-ей-ей, как приятно, ааааааа!... Оооо, ой, ой, ну что ты...
Когда она обмякла и застыла без движения, я прилез к ней, шурша пластиковым сеном, которое пахло, как настоящее, и стал выглаживать ей усталое тело, любуясь каждым изгибом.
— Ну, рассказывай, — говорил я, щекоча ей бедро. Почему-то мне очень хотелось, чтобы она говорила со мной.
— Что рассказывать?
— Ээээ... все. Рассказывай все.
— Все? — Эри устало рассмеялась. — Я даже не знаю, как сказать. Я не знала, что так бывает.
— А теперь узнала. И что, никогда не дро... не делала себе так?
— Нет. А как это — себе?
— Потом покажу. Отдыхай.
— А и правда — будто долго работала...
Мы лежали, ласкались, болтали, потом снова трахались, держась за плечи друг друга, и снова лежали, ласкались, болтали — и снова, и снова... (Специально для — секситейлз.орг) Когда вдруг замигал зеленый глазок и деревянный голос произнес — «Уважаемый Осеменитель, спецлагерь закрывается через пятнадцать минут» — мне показалось, что я провел с ней не больше часа.
— Нифига себе, какой лимит у них. Жлобье! — то ли подумал, то ли сказал я. Мне смертно не хотелось уходить от Эри.
— Ничего, завтра придешь снова.
— Приду, конечно.
— Мне хочется, чтобы это был ты, а не кто-то другой.
Меня вдруг шибануло, что к ней ведь может заявиться кто угодно...
— ... Слушай, ты там просидел целый день, — сказал мне охранник. — Прости, но за это полагается отдельно платить. Не обижайся, ты ж понимаешь — нам так приказано...
— Да не вопрос, — говорю. А скажи... Если можно платить за целый день — то можно и выкупить все три дня?
— Можно, конечно. 300 галактических, по сотне в день... Хороша человекоматка? Это из горных, они у нас самые уебные. Им специально камеры делали под горный овин, чтобы колориту нагнать... А что, у вас на Луране все бреют головы?
— Нет, только мужики. Некоторые. Это вроде как круто считается...
Я расплатился с ним, почитал Правила Поведения Инопланетных Осеменителей — и побрел к себе в отель.
Перед глазами у меня стояла первая строка Правил:
1.1.1. Инопланетному Осеменителю запрещается подстрекать человекоматку к какому-либо выходу за пределы спецлагеря, к выезду за пределы столицы и Великого Королевства Друэры. Запрещается продолжать какие-либо контакты с ней, включая виртуальные и голографические. Виновные вместе с человекоматкой будут нести уголовную ответственность по статье 15.1.1. Кодекса Наказаний Друэры.
Во всей Галактике все знали, что за бегство со своей обожаемой родины друэрян заживо перерабатывали в удобрения.
***
— Я тебя ждала. Я уже готова. Я вся липкая там, — говорила мне Эри, когда я пришел к ней утром. — Я всю ночь думала про это... и у меня там прямо ноет все. Очень хочется...
Она кусалась губами и лезла на меня, как на дерево. «Оплодотворение — это откровенность», вспомнил я.
Такого еще не было: чтоб без всяких прелюдий, ласк и лизаний — сразу внутрь. Я скинул тряпки за долю секунды — быстрей, чем космодесантник, — повалил Эри, и сразу влез в нее до половины, а потом еще поднажал и вдавился до конца. Эри охнула и улыбнулась мне.
— Больно?
— Аааа... Немножко. Но хорошо. Хорошо! Давай еще так. Мне очень хотелось...
— И что ты делала, когда тебе хотелось? — спрашивал я, трахая ее медленно и глубоко, в самое-самое нутро.
— Аааа... Ничего не делала.
— Ты трогала себя там? Тебе было приятно, да?
— Аааа... Откуда ты знаешь? Не говори так, мне стыдно...
— Как ты себя трогала? Вот так, да? — я вложил палец в липкий бутончик и завибрировал там, продолжая трахать Эри.
— Ааааоооууу!... — Эри закрыла глаза, но тут же открыла. — Еще, еще так, пожааалуйста!...
— Помогай мне!
— Оооуу! Я забыла... Так?
— Так! Та-ак!... И вот та-ак...
— И вот та-а-ак!... — она подпевала и подмахивала, заглядывая мне в глаза и улыбаясь малиновой улыбкой.
— Рррааааз! И еще ррраааз! И еще! — хором стонали мы, глядя друг на друга. — Вот так! Вот так!..
— Аааа!... Точно как работаем вместе. Как на водокачке... Аааууу!...
— Давай работай, работай! Работай! Ррраз! И ррраз!..
— Оооо... как странно... во мне что-то, как вчера...
«Неужели девочка кончит подо мной?" — подумал я и поднажал еще:
— Давай! Давай, Эри! Давай! Давай Давай! Давай! — выдыхал я, и она выдыхала вместе со мной:
— А! А! А! Аа! Аааа!..
Лицо мое горело, будто в него втекла кровь из всех артерий. Эри кричала, перекрикивая меня:
— Аа! Аа! Аа! Аа... Аааааа? — вдруг вопросительно протянула она, и тут же скорчилась в дугу: — Аааа... Ааааааа... АААААААААААА!!!... — орала Эри, вцепившись мне в плечи.
Лицо ее стало густо-розовым, глаза закатились, из прокушенной губы текла кровь. Мне вдруг стало страшно за нее, и я стал трясти ее за плечи, хоть и сам изливался в это время глубоко-глубоко в горячей утробе Эри, лопаясь от блаженной боли в яйцах.
Оргазм долго не отпускал Эри, и когда наконец отпустил — она расплылась тряпкой, оглушенная и розовая сверху донизу, как новорожденная. Я пощупал ей пульс и примостился рядом — бедро к бедру.
Мы долго лежали и молчали.
Так долго, что нам было совершенно ясно, о чем мы оба думаем.
Первым не выдержал я:
— О чем ты думаешь?
— А ты о чем? — отозвалась Эри.
— Я? Наверно, о том же, о чем и ты.
— А я о чем? — спросила Эри, и мы оба рассмеялись. Хоть смеяться, честно говоря, было нечего.
— Ты думаешь о том, что завтра мы увидимся в последний раз, — все-таки сказал я.
— Да, — согласилась Эри.
— И что будем делать?
— Не знаю.
Мы помолчали еще минут пять, или десять, или не знаю сколько.
Потом я вдруг приподнялся и сгреб ее к себе:
— Нет. Так не пойдет.
— Не пойдет, — согласилась она, прижимаясь ко мне.
Ее волосы щекотали мне нос. Я гладил их, перебирал, подбрасывал вверх, наблюдая, как они отблескивают в лучах красноватого друэрянского солнца, сверкавшего в окне.
— Какие у тебя волосы!... Какие они... — Я вдруг замолчал.
— Какие? — переспросила Эри.
Я молчал, пытаясь переварить то, что пришло мне в голову. Потом медленно произнес:
— Эри... Мы с тобой примерно одного роста?
— Да. Меня еще дразнили дома Жирафой...
— Эри. А знаешь, Эри...
***
Когда я наутро подошел к пропускнику, на мне были черные очки, а в руках — бумажка с надписью:
«Не могу говорить. Выпил какого-то вашего пойла».
Охранники переглянулись:
— Оооо!... Мухоморовки с паучьим соком выкушал? Она гремит на всю Галактику, но с непривычки нелегко. Проходи, проходи, дружище...
Я прошел к Эри. Она бросилась мне на шею и влипла в меня губами, такими теплыми и влажными, что сразу захотелось скулить, как в детстве.
— Эри, Эри... Я тоже соскучился... Нет, Эри, сейчас нельзя, не надо... Устанем, потеряем силы... Эри! — Я крикнул на нее, и она отошла от меня, красная, как помидор. — Эри... Не надо. Ты все помнишь?
Она кивнула.
— Все-все, как мы договорились?
Она снова кивнула.
— Не передумала? Точно? Если нас поймают... ты понимаешь. Ну?...
Это нужно было делать среди дня, в самую сутолку, когда на пропускном пункте длинные очереди. Времени было мало.
— Ну... Готова?
... Когда я стер полотенцем остатки крема с лысины — смешной круглоголовый пупсик, который только что был красавицей Эри, сказал мне:
— Я, наверно, теперь никогда не решусь посмотреть в зеркало...
— Сейчас не в этом суть. Давай одевайся, — говорил я, скидывая тряпки. — Все помнишь?
— Да...
— Пошла!
Через минуту из коридора вышла знакомая лысая фигура моего роста, в моих черных очках и в моем пиджаке. Кивнув охранникам, она прошла к выходу. Охранники едва взглянули на нее: у входа напирала очередь возбужденных Осеменителей.
Я ждал, глядя на космофон. Две минуты, три, четыре, пять... Ёкарный бабай, ну что же... Наконец дисплей вспыхнул, и в нем показалась лысая голова:
— Я на месте. Все нормально. Что мне теперь делать?
— Ничего. Жди меня.
Дисплей погас. Я посидел, помолчал, набрал воздуху в легкие — и выскочил в одних трусах в коридор:
— Эхээээй! Эхххээээй!!! — сипел я, несясь на охрану, как бизон. — Тут мимо вас я, часом, не пробегал?
— Чего?
— Ребятки! Да что ж это такое! Треснула меня по башке, забрала мои тряпки и смылась! Ловите! Ловите! Она не могла далеко уйти!
Поднялся дикий переполох. Охрана заметалась, забегала, забубнила в космофоны, вызывая подмогу; взвыла сирена — и переполох выплеснулся на улицу, как каша из кастрюли.
— Вон! Вон там! Там мой звездолет! Пять-семь-четыре икс! — хрипло орал я, показывая в противоположную сторону. — Она еще не взлетела!
Толпа валом повалила к дальнему звездолету, а я нырнул в сторону, подбежал к своему родному Пукеру, открыл дверцу — и влетел в кабину.
Эри была здесь.
— Стартуем! Пусти! — Я заграбастал обеими руками сразу двадцать рычагов, двадцать раз повторил себе — «не спеши... включи реактор... загерметизируй оболочку... выставь все три слоя защиты — один, другой, третий... запусти гравистабилизатор... что еще? вроде все... Старт!»
— Ну, Эри... — Аппарат загудел, плавно приподнялся над космопортом и стал быстро набирать высоту, поднимаясь к краю атмосферы.
Перегрузки не было: старый гравистаб работал, как зверь.
— ... Нас даже не преследуют. Красота... Ну, Эри, прощайся с родиной. Где твоя деревня?
— Отсюда не видно. Это там, к западу, — Эри показала в сторону лилового края Друэры, круглившегося на глазах.
— Точно не передумала? — спросил я, хоть это и было глупо здесь, в трехстах милях над Друэрой.
Эри молча качнула лысой головой, глядя на меня.
— Тогда погнали. Ээээгегегей! — Я проверил координаты, включил мультиускоритель — и откинулся в кресле. Дисплей с лиловой Друэрой мигнул и расплылся мутным пятном, перешедшим в черноту космоса.
Мы молчали. Эри встала и прилезла ко мне на колени; я раздел ее до сисек, уткнулся в них — и мы сопели, слушая тихий гул реактора.
Мне хотелось очень многое сказать ей. Но я не знал, с чего начать, и молчал. А потом заговорил:
— Эээ... Это самое... Надеюсь, охранникам не сильно влетит. Классные парни, жалко их... А вообще — жлобы они, это ваше правительство. Не дают людям быть вместе. Парень и девушка должны быть вместе столько, сколько им хочется. Всегда. Всю жизнь. И вместе воспитывать детей, а не отдавать их в какой-то там гребаный питомник. Это же такие простые вещи. И как они этого не понимают? А, Эри?
Весь кайф в том, что это будут не бляди, которых и здесь, на Луране, как говна. Это будут девушки обыкновенные, нормальные, к которым обычно фиг подступишься. А все знают, что красивей друэрянок во всей Галактике никого нет, хоть сто лет ищи. Просто их правительство заставляет их трахаться с теми, кто заплатит за это деньги. Не им, естессно, — правительству.
Называется это — День Оплодотворения. На самом деле это не день, а целых три дня. Говорят, раньше был день, а потом столько желающих наперло, что пришлось растянуть на два, а потом и на три. В этот «день» друэрянок свозят в спецлагеря, и там их имеют крутые инопланетные мачо вроде меня. Все это надо для освежения генофонда, чтобы друэрянцы не вырождались, а были самыми умными и крутыми в Галактике. У них там какие-то гребаные законы — запрещено заводить семьи, воспитывать детей, — короче, жить по-нормальному, как все живут. Всех детей с рождения забирают у мамаш, свозят в лагеря и там выращивают, как цыплят. Это чтоб народ с рождения воспитывался в государственном духе, привыкал к коллективу и к дисциплинке.
Хрен его знает — может, оно и правильно. А то наживешь детей, и что с ними потом делать? Лучше их сдавать в питомник, пусть их там подмывают те, кому за это платят бабки. И от девчонки потом не отцепишься — вечно она хочет потом, чтоб ты ни с кем не трахался, кроме нее. А так — оплодотворил, заплатил — и бай-бай! Свободная птица. Все-таки умнó у них там заведено, на Друэре. Впрочем, не мое это дело — инопланетные законы. Я живу себе, плачу налоги и наши, луранские, не нарушаю. Тока если никто не видит, гы-гы.
В общем, взял я у шефа на неделю отгул, провел полное и комплексное ТО своего старичка-звездолета, накупил дезиков, чтобы друэрянкам крышу снесло, тщательно выбрил морду и череп, отревизировал перед зеркалом свои бицепсы-трицепсы — и приготовился лететь. Такого реального самца, как Крэг Маллой (это я), им еще поискать. Друэрянский король ваще должен мне платить за то, что я к ним прилетел, а не я ему. Метр 82, карие глаза, мужественный подбородок, бритая голова (настоящему мачо ни к чему волосня на башке), мускулы буграми, агрегат 20 см. в боевом состоянии... Местные бляди на мне висят бахромой, просто отбою нет.
Надоели они мне. Хочется свеженького.
***
Долетел за каких-нибудь 30 часов — даже не думал, что мой старичок на такое способен. У меня свой Пукер-67, от папани достался. Так бы выложил еще 300 галактических за дорогу, а так — прибыл себе, припарковался — и в дамках! Я по космонету посмотрел, что там и как — реально круто, прямо у этого лагеря свой космопаркинг, туда и рейсовые звездолеты садятся, и частные, вроде моего. Рядом отель для Осеменителей, не пятизвездочный, конечно, но жить можно. Таможенные льготы — никаких осмотров, никаких трясок, просто не выходишь в город, и все. Нахрена мне ихний город! Я забронировал себе номер, место для парковки — и прилетел на все готовенькое. Сервис — просто супер.
— Я готов, — говорю админу в отеле — вливать свежую кровь в друэрянский род. Можете прям щас тащить мне девушку в номер.
— С удовольствием, — говорит админ. — 100 галактических — разовый визит, 185 — безлимит на день, 400 — полный безлимит на три дня. Изволите оплатить здесь или по безналу?
— Что значит оплатить? Я уже все оплатил, — говорю.
— Вызов девушки в номер за дополнительную плату. Или милости просим в спецлагерь, — говорят мне.
Вот ёкарный бабай! Нет уж, фиг им, а не мои денюжки. Крэг Маллой поимеет красивую девушку в любом месте в любое время. Иду — и думаю: так даже лучше. Больше предвкушения, больше эмоций.
Пришел. Довольный, как слон, и сердце аж трепыхается. Все думаю: какая она будет? Блондинка? Брюнетка? На друэрянок вся Галактика дрочит, недаром у них тут генополитика... Побазарил с охраной, пока меня оформляли. Симпатичные ребята, юмор понимают, и с душой. Оформили. Дали ключ, показали, куда идти, пожелали приятно провести время. Мировые пацаны!...
От волнения чуть не пропустил дверь. Открываю — а там...
Вот чего угодно ожидал — только не этого. Никакой мебели, голые стены, голый пол. И куча сена. Душистого, аж голова закружилась. Как у бабки на фазенде. Стены каменные, пол тоже, прям как в древность попал.
И — на сене сидит Она. Ёкарный бабай! Я даже подавился. Во-первых — голая. Полностью голая девчонка, сидит светит сиськами и мохнатым своим добром, и смотрит на меня. Волосы с башки свисают аж до самого сена, и еще по нему растекаются, как поток шоколада. Во-вторых...
Я даже глазам своим не поверил. Это был мой любимый тип. Высокая темноглазая шатенка с длинными-длинными мягкими волосами. Овальное личико с идеально гладкой кожей. Нежное, немножко задумчивое, немножко озорное. Спелые губки, большие ласковые глаза, плавный нос лепестком. Молоденькая, совсем-совсем свежая, но уже и вкусная, сочная, без зелени. От восемнадцати до двадцати двух, вряд ли больше. Фигура — сказка: грудь большая, упругая, торчком в стороны, с большими рельефными сосками, длинные ловкие ножки, изящные, чуть с волосиками, но я это люблю... Довольно-таки большие розовые ступни. Бедра...
При мысли о том, что я сейчас буду держать эти бедра мертвой хваткой и задвигать в них по самую яичницу, мне реально поплохело.
— Приветик, кисуля, — сказал я и удивился, как деревянно звучит мой голос.
Ёкарный бабай, я о такой девчонке мечтал черт знает сколько! Среди блядей такую не найдешь, да и среди обычных...
— Здравствуй, — отозвалась она. — Ты пришел меня оплодотворить?
Бархатный голосок, и такой домашний-домашний, ну совсем прямо...
— Я? Ну в общем, да. А ты заждалась, детка? — я подошел к ней. Блин, никогда перед девками не пасовал, а сейчас как свинец в ногах.
— Как смешно ты говоришь... А знаешь что?
— Что?
— Вот я сижу тут... и мне все-таки стыдно. Я решила, что лучше сказать тебе. Это ничего?
— Ээээ...
— Хочется зарыться вот в эту кучу. Или наоборот — хочется, чтобы ты смотрел... Не знаю! Я запуталась.
— В чем?
— Госпожа Малознай — это наша учительница — говорила нам, что девушке в День Оплодотворения не должно быть стыдно. Ей нужно гордиться тем, что ее тело вожделяет Осеменителя. Я ведь вожделяю тебя?
— Ээээ... ёкарный бабай!
— А что такое ёкарный бабай?
— Ээээ...
Она внимательно смотрела на меня.
Разговор складывался как-то совсем не так, как я привык говорить с девчонками.
— Ээээ... Я потом тебе скажу, ладно?
— Конечно. Ты откуда прилетел?
— С Лурана.
— О!... А я с Друэры никуда не летала. Я даже тут, в столице, впервые. Меня привезли из Лоавайи, это маленькое такое селение в горах Западной Луны. Наверно, поэтому меня на эту кучу ниток посадили, смешные такие...
— Ниток? Это ж сено?
— Нееет, — девушка замахала на меня руками. Вместе с ними мне махнули обе ее большущие сиськи. — Это такие нитки, ну или полосочки, не знаю, как их назвать. Из пластика. Их пропитали запахом, вот и получилось сено. Ты думаешь, я сена от пластика не отличу?
Я нагнулся и взял пучок в руку. Чертовски похоже на сено — но, ёкарный бабай, это действительно был пластик. Который вонял сеном, как десять овинов, или втрое сильней.
— ... И стены тут под камень, хоть никакой не камень, а тоже пластик. На камне я бы околела, а так ничего, тепло и не твердо... А ты садись, не бойся, ты чего стоишь? Ой! Я болтаю и болтаю. Прости! — она закрыла лицо руками и посмотрела на меня сквозь пальцы. — Это все потому, что стыдно. Я тренировалась, ходила голой перед девочками, и они даже тыкали в меня огурцом, будто это Жезл Жизни... и тоже было стыдно... а сейчас совсем уж...
Щеки у нее действительно горели, и уши тоже, и даже ключицы и грудь. Я присел рядом:
— Жезл Жизни?
— Да... А можно...
— Что?
— Можно мне посмотреть? Его? — она засмеялась, наморщив пунцовые щеки.
Впервые в жизни мне было неловко раздеваться перед девушкой. Похоже, она меня заразила.
Ее личико менялось каждую секунду — с каждым полуоттенком эмоций, пробегавших по нему, как по дисплею в космопорте. Я обожал такой тип лица, похожего на белку или бурундучка, с такими умненькими глазами, живыми и блестящими, и с овальным заострением к подбородку — личико-желудь, личико-орешек; обожал такую форму грудей и сосков, такие волосы, такой рост, такой голос... Ёкарный бабай!
— Какой большой!... Можно потрогать?
— Оу!..
— Прости. Больно?
— Нет... А ты что, никогда не видела голых парней?
— Я? Так у нас в Лоавайе мужчин-то всего трое. И те старые и седые.
— А женщин?
— Женщин — не знаю... человек сорок, наверно. Или сто. Я не считала, — она рассмеялась. — У нас и рожали-то последний раз пять лет назад, тоже после Дня Оплодотворения. Тогда тетя Эар родила, и тетя Гиби, и тетя Лай. И всех младенцев забрали в питомник в Эрде. Они такие смешные были, фиолетовые... — она снова рассмеялась.
— Чего ты смеешься?
— Не знаю. Сидим тут, оба голые, болтаем... Ооох!
Она охнула, потому что я обнял ее за плечи и поцеловал в щеку.
Почему-то мне очень захотелось сделать это.
— Ты... Я понравилась тебе, и ты хочешь со мной дружить, да?
«На Друэре это так называется, наверно», подумал я.
— Да. Хочу. Как тебя зовут?
— Эриана. Эри. А тебя?
— Крэг.
Мы помолчали. Потом я снова обнял ее...
Минутой спустя она уже лежала подо мной и смотрела на меня со страхом и любопытством, а я корчился, как на огне, потому что мой агрегат был облеплен самой вкусной плотью на свете.
— Ыггррр! — хрипел я. — Тебе не больно?
— Уже нет. Немножко страшно.
— Приятно?
— Да. Больше всего было, когда ты целовал там...
— Помогай мне!
— Как?
— Двигай попой. Вот так, как я.
— Боже, как стыдно! — Она смеялась и неуклюже подмахивала мне, понемногу входя в ритм, а я плавно трахал ее, стараясь не делать резких движений. Она доверчиво смотрела мне в глаза, стараясь оплодотворяться по правилам, как надо, и из-за этого было странное чувство — будто мы сообща делаем какую-то работу, нелегкую, но приятную и увлекательную. Как парный танец, или еще лучше — акробатическое упражнение.
— Оооу... Горячо... и странно так...
— Приятно?
— Оооу... Не знаю. Да.
— Помогай, помогай мне...
Ритм ускорялся. Покрасневшая Эри увлеклась, пыхтела и наподдавала мне хозяйством, надетым на агрегат до основания. Она держалась за мои плечи, а я — за ее, и мы смотрели друг другу в глаза, как танцоры. Потом я вдруг вспомнил, что у нее есть сиськи, лучшие в мире сиськи, и что они тоскуют без дела.
— Ааааоооуу! Ты что делаешь? Ты доишь меня, как корову?!
— Приятно?
— Не знаю... Да. Да!!! Оооуу...
Я изогнулся и стал сосать ей грудь. Соленые комочки, натисканные мной, были горячие и тверденькие, и чувствительные до ужаса — Эри сбилась на визг и выгнулась дугой, чуть не выломав мне агрегат. Потом мне захотелось посмотреть в ее глаза, шоколадные с золотинкой, и я поднял голову.
Мы трахались уже без дураков. Лобки наши терлись, как наждак, внутри все хлюпало и чмокало, и ноги постоянно лягались и сплетались в узлы. Эри была бурякового цвета. Рот ее раскрылся, глаза расширились и потемнели, как черные агаты или угольки. Она поймала мой взгляд и улыбнулась мне, и я улыбнулся в ответ, трахая ее в самое нутро. Она здорово разошлась — пыхтела, стонала и подмахивала мне на все сто. Я смял ей сиськи, и она благодарно взвыла, подбросив меня попой до потолка...
Такого секса у меня еще не было. Трахать ее, юную, красивую, возбужденную, как кошка, было зверски приятно, но не в том дело. Мы трахались, глядя друг другу в глаза, и было удивительное чувство единства, будто мы танцуем головокружительный танец и понимаем друг друга телами и взглядами.
— Ты когда нибудь целовалась с мальчиками? — спрашиваю ее.
— Нет... Видела, как другие...
Я нагнулся и влип в нее губами. Мы были одного роста, и рот пришелся точно ко рту, как паз к пазу. Я вцеловался в нее до оскомины, высосал ей ее губки и язычок, вылизал ей всю сладкую начинку... Эри задохнулась, заурчала медведицей, обвила меня руками и ногами — и вжалась в меня так, что мы вдруг действительно стали одним телом.
Это единство ударило по нервам, смешалось со сладостью ее ротика, в которой я тонул, как в варенье — и вдруг вскипело во мне:
— Ыыыыы! Ыыыыыыыы! — ревел я от блаженства и вламывался в Эри, и натягивал ее на себя, чтобы еще, еще глубже, до самого сердца, и кусал ей губы, облепившие меня сладкой оскоминой...
— Я поняла, — говорила мне Эри непослушным голосом, когда я выкончался до капли. — Я поняла: оплодотворение — это откровенность.
Я поднял голову и посмотрел на нее.
— Поэтому и голые, — продолжала она. — Чтобы совсем-совсем все открыто. Я разговаривала с тобой телом. Поэтому и стыдные места... Мы разговаривали ими. И там, наверно, нельзя лгать...
«Можно. Еще как" — подумал я и спросил ее:
— Как ты?
— Мне понравилось. Очень, — она засмеялась. — Будто мы работаем вместе, или танцуем, и все-все понимаем, прямо как одно тело...
Я изумленно смотрел на нее и слушал, как она описывает все мои ощущения, слово в слово, а потом сполз ниже и раздвинул ей ножки.
— Это же уже все? — спрашивала она. — Ты оплодотворил меня?
— Нет, Эри. Это еще далеко не все, — сказал я и лизнул липкий бутончик.
— Ааааоооууу! Ой-ей-ей, ты что делаешь!... — заголосила Эри. — Ой-ей-ей, как приятно, ааааааа!... Оооо, ой, ой, ну что ты...
Когда она обмякла и застыла без движения, я прилез к ней, шурша пластиковым сеном, которое пахло, как настоящее, и стал выглаживать ей усталое тело, любуясь каждым изгибом.
— Ну, рассказывай, — говорил я, щекоча ей бедро. Почему-то мне очень хотелось, чтобы она говорила со мной.
— Что рассказывать?
— Ээээ... все. Рассказывай все.
— Все? — Эри устало рассмеялась. — Я даже не знаю, как сказать. Я не знала, что так бывает.
— А теперь узнала. И что, никогда не дро... не делала себе так?
— Нет. А как это — себе?
— Потом покажу. Отдыхай.
— А и правда — будто долго работала...
Мы лежали, ласкались, болтали, потом снова трахались, держась за плечи друг друга, и снова лежали, ласкались, болтали — и снова, и снова... (Специально для — секситейлз.орг) Когда вдруг замигал зеленый глазок и деревянный голос произнес — «Уважаемый Осеменитель, спецлагерь закрывается через пятнадцать минут» — мне показалось, что я провел с ней не больше часа.
— Нифига себе, какой лимит у них. Жлобье! — то ли подумал, то ли сказал я. Мне смертно не хотелось уходить от Эри.
— Ничего, завтра придешь снова.
— Приду, конечно.
— Мне хочется, чтобы это был ты, а не кто-то другой.
Меня вдруг шибануло, что к ней ведь может заявиться кто угодно...
— ... Слушай, ты там просидел целый день, — сказал мне охранник. — Прости, но за это полагается отдельно платить. Не обижайся, ты ж понимаешь — нам так приказано...
— Да не вопрос, — говорю. А скажи... Если можно платить за целый день — то можно и выкупить все три дня?
— Можно, конечно. 300 галактических, по сотне в день... Хороша человекоматка? Это из горных, они у нас самые уебные. Им специально камеры делали под горный овин, чтобы колориту нагнать... А что, у вас на Луране все бреют головы?
— Нет, только мужики. Некоторые. Это вроде как круто считается...
Я расплатился с ним, почитал Правила Поведения Инопланетных Осеменителей — и побрел к себе в отель.
Перед глазами у меня стояла первая строка Правил:
1.1.1. Инопланетному Осеменителю запрещается подстрекать человекоматку к какому-либо выходу за пределы спецлагеря, к выезду за пределы столицы и Великого Королевства Друэры. Запрещается продолжать какие-либо контакты с ней, включая виртуальные и голографические. Виновные вместе с человекоматкой будут нести уголовную ответственность по статье 15.1.1. Кодекса Наказаний Друэры.
Во всей Галактике все знали, что за бегство со своей обожаемой родины друэрян заживо перерабатывали в удобрения.
***
— Я тебя ждала. Я уже готова. Я вся липкая там, — говорила мне Эри, когда я пришел к ней утром. — Я всю ночь думала про это... и у меня там прямо ноет все. Очень хочется...
Она кусалась губами и лезла на меня, как на дерево. «Оплодотворение — это откровенность», вспомнил я.
Такого еще не было: чтоб без всяких прелюдий, ласк и лизаний — сразу внутрь. Я скинул тряпки за долю секунды — быстрей, чем космодесантник, — повалил Эри, и сразу влез в нее до половины, а потом еще поднажал и вдавился до конца. Эри охнула и улыбнулась мне.
— Больно?
— Аааа... Немножко. Но хорошо. Хорошо! Давай еще так. Мне очень хотелось...
— И что ты делала, когда тебе хотелось? — спрашивал я, трахая ее медленно и глубоко, в самое-самое нутро.
— Аааа... Ничего не делала.
— Ты трогала себя там? Тебе было приятно, да?
— Аааа... Откуда ты знаешь? Не говори так, мне стыдно...
— Как ты себя трогала? Вот так, да? — я вложил палец в липкий бутончик и завибрировал там, продолжая трахать Эри.
— Ааааоооууу!... — Эри закрыла глаза, но тут же открыла. — Еще, еще так, пожааалуйста!...
— Помогай мне!
— Оооуу! Я забыла... Так?
— Так! Та-ак!... И вот та-ак...
— И вот та-а-ак!... — она подпевала и подмахивала, заглядывая мне в глаза и улыбаясь малиновой улыбкой.
— Рррааааз! И еще ррраааз! И еще! — хором стонали мы, глядя друг на друга. — Вот так! Вот так!..
— Аааа!... Точно как работаем вместе. Как на водокачке... Аааууу!...
— Давай работай, работай! Работай! Ррраз! И ррраз!..
— Оооо... как странно... во мне что-то, как вчера...
«Неужели девочка кончит подо мной?" — подумал я и поднажал еще:
— Давай! Давай, Эри! Давай! Давай Давай! Давай! — выдыхал я, и она выдыхала вместе со мной:
— А! А! А! Аа! Аааа!..
Лицо мое горело, будто в него втекла кровь из всех артерий. Эри кричала, перекрикивая меня:
— Аа! Аа! Аа! Аа... Аааааа? — вдруг вопросительно протянула она, и тут же скорчилась в дугу: — Аааа... Ааааааа... АААААААААААА!!!... — орала Эри, вцепившись мне в плечи.
Лицо ее стало густо-розовым, глаза закатились, из прокушенной губы текла кровь. Мне вдруг стало страшно за нее, и я стал трясти ее за плечи, хоть и сам изливался в это время глубоко-глубоко в горячей утробе Эри, лопаясь от блаженной боли в яйцах.
Оргазм долго не отпускал Эри, и когда наконец отпустил — она расплылась тряпкой, оглушенная и розовая сверху донизу, как новорожденная. Я пощупал ей пульс и примостился рядом — бедро к бедру.
Мы долго лежали и молчали.
Так долго, что нам было совершенно ясно, о чем мы оба думаем.
Первым не выдержал я:
— О чем ты думаешь?
— А ты о чем? — отозвалась Эри.
— Я? Наверно, о том же, о чем и ты.
— А я о чем? — спросила Эри, и мы оба рассмеялись. Хоть смеяться, честно говоря, было нечего.
— Ты думаешь о том, что завтра мы увидимся в последний раз, — все-таки сказал я.
— Да, — согласилась Эри.
— И что будем делать?
— Не знаю.
Мы помолчали еще минут пять, или десять, или не знаю сколько.
Потом я вдруг приподнялся и сгреб ее к себе:
— Нет. Так не пойдет.
— Не пойдет, — согласилась она, прижимаясь ко мне.
Ее волосы щекотали мне нос. Я гладил их, перебирал, подбрасывал вверх, наблюдая, как они отблескивают в лучах красноватого друэрянского солнца, сверкавшего в окне.
— Какие у тебя волосы!... Какие они... — Я вдруг замолчал.
— Какие? — переспросила Эри.
Я молчал, пытаясь переварить то, что пришло мне в голову. Потом медленно произнес:
— Эри... Мы с тобой примерно одного роста?
— Да. Меня еще дразнили дома Жирафой...
— Эри. А знаешь, Эри...
***
Когда я наутро подошел к пропускнику, на мне были черные очки, а в руках — бумажка с надписью:
«Не могу говорить. Выпил какого-то вашего пойла».
Охранники переглянулись:
— Оооо!... Мухоморовки с паучьим соком выкушал? Она гремит на всю Галактику, но с непривычки нелегко. Проходи, проходи, дружище...
Я прошел к Эри. Она бросилась мне на шею и влипла в меня губами, такими теплыми и влажными, что сразу захотелось скулить, как в детстве.
— Эри, Эри... Я тоже соскучился... Нет, Эри, сейчас нельзя, не надо... Устанем, потеряем силы... Эри! — Я крикнул на нее, и она отошла от меня, красная, как помидор. — Эри... Не надо. Ты все помнишь?
Она кивнула.
— Все-все, как мы договорились?
Она снова кивнула.
— Не передумала? Точно? Если нас поймают... ты понимаешь. Ну?...
Это нужно было делать среди дня, в самую сутолку, когда на пропускном пункте длинные очереди. Времени было мало.
— Ну... Готова?
... Когда я стер полотенцем остатки крема с лысины — смешной круглоголовый пупсик, который только что был красавицей Эри, сказал мне:
— Я, наверно, теперь никогда не решусь посмотреть в зеркало...
— Сейчас не в этом суть. Давай одевайся, — говорил я, скидывая тряпки. — Все помнишь?
— Да...
— Пошла!
Через минуту из коридора вышла знакомая лысая фигура моего роста, в моих черных очках и в моем пиджаке. Кивнув охранникам, она прошла к выходу. Охранники едва взглянули на нее: у входа напирала очередь возбужденных Осеменителей.
Я ждал, глядя на космофон. Две минуты, три, четыре, пять... Ёкарный бабай, ну что же... Наконец дисплей вспыхнул, и в нем показалась лысая голова:
— Я на месте. Все нормально. Что мне теперь делать?
— Ничего. Жди меня.
Дисплей погас. Я посидел, помолчал, набрал воздуху в легкие — и выскочил в одних трусах в коридор:
— Эхээээй! Эхххээээй!!! — сипел я, несясь на охрану, как бизон. — Тут мимо вас я, часом, не пробегал?
— Чего?
— Ребятки! Да что ж это такое! Треснула меня по башке, забрала мои тряпки и смылась! Ловите! Ловите! Она не могла далеко уйти!
Поднялся дикий переполох. Охрана заметалась, забегала, забубнила в космофоны, вызывая подмогу; взвыла сирена — и переполох выплеснулся на улицу, как каша из кастрюли.
— Вон! Вон там! Там мой звездолет! Пять-семь-четыре икс! — хрипло орал я, показывая в противоположную сторону. — Она еще не взлетела!
Толпа валом повалила к дальнему звездолету, а я нырнул в сторону, подбежал к своему родному Пукеру, открыл дверцу — и влетел в кабину.
Эри была здесь.
— Стартуем! Пусти! — Я заграбастал обеими руками сразу двадцать рычагов, двадцать раз повторил себе — «не спеши... включи реактор... загерметизируй оболочку... выставь все три слоя защиты — один, другой, третий... запусти гравистабилизатор... что еще? вроде все... Старт!»
— Ну, Эри... — Аппарат загудел, плавно приподнялся над космопортом и стал быстро набирать высоту, поднимаясь к краю атмосферы.
Перегрузки не было: старый гравистаб работал, как зверь.
— ... Нас даже не преследуют. Красота... Ну, Эри, прощайся с родиной. Где твоя деревня?
— Отсюда не видно. Это там, к западу, — Эри показала в сторону лилового края Друэры, круглившегося на глазах.
— Точно не передумала? — спросил я, хоть это и было глупо здесь, в трехстах милях над Друэрой.
Эри молча качнула лысой головой, глядя на меня.
— Тогда погнали. Ээээгегегей! — Я проверил координаты, включил мультиускоритель — и откинулся в кресле. Дисплей с лиловой Друэрой мигнул и расплылся мутным пятном, перешедшим в черноту космоса.
Мы молчали. Эри встала и прилезла ко мне на колени; я раздел ее до сисек, уткнулся в них — и мы сопели, слушая тихий гул реактора.
Мне хотелось очень многое сказать ей. Но я не знал, с чего начать, и молчал. А потом заговорил:
— Эээ... Это самое... Надеюсь, охранникам не сильно влетит. Классные парни, жалко их... А вообще — жлобы они, это ваше правительство. Не дают людям быть вместе. Парень и девушка должны быть вместе столько, сколько им хочется. Всегда. Всю жизнь. И вместе воспитывать детей, а не отдавать их в какой-то там гребаный питомник. Это же такие простые вещи. И как они этого не понимают? А, Эри?
