Пролог
Юрка никогда не думал, что влипнет в такую крепкую виртуальную дружбу.
Ни дня, ни даже двух часов не могло пройти, чтобы они с Крокодилом Геной не обменялись парой стебучек. Старый Кроко был ироником, Юрка тем более, и темы для общения находились сами собой. Собственно, это была одна и та же тема — насмешливое перелопачивание Вселенной вверх дном, — которая поднималась всякий раз в новом свете и новых обстоятельствах.
Они познакомились случайно. Вскоре день уже казался пропащим, если по утрам в мэйл-ру-агенте не обнаруживалась порция свежего яду. Юрка мог быть со Старым Кроко самим собой, не подделываясь под окружающих, не боясь выглядеть так или сяк, поэтому Кроко был важен ему, как воздух. Он считал его образцом ясного мужского ума, подражал его речи, его стилю мысли, и видел, что Кроко подражает ему. Его фирменные фразочки — «я вылез из мамы и понял, что жизнь слишком затянулась», или «да так, старческое бормотание» — вошли в язык Юрки, как «привет» или «пока».
Они знали друг о друге многое, кроме одного: кто они и как их зовут. Юрка зарегился на Моем Мире специально для Кроко, назвавшись Чебурашкой; Кроко переделал его в Че Бурашку, в Команданте Че, и в этих образах они знали друг друга. Маски делали их общение азартным, как хитроумная игра. Юрка много раз безуспешно пытался разоблачить Кроко, а тот — его; однажды они признались друг другу в этом, и тогда Юрка впервые полусерьезно заговорил о встрече двух братьев по разуму.
Кое-какие догадки у него, конечно, были. Кроко был дьявольски умен, остроумен, образован — Юрке приходилось подчитывать Википедию и много чего другого, дабы оставаться в теме — и про себя он решил, что Кроко старше его, но еще молод, что ему лет тридцать с лишним, что он вузовский технарь, что он не женат и носит очки в маленькой тонкой оправе. Этот портрет нарисовался в Юркиной голове настолько ярко, что Юрка видел очкастого Кроко, как живого.
Их дружба крепла, потребность друг в друге возрастала все сильней — и наконец они решили встретиться. Кроко жил далеко, в Питере, но Юрку это не смутило, и он твердо решил ехать, — тем более, что в Питере жила родная его тетя, которую давно уже было пора проведать. Последний раз он видел ее четыре года назад; она гостила тогда у них вместе с дочкой-школьницей, Юркиной двоюродной сестрой, которую он помнил отчаянным существом с растрепанными кудрями, физиономией ангела и немыслимым ветром в голове. Дашкины смуры не поддавались никакому описанию, и глядя на нее, всем думалось одно и том же: какой красавицей она растет, и какая сложная штука — переходной возраст. Юрка держался с ней строго, преодолевая умиление, которое вызывала в нем ее мордочка и ее кудряшки, и они так и не нашли общего языка. Но тетю Катю он любил — и собирался в Питер с легкостью на душе, предвкушая сразу две приятные встречи: с ней и с Кроко.
Акт 1
Встреча братьев по разуму была запланирована на 11.00, в кафе «Встреча» у Витебского вокзала.
Это была не обычная встреча, банальная, как чупа-чупс — «О, ты Кроко? Привет, как жизнь?»; это была встреча настоящих ктулходавов, как говорил Старый Клыкарь Кроко. Уговор был таков: они должны были узнать друг друга сами, и у них было на это полчаса — с 11. 00 до 11. 30. Если нет — назавтра дубль два; потом, при необходимости — дубль три. Четвертый, как известно, побоку, и если нет — значит не судьба. Так было решено, и это был полный отпад — совсем в духе Кроко, Ген Геныча, Старой Хари Зубастой, на подколы гораздой.
Юрка надел красную майку с Че Геварой, а на голову — кепку с чебурашьими ушами, купленную на Арбате. Он сидел в кафе уже пять минут и озирался по сторонам, выискивая вокруг себя нечто крокодилье, но пока не видел ничего. В какой-то момент его взгляд бессознательно остановился на мальчишеской физиономии — не потому, что она могла иметь отношение к Кроко, а потому, что она была смазливой, как у молодого бога. «Тьфу, да это же девчонка» — понял вдруг Юрка, — «стриженная под мальчика»; и в следующий момент он замер, потому что физиономия показалась ему очень знакомой.
С минуту он всматривался в нее, потом встал, подошел... «Не может быть...»
— Дашка?
Физиономия развернулась к нему — и вытянулась, обдав Юрку карими искрами.
— Ю-ю-юр? А, ну да, ты же сегодня к нам!... Ну и ну! Вот так встреча!
— Не возражаете, мисс? — Дашка сидела одна, и Юрка подсел к ней за столик, чмокнув ее в щеку. Дашка пахла весной и гиацинтами.
— Не возражаю, миссис! Располагайтесь! Правда, я жду кое-кого, но... ничего с этим кое-кем не сделается. Сиди с миром, братище!
— Вот спасибо!... Дашк, а ну отвечай, как родному брату: ты что это с собой натворила?
— Что такое? — Дашка невинно округлила карие глаза. — С каких это пор ты записался в родные, коли ты двоюродный?
— Ты от ответа не уходи. Где твои кудри?
— А что? Мне не идет, ты хочешь сказать?
Юрка хотел сказать что-то ехидное, но не смог, потому что Дашка действительно выглядела сногсшибательно. У него даже задрожало внутри, так она была красива. «Бог ты мой, ведь ей уже... сколько? Восемнадцать?» Он не любил, когда девушки коротко стригутся, и привык считать Дашкины кудри едва ли не самым ценным, что в ней есть; но глазастый мальчишка со свежим, как персик, лицом был так очевидно хорош, что...
— Нет, не хочу. Сдаюсь, Дашка: ты выглядишь на все сто десять. Но я бы тебя убил, если бы ты срезала кудри при мне.
— Так в чем же дело? Убей. Я давно жду, когда меня кто-нибудь убьет. С того самого момента, как я вылезла из мамы, я поняла, что жизнь затянулась...
— Что? Что ты сказала?
— Да так, старческое бормотание... А что?
Но Юрка привстал, чувствуя, что холодеет, и пристально смотрел на Дашкину футболку с голубым вагоном и Крокодилом Геной, играющим на гармошке.
— Ты чего? Имей совесть: так бесстыдно разглядывать бюст родной сестры... то есть двоюродной... Ой!
Несколько секунд они смотрели друг другу на футболки, — а потом их руки одновременно поднялись в воздух, одновременно ткнули друг в друга указательными пальцами, а рты одновременно проговорили:
— Кроко?
— Чебурашка?
Акт 2
Это было невероятно. В это нельзя было поверить. Дашка и Юрка сидели в кафе, потом шли, куда глаза глядят, пытаясь согласовать себя с Кроко и Че; образы взбаломошной Дашки и мудрого Кроко, весельчака Че и зануды-братца были настолько разведены в их умах, что никак не желали сводиться воедино.
Вначале было долгое выяснение того, «как на самом деле»: преодолевая скованность, Юрка и Дашка выпытывали друг у друга о жизни «в реале», окунаясь в нее жадно, как дядюшка Скрудж в золото. Они говорили, слушали, допрашивали, выпытывали, перебивали, не разбирая дороги, и опомнились только тогда, когда отошли от вокзала на шесть станций метро, а на часах было полчетвертого.
— ... Елы-палы! Я обещался тете Кате, что буду у вас в три.
— Ого! Ну ничего: приходить вовремя — дурной тон... Алло, мам? Ты не переживай, я тут встретила Юрика, мы прошвырнулись маленько... Что? Нет, не подрались. А чего это мы должны драться? Ну мы же культурные люди, мам... мы воюем культурными методами: щепоточка стрихнинчика в чаечек там, или капелюшечка кураре...
Через два часа Юрка, съевший столько, сколько не съел бы и за три жизни, вяло отбивался от чая с пирогами. Дашка помогла ему — схватив за руку, потащила к себе в комнату, заявив маме «мне не нужны ошметки лопнувшего брата... «; прикрыв дверь — влезла на свою кровать, свернулась кошечкой, вытянув голые босые ноги, и умильно посмотрела на Юрку:
— Ну как, живой? Или в голове вместо мозгов — мамины рулеты с баклажанами?
— И вместо мозгов, и вместо печени, и вместо... какие там у меня еще есть органы?
— Вээ! Двойка по анатомии! У тебя есть сердце, Команданте Че, и оно бьется баклажанным боем. Оно превратилось в большой пульсирующий баклажан...
— Ты, овощевод-патологоанатом! Ты лучше скажи, откуда ты столько всего знаешь? Тебе не положено быть умной, ты младше меня на шесть лет... Ты просто обязана быть сексуально-озабоченной макакой.
— Ну, дык!... Если честно — ты обязываешь. Я же хочу соответствовать! Вот и подчитываю иногда Вики, чтобы быть на уровне...
«Почему домашняя обстановка и одежда так сближают?» — думал Юрка, глядя на голоногую Дашку в розовой футболке, едва прикрывшей край трусиков. Они болтали до самой ночи — обо всем, о чем и раньше, и вдвое больше того. Когда они ложились спать, Дашка подошла к Юрке, взяла его за плечи, чмокнула в щеку — и отпрыгнула от него, как от тигра:
— По-сестрински... Спокойной ночи, брателло! Не ходи во сне по крышам, они дырявые.
Юрка лег, храня внутри теплый отпечаток Дашкиных губ и грудей, боднувших его сквозь ночнушку.
Акт 3
Три дня пролетели, как один миг. С раннего утра Дашка, голоногая и босая, лезла к Юрке в кровать, бесцеремонно расталкивала его, и они до ночи бродили по Питеру, болтая обо всем на свете.
На них заглядывались, и Юрке льстило, что Дашка с ним. Она была прелестна до слез, и ее ресницы-веера, карие глазищи на пол-лица, ее гибкая, озорная фигурка ласкового чертенка и круглая стриженая головка, причесанная изящно, как у фарфорового пастушка, заставляли пялиться на нее всем, кому не лень. Юрка все время помнил, что Дашка его сестра, и это добавляло в их общение терпко-пикантную нотку. «Мы можем быть очень близки, но мы брат и сестра» — будто говорила ему Дашка, не стесняясь сидеть у него на коленях и колоть его сосками сквозь футболку.
Вскоре Юрка случайно увидел ее голой. Он сидел в комнате, закрыв дверь; порыв сквозняка вдруг распахнул ее, и Юрка увидел профиль мокрой Дашки, стоящей в ванной перед зеркалом. Конусы ее грудей, высокие и остроносые, вздымались, как надувные шарики.
Мелькнула глупая мысль: «какая она взрослая...»
— Эээй! — крикнула Дашка, выворачиваясь и закрывая двери. — Почто шпионишь за сестрой?
— Он не шпионил. Не стыдно, Дашк? Сама дверь раскрыла — глядите, любуйтесь на меня!... — вмешалась тетя Катя. Юрка сделал вид, что ничего не видел, но Дашка, розовая, мокроволосая, вошла к нему и спросила:
— Ну что, годится?
— Что годится?..
— Ой-ей-ей, какой непонятливый...
— На комплименты напрашиваемся, да? Ну ладно, держи, только не красней. У тебя очень красивые груди и... и офигительная фигура.
— На себя посмотри: красный, как рак, — просияла пунцовая Дашка. — И все? Так абстрактно?
— Ах, тебе еще конкретно?... Рассказать про твои божественные соски, про золотое руно в паху...
— Нет там никакого руна. Я бреюсь — ты что, не видел?
— Ну, прости, сквозь твои монументальные бедра не видно таких деталей...
— Ах, они еще и монументальные? — взвизгнула Дашка, и в Юрку полетела подушка. Юрка издал воинственный клич — и началась куча мала.
Вскоре они лежали друг на друге без сил, вздрагивая от смеха, и Юрка чувствовал, как в Дашкин халат упирается то, что в сестру упираться не должно.
— Ооох... С чего это ты, Крокодила, затребовала от меня описание своего панцыря?
— Да так... Чтобы увидеть хамелеоньи возможности твоих щек. Я, между прочим, совсем не стесняюсь. Думаешь, меня голой никто не видел?
— Нет, не думаю, — сказал Юрка, вставая с Дашки. «А и в самом деле: восемнадцать лет... сейчас трахаются и в шестнадцать, и в пятнадцать... « Почему-то от этой мысли было неприятно. — У тебя ведь есть парень?
— А как же. И не один, — лихо хохотнула Дашка, вытягиваясь, как пантера.
— В смысле? Мужской гарем?
— Нууу... скорее взвод претендентов на зачисление в оный.
— Догадываюсь. С таким морденштейном и модельной задницей, как у тебя...
С этого момента сексуальная тема так или иначе просачивалась в их разговор, подогреваемая уже тем, что они были рядом: Юрка — и Дашка с ее грудью, с ее вечно-голыми умопомрачительными ногами и личиком ангела-чертенка.
Они стремительно сближались. С каждым пожеланием спокойной ночи Дашкины губы все плотней прижимались к Юркиной щеке, а груди все туже вдавливались в его грудь. Когда они прощались в купе поезда, Дашка повисла на Юрке, зарылась лицом ему в шею, и Юрка чувствовал, как его щекочут влажные губы. Подняв красное лицо, Дашка вдруг чмокнула Юрку в рот — и убежала прочь.
Впечатленный этим порывом, Юрка сидел на койке, глядя прямо перед собой, и очнулся только тогда, когда за окном было Пулково, а в его мобилке чирикала смска.
«Яркая индивидуальность, а Диккенса не читал!"* — прочел Юрка, и тут же стал набирать ответ: «сестра, а про голые телеса спрашивает!»
___________________________
*Цитата-дразнилка из романа Каверина «Два капитана». — прим. авт.
Вскоре пришлось выключить звук, дабы не будить зверя в спящих соседях. Темное купе озарялось вспышками, возвещавшими новые смс:
— должна же я сравнить разные мнения! =)
— а кто еще рассказывал тебе про твои бедра?
— те, кто считают их аккуратными и сексуальными: Р
— и много у тебя таких?
— бедер? пока два ;)
— у крокодилих нет бедер. у них есть только монументальный хвост: Р
Они бомбили друг друга до глубокой ночи, и Юрка, незаметно задремавший, обнаружил утром кучу обиженных смсок с вопросительными знаками.
Акт 4
Их переписка стала еще интенсивней, чем раньше. Юрка не вылезал из вконтакта, на который они перешли, и регулярно огребал втыки от начальства.
Но беседы их изменились. Стеб остался, но в него вплелась другая тема. Она всасывала их, как запретный водоворот, превратившись со временем в манию, в острую игру без выигрыша и разрядки.
Впервые Юрка мог откровенно говорить с девушкой о сексе. Это было захватывающе, как сам секс, и еще острее. Юркин сексуальный опыт ограничивался одной-единственной постелью: у него была девушка, с которой он быстро расстался и с которой не слишком-то мог поговорить. В самом деле: чего говорить, когда можно трахать? К тому же Юрка не знал тогда (хоть и смутно чувствовал), что секс, одетый в слова, разрезает душу, как лезвие.
И вот с Дашкой можно было ГОВОРИТЬ, не боясь ничего. Неловкость и заминки не угрожали им: ведь они были брат и сестра. И они были далеко...
Вначале Юрка робко прощупывал эту тему. Дашка оказалась совсем не прочь пооткровенничать, и очень скоро Юрка знал, что она лишилась девственности в 15 лет, что она перепробовала все на свете, и ее сексуальная жизнь напоминала сплав по горной реке. Юрке было это неприятно, но он не смел осуждать ее, боясь нарушить откровенность, которая с каждым днем делалась все острей, — и узнавал новые и новые шокирующие подробности жизни ее тела.
Когда он, набравшись наглости, спросил ее об анале, Дашка ответила:
— В первый раз страшно, но от страха-то и кайф.
— От страха? И все?
— Ну нет, конечно :) Такое чувство, будто тебя надели, как чулок, на мужика :) Такое беззащитное, и сладкое, аж до тошноты. Будто ты вся полна им сверху донизу.
— А... когда срешь, такое же чувство?
— Ну, Бурашка! Ну ты сказанул!!! Приговариваю к расстрелу мелкими какашками!
— Вот спасибо! Но жопа-то одна ведь?
— Жопа одна, а то, что в ней, разное:) Когда меня ебут в жопу, я просто лежу и хрюкаю, как кусок сладкого теста, как медуза или амеба. Я вся такая беспомощная и одноклеточная, я не человек, понимаешь? я рыхлая сладкая вата. Ууууууу!
— У тебя оргазм часто бывает?
— Ну, дражайший Че, это ведь первое правило Настоящего Траха: Женщина Должна Быть Удовлетворена. Иначе я и не иду на это, понял?
— И что ты чувствуешь? Как это у вас, крокодилов, бывает?
— Оооо! так тебе и расскажи! Ладно, попробую, только чур — бартер. Я тебе, ты мне. По рукам?
— По рукам и по ногам. Приступай, Крокодила.
— Ну, во-первых...
Она рассказывала ему немыслимые вещи, выворачиваясь перед ним наизнанку, и того же требовала от него. Юркин опыт был бедным, как у младенца, и ему пришлось пускаться в сочинительство. Дашка верила, и постепенно Юрка стал казаться сам себе эдаким тертым Казановой.
— ... А с девочками ты пробовала?
— Ооооо! Уууууу!
— Агааа?
— Угууу!:) Знаешь, это совсем особое. Особенно если девочек двое.
— Ты что, и с двумя?..
— Да, недавно совсем... Когда мужик тебя ебет — ты тащишься от его силы, от того, что он тебя имеет, владеет тобой, как хозяин... А когда девочки — совсем наоборот. Они такие нежные, как ветерок, как паутинки... аж жутко. В этом что-то очень запретное есть, и стыдное. Стыднее, чем с мужиками, которые брутально ебут тебя в две дыры.
— А что, ты и тут...
— Было дело. Я не хотела... но потом улетала на луну, извивалась и выла, как волчица. Они насадили меня сразу на два дрына: один сначала воткнул мне в жопу, а потом приподнял — и тогда другой надел меня спереди на себя. Я почти не вырывалась, хоть и синяя была от страха. Больно не было, ведь я тертая и спереди и сзади, и мокрею, как по приказу:)))) И вот их члены терлись друг о друга во мне, мяли мне мою маточку, как занавеску, и я просто истекала... сам знаешь чем:) Меня заперли, стиснули меж двух мужиков, вспороли внутри, залезли в самые кишки, — и еще целовали меня до самого горла, вылизывали мне уши, доили мне сразу обе сиськи — и трахали, трахали, пока я не захлебнулась в собственных соках и не сдохла в них... Уууууу!... Потом, когда я выкончалась до капли, и из меня вытащили члены, было чувство, будто я пустая внутри, как сдутый шарик...
Юрка читал ее исповеди — и сходил с ума от ужаса, жалости и возбуждения, дикого звериного возбуждения, не покидавшего его ни на секунду. Он будто присутствовал в Дашкиной спальне, видел все ее жесткие трахи во всех деталях — и она не стыдилась его, а наоборот, подставлялась ему распахнутым всем, оставаясь его сестрой и лучшим другом. Онанизм стал неизменным атрибутом его общения с Дашкой — Юрка выплескивал со спермой то, что говорила ему она, и то, что он сочинял сам:
— ... Дашк, а ты по-прежнему бреешься ТАМ?
— Ну да, а что?
— Ничего. Просто я люблю меха. Полюбил с недавних пор. Когда девочка вся лапочка, нежная такая, а ТАМ у нее — волосики, шерсть, как у зверя... тогда знаешь, как встает!
— Сам ты зверь! Зверюга, самец дикий... А скажи-ка...
— Ась?
— А что, ты разве никогда не трахался с двумя?
— Трахался. Недавно совсем. Это ты меня вдохновила, Дашк.
— Чтоооооо? Серьезно???
— Ну да)))))
— Расскажииииии!!! А ну колись!!!
— Колоться не буду, а рассказать расскажу)) У нас есть такие суперские близняшки, Катюха и Светка. Шатенки, и кудрявые-кудрявые, совсем как ты когда-то, а я это люблю больше всего, ты ведь знаешь, я давно говорил тебе... Они уже месяца два в меня втюренные обе. Этот гамлетовский вопрос не давал мне спать: Катька Или Светка?! Ну, а кое-то подсказал мне радикальное решение)) Затащил лапушек к себе... Пришли в ужас, вестимо, долго отнекивались, боялись... но я просто тупо стал их ласкать...))) то есть не тупо, конечно, а так, как я умею... Обнял обеих, без насилия, чтобы утонули девочки слегка в сбитых сливочках... лизнул одну, другую... ну, а им много не надо)) Как оказалось)))) Через десять минут они уже, голенькие обе, терли меня своими булочками, розовыми с молочком, щекотали кудряхами — и лизали мне уши, с двух сторон сразу, ааааа! Я боялся, что не смогу трахать двоих сразу, чтобы никто не был в обиде — но как-то само собой вышло, что все при деле, все сходят с ума и все лижут друг друга и лупят грудями, бедрами и лобками, как психанутые))) Я ебал Катьку, доил ее булки, и лизал Светулю, а та ездила пиздой по Катькиной мордочке, и та была вся в ее соках, как улитка... И я заставил их трахнуть друг друга! Они не хотели, но я уговорил... и они так зверски извивались и пищали, что просто полный улет!!! а я тем временем лизал их, трогал и дергал везде, где успевал...
Изумленный Кроко изрыгал восклицательные знаки, а Юрка вошел в роль и начал плотоядно пялиться на Катьку и Свету (реально существующих), вгоняя их в смущение.
Однажды Кроко заявил ему:
— Ну, Команданте, благослови! На оргию собираюсь.
— ???
— !!! Все бывает в первый раз, да. Но жутковато, честно говоря. Боюсь не справиться. Там будет штук пять девок и столько же пацанов. Все казановы опытные и шлюшки хоть куда. Вдохнови меня, внуши, что у меня получится!
И Юрка внушал и вдохновлял, кусая ногти. «Боже, знала бы тетя Катя», думал он, «моя сестра, мой лучший друг... « Он оправдывал себя и ее тем, что «сейчас все такие». «Родилась красивой — бери все от жизни!», думал он — и внушал это Дашке:
— Моя философия проста: Ктулху дал мне ум, тело и хуй с яйцами — почему я не должен пользоваться ими на все 110? Вот я и беру от жизни все, что успеваю. А теперь, Крокодила, питерская гетера, вакханка или как там тебя... разевай свою божественную пасть и выкладывай, что с тобой творили на оргии.
— Оооооо! Знаешь, до сих пор мозги косичкой.
— Афро?... А причем тут мозги, кстати?
— Вот попробуешь — поймешь... Я не могу передать тебе, что это такое. Вначале очень трудно организоваться, найти общий ритм... Почти противно. Но потом... когда все заведутся, и лижут, гладят, массируют и ебут с жаром и без разбора — вот тогда... ААААА!!! Я не могу описать тебе. Это так страшно, так запретно — и так офигиииииительно УЛЕТНО!!! Ты чувствуешь себя частью всеобщего океана блаженства, сливаешься с ним, как капелька, теряешь свое «Я», теряешь вообще все — память, разум, голову... остаются только две великих П: Плоть и Похоть. И Блаженство, дикое, запредельно-огненное Блаженство... Когда все смешалось в лаве ласк, прикосновений и вылизываний, и ты лижешь чью-то пизду, или чьи-то яйца, и везде вокруг тебя — тела, лижущие языки, жадные руки и хуи, протыкающие тебя во всех местах... кто-то ебет тебя то в одну дырку, то в другую, кто-то доит твои сиськи, набухшие медом, и ты лопаешься долгими, бесконечными оргазмами, истекаешь кончей — и все кончаешь, кончаешь, истощаясь до последней капли, и в мозгах темнеет, как перед смертью, и не хочется жить, а только подохнуть в этой ослепительной муке...
Дашка умела описывать, чего уж там. Юрка лопался от зверского онанизма и от ужаса за Дашку; он даже хотел завести с ней разговор о морали, — но вместо того наплел ей о том, как нашел в сети групповушный клуб, как был на оргии в бане — с вымазыванием в мыле и в шоколаде, — и Дашка опять завистливо сыпала восклицательными.
Однажды она заявила Юрке:
— Ну все! Старый панцырь — на помойку!
— Ты о чем это, зубастая?
— Угадай с трех раз.
— Прикидище новый? Фиговый листочек?
— Вот еще. Стала бы я выкобениваться из-за тряпки. Бери глубже.
— Что, опять с волосами что-то?!!!
— Теплей, теплей, дружок...
— Дашк, я тебя убью. Что ты натворила?
— Да так, ничего особенного... Побрилась налысо.
Юрка почувствовал, как в его глазах темнеет.
— Зачееееееееем???
— А так просто. Захотелось. Знаешь, как жутко было? Как перед первой оргией. Ведь это, считай, почти что навсегда.
— Дааааш...
— И с красотой прощаться трудно. Ведь лысина — уродство, как не крути. Но в этом-то и вся фишка... Да ты понимаешь меня, не прикидывайся.
Юрка понимал. Он представлял себе красавицу Дашку, выбритую, как зэковец, похожую на нелепое розовое яйцо — и его член лопался от странного, томительного желания, горького, как миндаль.
— Понимаю... Чертова девка. Покажи фотки!
И Дашка слала ему фотки, где светила свежей лысиной, и Юрка выл, глядя на сексуально-уродливый череп и брызгая спермой в монитор...
У них с Дашкой был негласный договор, который никогда не обсуждался и не нарушался: Юрка никогда не видел ее голых фото. Они были обнажены друг для друга до самых печенок — но только в воображении.
Акт 5
Однажды Юрка стал замечать, что Дашка отвечает ему путано и странновато. Незадолго до того он успел рассказать ей правдоподобную историю о том, как соблазнил красотку Нюшу и брутально выебал ее в зад, а после того выкинул ее одежду в мусоропровод и выгнал голышом на улицу. Он так смаковал Нюшины красоты, ее глаза, сиськи и локоны до попы, так расписывал, как Нюша перебегала от дерева к дереву, пряча голую пизду от прохожих, а он, Юрка, шел следом, наслаждаясь ее стыдом, — что Дашка вдруг заявила ему:
— А если б это была я? Ты тоже выгнал бы меня на улицу без всего? Или у тебя на лысых не встает?
Юрка поперхнулся.
— Здрасьте! На тебя что, Ктулху наступил? Ты же моя сестра!..
Дашка вывернула разговор на другую тему. Вскоре она спросила его:
— Ты, старина Че, когда гарантированно будешь за домашним компом?
— Только в субботу... А что?
— Да ничего. Хочу показать тебе одну штуку, которая только на домашнем пойдет. Когда тебя ловить?
— Ну, давай в 13. 00. Плюс-минус...
— Ок. Если что, предварительно спишемся.
У Юрки кололо в сердце, и он ждал не дождался заветного часа. «Что же это будет?», думал он — и решил наконец, что Дашка вздумала установить с ним видеосвязь по скайпу... для чего?
«Неужели она хочет меня наблюдателем?... и я увижу, как ее ебут?» От этой мысли Юрка покрывался зябким потом, все больше уверяясь в ней, — и изнывал от нетерпения, подскакивая ночью от томных кошмаров.
Наконец час пробил, и Юрка сидел у монитора, бледный, как стена. Дашки все не было и не было в сети... вот! Появилась. Сердце екнуло от предвкушения...
— Дашк?
— Привет, брателло! Ты на домашнем компе?
— Да, как и договорено.
— Точно?
— Точно.
— Ну, тогда через пару минут жди сюрприза.
— ???
«Ты чего меня мучаешь?» — хотел спросить Юрка, — и вдруг подпрыгнул от звонка в дверь.
«Бляяяяяядь! Кого еще несет???», заскрежетал он зубами — и не шелохнулся. «Пусть звонят, блядь, хоть до опупения» — выл он про себя, пялясь на пустой монитор. Позвонили второй, третий раз — настырно, остервенело, как злые соседи, если залить им ванную...
— Эй! Че не открываешь, Че? Подох, что ли?
Юрка читал Дашкино послание, не веря своим глазам; затем подбежал к двери, глянул в глазок...
Сглотнул — и судорожно открыл:
— Даааааш???
— Не, ну нормально: стою звоню, как в никуда. Ты что, нанюхался мухоморьев, что ли, братец?
Перед Юркой стояла Дашка — с рюкзаком, с мобилкой в руке и с кудрями до грудей.
— Эгей, Команданте! Увидел нахлебника и обалдел от горя? Я ведь тебя обжирать приехала... Ну, не рад, что ли, обормот? — и Дашка вдруг очутилась у Юрки на шее, стиснув его до зеленых чертей в глазах. Она бодала его носиком, щекотала кудрями и слюнявила ему лицо, обчмокав его крепко, влажно и совсем не по-сестрински...
— Даш... Ты что, в гости? Ко мне?
— Блестящая догадка! Гениальная мысль, достойная самого Архимеда! — стебалась Дашка, глядя на Юрку влажными глазами.
— А... это у тебя парик, да?
— Сам ты парик. Нифига я не брилась. Я тебя надула, ясно?
— Надула? Ах ты... Стоп, а фотки?
— А что фотки. Десять минут фотожабы, и ты хоть негр...
— Ну, Дашк... Ну, зубастая...
— А что, не рад, что ли? Это вроде твоя любимая прическа, или я что-то путаю? Отращивала все это время, как Мичурин... Ты, кстати, так и не поведал мне свои впечатления. Я внимательно слушаю.
— Эээ... мэээ...
Кудрявая, румяная, взволнованная Дашка была так убийственно хороша, что у Юрки снова затеснило в груди, и он едва связал два слова:
— Даш... Я это... просто в шоке...
— Я вижу. Сейчас будем лечить твой шок. А ну-ка иди сюда... — Дашка поманила его пальцем, и Юрка подошел, холодея от подвоха.
— ... Хотя нет. Погоди-ка. Пусти сюда... и выйди. На минутку. Даме надо переодеться. Давай-давай!
Дашка вытолкала оторопевшего Юрку из комнаты и закрыла дверь. Юрка стоял под ней и слушал шуршание одежды, не зная, о чем думать. Дашка была «на взводе» — бравировала, как Настасья Филипповна*, и Юрка хорошо знал, как легко такие бравады переходили в истерику и рев.
________________________________
*Персонаж романа Достоевского «Идиот» — прим. авт.
— Войдите, — раздался голос. Юрка вошел — и остолбенел.
Молочно-розовая Дашка стояла в центре комнаты и буравила Юрку влажными глазами-угольками. Она была совершенно голой.
— Ты... ты чего? Мы же брат и сестра... — бормотал похолодевший Юрка.
— Двоюродным можно... Они даже женятся... — шептала в ответ Дашка. — В загсе, — пояснила она, чтобы не оставалось сомнений, и жалобно протянула: — Ю-ю-юр...
Юрка подошел к ней, пялясь на ее тело, о котором столько мечтал — на розовые соски рожками, на живот и бедра, выгнутые кувшином, на пушистый передок...
— Говорила, что бреешься. Тоже наврала? — спросил он, будто это было важно.
— Нет... Тогда брилась... А потом ты сказал, что тебе нравится так, и я перестала...
Юрка смотрел на нее во все глаза, она — на него. Потом вдруг кто-то ткнул в кнопку-перемычку, меняющую режимы — и Дашка кинулась Юрке на шею:
— Юрик, Юрик... Неужели ты до сих пор ничего не понял?
Юрка действительно ничего не понимал. Но голая Дашка на шее прожигала ему всю душу... и его вдруг расперло дикое возбуждение. Оно было терпко-кислым и кипучим, как сидр; оно зрело в нем все это время — и вдруг вырвалось на волю, оглушив мозг.
Не соображая, что делает, Юрка ухватил Дашку и швырнул на кровать, как мешок картошки. Вытаращив глаза, она смотрела на него, — а тот растопырил ей ноги и, глядя во все глаза на ее мохнатую срамоту, розовато-лиловую в сердцевине, стянул с себя штаны с трусами. Сбросил майку, хотел было уже пристроиться и трахать... но вместо этого вдруг нагнулся — и прижался щекой к липкой Дашкиной раковине, как к любимой игрушке.
Он терся об нее носом и щекой, улыбаясь, как счастливый мальчишка, и целовал влажные, сладко пахнущие лепестки, и подлизывал их языком, наслаждаясь, как цяцей, этим чудом, которое столько снилось ему... Дашка закатывала глаза, улыбаясь еще шире, и всхлипывала от счастья.
— Дася... Дашенька... — бормотал Юрка, не соображая, что говорит.
— Иди сюда! — всхлипнула Дашка, и Юрка пополз к ней — к ее лицу и губам. Забравшись, он ткнулся носом ей в щеку, и они засмеялись, глядя друг на друга. Юрка вопросительно чмокнул ее в губы; Дашка улыбнулась, и Юрка чмокнул еще, впитывая вкус ее губ; нежные руки обвили его шею, не пуская обратно, и соленый язычок проник в створки его рта...
Секунда — и они упоенно целовались, всасываясь друг в друга до подбородка.
Поцелуй нарастал, как катящаяся лавина: губы и языки двигались, сосали и лизали быстрей, жарче, веселей, выплескивая застоявшуюся страсть, — и вот уже поцелуй перерос в сплетение ласкающей плоти, которое — сплошной крик и жадное, задыхающееся блаженство.
Юрка слепился с Дашкой, размазываясь голой кожей по ее телу. Сам собой его член нашел вход, сам собой вплыл туда, стягиваясь с Дашкой в тугой ком; в голове у Юрки не было никаких мыслей, кроме «аааааааааааа!!!» — и еще: «у нее же там все разъебано должно быть... почему же тесно?» Узкая плотность обволакивала член так сладко, что хотелось рычать, и Юрка рычал, вталкиваясь в плотный ход до упора. Дашка выла, кусая Юрке губы.
«Ого! Зверюга!» — думал Юрка, заглотив Дашке пол-лица. — Ааааа! Ааа! — выл он, перекрывая ее и пихая бедрами, как тараном. Хотелось одного — быстрей, быстрей, жарче, сильней; трах перешел постепенно в буйные прыжки на кровати, и каждый прыжок сопровождался криком, изрыгаемым одновременно двумя глотками. Когда стало невыносимо — Юрка вытаращил глаза, уперев взгляд в Дашку, — и хрипло вытолкнул из себя вопль рвущейся лавины: — Ххххгааааааэээээыыы! Ы! Ы! Ы! Ы! Ы! — и ревел, впрыскивая в Дашку огненные разряды. Дашка ревела вместе с ним...
Это была истерика блаженства, в которой горело напряжение безумной переписки, истощившей обоих.
Эпилог
— ... Что это? Дашк, что это было? — хрипло вопрошал он ее, когда все закончилось.
— Ничего. Ты меня трахнул, — отвечала Дашка, улыбаясь сквозь слезы.
— Но... Дашк... Дашенька... Боже мой!
— Мне было так хорошо, — бормотала она, обняв его. — Сразу видно опытного Казанову.
— Да нифига я не опытный Казанова! Даш, я тоже врал тебе. Ты у меня вторая.
— Что?
— Ну да. Даш...
— ... Но ничего. Я все равно переплюнула тебя. Ты у меня вообще первый. САМЫЙ первый.
— ???
Дашка тихо смеялась, глядя на Юрку сквозь слезы.
— ... Постой... Я не понима...
— А что тут понимать? — спросила Дашка особенным, звонко-нежным голоском и привлекла Юрку к себе.
Тот сопел, уткнувшись в ее кудри, и растворялся в сладком безмыслии, в непонимании, в пустоте, которую нельзя и не нужно было понять, потому что было очень хорошо.
— А я же... Тебе же, наверно, больно было, да?
— Было. Но мне понравилось, — рассмеялась Дашка, и Юрка охнул от серебристой дрожи этого смеха. — А здорово мы друг другpу лапши навешали, да? Боже мой, Юрка... Юрка! Я ведь любила тебя еще тогда, в детстве, когда мы были здесь — ты не заметил? Не заметил? — укоряла она его сквозь слезы, искренне веря, что так и было.
Юрка покаянно и блаженно сопел в ее кудрях.
Юрка никогда не думал, что влипнет в такую крепкую виртуальную дружбу.
Ни дня, ни даже двух часов не могло пройти, чтобы они с Крокодилом Геной не обменялись парой стебучек. Старый Кроко был ироником, Юрка тем более, и темы для общения находились сами собой. Собственно, это была одна и та же тема — насмешливое перелопачивание Вселенной вверх дном, — которая поднималась всякий раз в новом свете и новых обстоятельствах.
Они познакомились случайно. Вскоре день уже казался пропащим, если по утрам в мэйл-ру-агенте не обнаруживалась порция свежего яду. Юрка мог быть со Старым Кроко самим собой, не подделываясь под окружающих, не боясь выглядеть так или сяк, поэтому Кроко был важен ему, как воздух. Он считал его образцом ясного мужского ума, подражал его речи, его стилю мысли, и видел, что Кроко подражает ему. Его фирменные фразочки — «я вылез из мамы и понял, что жизнь слишком затянулась», или «да так, старческое бормотание» — вошли в язык Юрки, как «привет» или «пока».
Они знали друг о друге многое, кроме одного: кто они и как их зовут. Юрка зарегился на Моем Мире специально для Кроко, назвавшись Чебурашкой; Кроко переделал его в Че Бурашку, в Команданте Че, и в этих образах они знали друг друга. Маски делали их общение азартным, как хитроумная игра. Юрка много раз безуспешно пытался разоблачить Кроко, а тот — его; однажды они признались друг другу в этом, и тогда Юрка впервые полусерьезно заговорил о встрече двух братьев по разуму.
Кое-какие догадки у него, конечно, были. Кроко был дьявольски умен, остроумен, образован — Юрке приходилось подчитывать Википедию и много чего другого, дабы оставаться в теме — и про себя он решил, что Кроко старше его, но еще молод, что ему лет тридцать с лишним, что он вузовский технарь, что он не женат и носит очки в маленькой тонкой оправе. Этот портрет нарисовался в Юркиной голове настолько ярко, что Юрка видел очкастого Кроко, как живого.
Их дружба крепла, потребность друг в друге возрастала все сильней — и наконец они решили встретиться. Кроко жил далеко, в Питере, но Юрку это не смутило, и он твердо решил ехать, — тем более, что в Питере жила родная его тетя, которую давно уже было пора проведать. Последний раз он видел ее четыре года назад; она гостила тогда у них вместе с дочкой-школьницей, Юркиной двоюродной сестрой, которую он помнил отчаянным существом с растрепанными кудрями, физиономией ангела и немыслимым ветром в голове. Дашкины смуры не поддавались никакому описанию, и глядя на нее, всем думалось одно и том же: какой красавицей она растет, и какая сложная штука — переходной возраст. Юрка держался с ней строго, преодолевая умиление, которое вызывала в нем ее мордочка и ее кудряшки, и они так и не нашли общего языка. Но тетю Катю он любил — и собирался в Питер с легкостью на душе, предвкушая сразу две приятные встречи: с ней и с Кроко.
Акт 1
Встреча братьев по разуму была запланирована на 11.00, в кафе «Встреча» у Витебского вокзала.
Это была не обычная встреча, банальная, как чупа-чупс — «О, ты Кроко? Привет, как жизнь?»; это была встреча настоящих ктулходавов, как говорил Старый Клыкарь Кроко. Уговор был таков: они должны были узнать друг друга сами, и у них было на это полчаса — с 11. 00 до 11. 30. Если нет — назавтра дубль два; потом, при необходимости — дубль три. Четвертый, как известно, побоку, и если нет — значит не судьба. Так было решено, и это был полный отпад — совсем в духе Кроко, Ген Геныча, Старой Хари Зубастой, на подколы гораздой.
Юрка надел красную майку с Че Геварой, а на голову — кепку с чебурашьими ушами, купленную на Арбате. Он сидел в кафе уже пять минут и озирался по сторонам, выискивая вокруг себя нечто крокодилье, но пока не видел ничего. В какой-то момент его взгляд бессознательно остановился на мальчишеской физиономии — не потому, что она могла иметь отношение к Кроко, а потому, что она была смазливой, как у молодого бога. «Тьфу, да это же девчонка» — понял вдруг Юрка, — «стриженная под мальчика»; и в следующий момент он замер, потому что физиономия показалась ему очень знакомой.
С минуту он всматривался в нее, потом встал, подошел... «Не может быть...»
— Дашка?
Физиономия развернулась к нему — и вытянулась, обдав Юрку карими искрами.
— Ю-ю-юр? А, ну да, ты же сегодня к нам!... Ну и ну! Вот так встреча!
— Не возражаете, мисс? — Дашка сидела одна, и Юрка подсел к ней за столик, чмокнув ее в щеку. Дашка пахла весной и гиацинтами.
— Не возражаю, миссис! Располагайтесь! Правда, я жду кое-кого, но... ничего с этим кое-кем не сделается. Сиди с миром, братище!
— Вот спасибо!... Дашк, а ну отвечай, как родному брату: ты что это с собой натворила?
— Что такое? — Дашка невинно округлила карие глаза. — С каких это пор ты записался в родные, коли ты двоюродный?
— Ты от ответа не уходи. Где твои кудри?
— А что? Мне не идет, ты хочешь сказать?
Юрка хотел сказать что-то ехидное, но не смог, потому что Дашка действительно выглядела сногсшибательно. У него даже задрожало внутри, так она была красива. «Бог ты мой, ведь ей уже... сколько? Восемнадцать?» Он не любил, когда девушки коротко стригутся, и привык считать Дашкины кудри едва ли не самым ценным, что в ней есть; но глазастый мальчишка со свежим, как персик, лицом был так очевидно хорош, что...
— Нет, не хочу. Сдаюсь, Дашка: ты выглядишь на все сто десять. Но я бы тебя убил, если бы ты срезала кудри при мне.
— Так в чем же дело? Убей. Я давно жду, когда меня кто-нибудь убьет. С того самого момента, как я вылезла из мамы, я поняла, что жизнь затянулась...
— Что? Что ты сказала?
— Да так, старческое бормотание... А что?
Но Юрка привстал, чувствуя, что холодеет, и пристально смотрел на Дашкину футболку с голубым вагоном и Крокодилом Геной, играющим на гармошке.
— Ты чего? Имей совесть: так бесстыдно разглядывать бюст родной сестры... то есть двоюродной... Ой!
Несколько секунд они смотрели друг другу на футболки, — а потом их руки одновременно поднялись в воздух, одновременно ткнули друг в друга указательными пальцами, а рты одновременно проговорили:
— Кроко?
— Чебурашка?
Акт 2
Это было невероятно. В это нельзя было поверить. Дашка и Юрка сидели в кафе, потом шли, куда глаза глядят, пытаясь согласовать себя с Кроко и Че; образы взбаломошной Дашки и мудрого Кроко, весельчака Че и зануды-братца были настолько разведены в их умах, что никак не желали сводиться воедино.
Вначале было долгое выяснение того, «как на самом деле»: преодолевая скованность, Юрка и Дашка выпытывали друг у друга о жизни «в реале», окунаясь в нее жадно, как дядюшка Скрудж в золото. Они говорили, слушали, допрашивали, выпытывали, перебивали, не разбирая дороги, и опомнились только тогда, когда отошли от вокзала на шесть станций метро, а на часах было полчетвертого.
— ... Елы-палы! Я обещался тете Кате, что буду у вас в три.
— Ого! Ну ничего: приходить вовремя — дурной тон... Алло, мам? Ты не переживай, я тут встретила Юрика, мы прошвырнулись маленько... Что? Нет, не подрались. А чего это мы должны драться? Ну мы же культурные люди, мам... мы воюем культурными методами: щепоточка стрихнинчика в чаечек там, или капелюшечка кураре...
Через два часа Юрка, съевший столько, сколько не съел бы и за три жизни, вяло отбивался от чая с пирогами. Дашка помогла ему — схватив за руку, потащила к себе в комнату, заявив маме «мне не нужны ошметки лопнувшего брата... «; прикрыв дверь — влезла на свою кровать, свернулась кошечкой, вытянув голые босые ноги, и умильно посмотрела на Юрку:
— Ну как, живой? Или в голове вместо мозгов — мамины рулеты с баклажанами?
— И вместо мозгов, и вместо печени, и вместо... какие там у меня еще есть органы?
— Вээ! Двойка по анатомии! У тебя есть сердце, Команданте Че, и оно бьется баклажанным боем. Оно превратилось в большой пульсирующий баклажан...
— Ты, овощевод-патологоанатом! Ты лучше скажи, откуда ты столько всего знаешь? Тебе не положено быть умной, ты младше меня на шесть лет... Ты просто обязана быть сексуально-озабоченной макакой.
— Ну, дык!... Если честно — ты обязываешь. Я же хочу соответствовать! Вот и подчитываю иногда Вики, чтобы быть на уровне...
«Почему домашняя обстановка и одежда так сближают?» — думал Юрка, глядя на голоногую Дашку в розовой футболке, едва прикрывшей край трусиков. Они болтали до самой ночи — обо всем, о чем и раньше, и вдвое больше того. Когда они ложились спать, Дашка подошла к Юрке, взяла его за плечи, чмокнула в щеку — и отпрыгнула от него, как от тигра:
— По-сестрински... Спокойной ночи, брателло! Не ходи во сне по крышам, они дырявые.
Юрка лег, храня внутри теплый отпечаток Дашкиных губ и грудей, боднувших его сквозь ночнушку.
Акт 3
Три дня пролетели, как один миг. С раннего утра Дашка, голоногая и босая, лезла к Юрке в кровать, бесцеремонно расталкивала его, и они до ночи бродили по Питеру, болтая обо всем на свете.
На них заглядывались, и Юрке льстило, что Дашка с ним. Она была прелестна до слез, и ее ресницы-веера, карие глазищи на пол-лица, ее гибкая, озорная фигурка ласкового чертенка и круглая стриженая головка, причесанная изящно, как у фарфорового пастушка, заставляли пялиться на нее всем, кому не лень. Юрка все время помнил, что Дашка его сестра, и это добавляло в их общение терпко-пикантную нотку. «Мы можем быть очень близки, но мы брат и сестра» — будто говорила ему Дашка, не стесняясь сидеть у него на коленях и колоть его сосками сквозь футболку.
Вскоре Юрка случайно увидел ее голой. Он сидел в комнате, закрыв дверь; порыв сквозняка вдруг распахнул ее, и Юрка увидел профиль мокрой Дашки, стоящей в ванной перед зеркалом. Конусы ее грудей, высокие и остроносые, вздымались, как надувные шарики.
Мелькнула глупая мысль: «какая она взрослая...»
— Эээй! — крикнула Дашка, выворачиваясь и закрывая двери. — Почто шпионишь за сестрой?
— Он не шпионил. Не стыдно, Дашк? Сама дверь раскрыла — глядите, любуйтесь на меня!... — вмешалась тетя Катя. Юрка сделал вид, что ничего не видел, но Дашка, розовая, мокроволосая, вошла к нему и спросила:
— Ну что, годится?
— Что годится?..
— Ой-ей-ей, какой непонятливый...
— На комплименты напрашиваемся, да? Ну ладно, держи, только не красней. У тебя очень красивые груди и... и офигительная фигура.
— На себя посмотри: красный, как рак, — просияла пунцовая Дашка. — И все? Так абстрактно?
— Ах, тебе еще конкретно?... Рассказать про твои божественные соски, про золотое руно в паху...
— Нет там никакого руна. Я бреюсь — ты что, не видел?
— Ну, прости, сквозь твои монументальные бедра не видно таких деталей...
— Ах, они еще и монументальные? — взвизгнула Дашка, и в Юрку полетела подушка. Юрка издал воинственный клич — и началась куча мала.
Вскоре они лежали друг на друге без сил, вздрагивая от смеха, и Юрка чувствовал, как в Дашкин халат упирается то, что в сестру упираться не должно.
— Ооох... С чего это ты, Крокодила, затребовала от меня описание своего панцыря?
— Да так... Чтобы увидеть хамелеоньи возможности твоих щек. Я, между прочим, совсем не стесняюсь. Думаешь, меня голой никто не видел?
— Нет, не думаю, — сказал Юрка, вставая с Дашки. «А и в самом деле: восемнадцать лет... сейчас трахаются и в шестнадцать, и в пятнадцать... « Почему-то от этой мысли было неприятно. — У тебя ведь есть парень?
— А как же. И не один, — лихо хохотнула Дашка, вытягиваясь, как пантера.
— В смысле? Мужской гарем?
— Нууу... скорее взвод претендентов на зачисление в оный.
— Догадываюсь. С таким морденштейном и модельной задницей, как у тебя...
С этого момента сексуальная тема так или иначе просачивалась в их разговор, подогреваемая уже тем, что они были рядом: Юрка — и Дашка с ее грудью, с ее вечно-голыми умопомрачительными ногами и личиком ангела-чертенка.
Они стремительно сближались. С каждым пожеланием спокойной ночи Дашкины губы все плотней прижимались к Юркиной щеке, а груди все туже вдавливались в его грудь. Когда они прощались в купе поезда, Дашка повисла на Юрке, зарылась лицом ему в шею, и Юрка чувствовал, как его щекочут влажные губы. Подняв красное лицо, Дашка вдруг чмокнула Юрку в рот — и убежала прочь.
Впечатленный этим порывом, Юрка сидел на койке, глядя прямо перед собой, и очнулся только тогда, когда за окном было Пулково, а в его мобилке чирикала смска.
«Яркая индивидуальность, а Диккенса не читал!"* — прочел Юрка, и тут же стал набирать ответ: «сестра, а про голые телеса спрашивает!»
___________________________
*Цитата-дразнилка из романа Каверина «Два капитана». — прим. авт.
Вскоре пришлось выключить звук, дабы не будить зверя в спящих соседях. Темное купе озарялось вспышками, возвещавшими новые смс:
— должна же я сравнить разные мнения! =)
— а кто еще рассказывал тебе про твои бедра?
— те, кто считают их аккуратными и сексуальными: Р
— и много у тебя таких?
— бедер? пока два ;)
— у крокодилих нет бедер. у них есть только монументальный хвост: Р
Они бомбили друг друга до глубокой ночи, и Юрка, незаметно задремавший, обнаружил утром кучу обиженных смсок с вопросительными знаками.
Акт 4
Их переписка стала еще интенсивней, чем раньше. Юрка не вылезал из вконтакта, на который они перешли, и регулярно огребал втыки от начальства.
Но беседы их изменились. Стеб остался, но в него вплелась другая тема. Она всасывала их, как запретный водоворот, превратившись со временем в манию, в острую игру без выигрыша и разрядки.
Впервые Юрка мог откровенно говорить с девушкой о сексе. Это было захватывающе, как сам секс, и еще острее. Юркин сексуальный опыт ограничивался одной-единственной постелью: у него была девушка, с которой он быстро расстался и с которой не слишком-то мог поговорить. В самом деле: чего говорить, когда можно трахать? К тому же Юрка не знал тогда (хоть и смутно чувствовал), что секс, одетый в слова, разрезает душу, как лезвие.
И вот с Дашкой можно было ГОВОРИТЬ, не боясь ничего. Неловкость и заминки не угрожали им: ведь они были брат и сестра. И они были далеко...
Вначале Юрка робко прощупывал эту тему. Дашка оказалась совсем не прочь пооткровенничать, и очень скоро Юрка знал, что она лишилась девственности в 15 лет, что она перепробовала все на свете, и ее сексуальная жизнь напоминала сплав по горной реке. Юрке было это неприятно, но он не смел осуждать ее, боясь нарушить откровенность, которая с каждым днем делалась все острей, — и узнавал новые и новые шокирующие подробности жизни ее тела.
Когда он, набравшись наглости, спросил ее об анале, Дашка ответила:
— В первый раз страшно, но от страха-то и кайф.
— От страха? И все?
— Ну нет, конечно :) Такое чувство, будто тебя надели, как чулок, на мужика :) Такое беззащитное, и сладкое, аж до тошноты. Будто ты вся полна им сверху донизу.
— А... когда срешь, такое же чувство?
— Ну, Бурашка! Ну ты сказанул!!! Приговариваю к расстрелу мелкими какашками!
— Вот спасибо! Но жопа-то одна ведь?
— Жопа одна, а то, что в ней, разное:) Когда меня ебут в жопу, я просто лежу и хрюкаю, как кусок сладкого теста, как медуза или амеба. Я вся такая беспомощная и одноклеточная, я не человек, понимаешь? я рыхлая сладкая вата. Ууууууу!
— У тебя оргазм часто бывает?
— Ну, дражайший Че, это ведь первое правило Настоящего Траха: Женщина Должна Быть Удовлетворена. Иначе я и не иду на это, понял?
— И что ты чувствуешь? Как это у вас, крокодилов, бывает?
— Оооо! так тебе и расскажи! Ладно, попробую, только чур — бартер. Я тебе, ты мне. По рукам?
— По рукам и по ногам. Приступай, Крокодила.
— Ну, во-первых...
Она рассказывала ему немыслимые вещи, выворачиваясь перед ним наизнанку, и того же требовала от него. Юркин опыт был бедным, как у младенца, и ему пришлось пускаться в сочинительство. Дашка верила, и постепенно Юрка стал казаться сам себе эдаким тертым Казановой.
— ... А с девочками ты пробовала?
— Ооооо! Уууууу!
— Агааа?
— Угууу!:) Знаешь, это совсем особое. Особенно если девочек двое.
— Ты что, и с двумя?..
— Да, недавно совсем... Когда мужик тебя ебет — ты тащишься от его силы, от того, что он тебя имеет, владеет тобой, как хозяин... А когда девочки — совсем наоборот. Они такие нежные, как ветерок, как паутинки... аж жутко. В этом что-то очень запретное есть, и стыдное. Стыднее, чем с мужиками, которые брутально ебут тебя в две дыры.
— А что, ты и тут...
— Было дело. Я не хотела... но потом улетала на луну, извивалась и выла, как волчица. Они насадили меня сразу на два дрына: один сначала воткнул мне в жопу, а потом приподнял — и тогда другой надел меня спереди на себя. Я почти не вырывалась, хоть и синяя была от страха. Больно не было, ведь я тертая и спереди и сзади, и мокрею, как по приказу:)))) И вот их члены терлись друг о друга во мне, мяли мне мою маточку, как занавеску, и я просто истекала... сам знаешь чем:) Меня заперли, стиснули меж двух мужиков, вспороли внутри, залезли в самые кишки, — и еще целовали меня до самого горла, вылизывали мне уши, доили мне сразу обе сиськи — и трахали, трахали, пока я не захлебнулась в собственных соках и не сдохла в них... Уууууу!... Потом, когда я выкончалась до капли, и из меня вытащили члены, было чувство, будто я пустая внутри, как сдутый шарик...
Юрка читал ее исповеди — и сходил с ума от ужаса, жалости и возбуждения, дикого звериного возбуждения, не покидавшего его ни на секунду. Он будто присутствовал в Дашкиной спальне, видел все ее жесткие трахи во всех деталях — и она не стыдилась его, а наоборот, подставлялась ему распахнутым всем, оставаясь его сестрой и лучшим другом. Онанизм стал неизменным атрибутом его общения с Дашкой — Юрка выплескивал со спермой то, что говорила ему она, и то, что он сочинял сам:
— ... Дашк, а ты по-прежнему бреешься ТАМ?
— Ну да, а что?
— Ничего. Просто я люблю меха. Полюбил с недавних пор. Когда девочка вся лапочка, нежная такая, а ТАМ у нее — волосики, шерсть, как у зверя... тогда знаешь, как встает!
— Сам ты зверь! Зверюга, самец дикий... А скажи-ка...
— Ась?
— А что, ты разве никогда не трахался с двумя?
— Трахался. Недавно совсем. Это ты меня вдохновила, Дашк.
— Чтоооооо? Серьезно???
— Ну да)))))
— Расскажииииии!!! А ну колись!!!
— Колоться не буду, а рассказать расскажу)) У нас есть такие суперские близняшки, Катюха и Светка. Шатенки, и кудрявые-кудрявые, совсем как ты когда-то, а я это люблю больше всего, ты ведь знаешь, я давно говорил тебе... Они уже месяца два в меня втюренные обе. Этот гамлетовский вопрос не давал мне спать: Катька Или Светка?! Ну, а кое-то подсказал мне радикальное решение)) Затащил лапушек к себе... Пришли в ужас, вестимо, долго отнекивались, боялись... но я просто тупо стал их ласкать...))) то есть не тупо, конечно, а так, как я умею... Обнял обеих, без насилия, чтобы утонули девочки слегка в сбитых сливочках... лизнул одну, другую... ну, а им много не надо)) Как оказалось)))) Через десять минут они уже, голенькие обе, терли меня своими булочками, розовыми с молочком, щекотали кудряхами — и лизали мне уши, с двух сторон сразу, ааааа! Я боялся, что не смогу трахать двоих сразу, чтобы никто не был в обиде — но как-то само собой вышло, что все при деле, все сходят с ума и все лижут друг друга и лупят грудями, бедрами и лобками, как психанутые))) Я ебал Катьку, доил ее булки, и лизал Светулю, а та ездила пиздой по Катькиной мордочке, и та была вся в ее соках, как улитка... И я заставил их трахнуть друг друга! Они не хотели, но я уговорил... и они так зверски извивались и пищали, что просто полный улет!!! а я тем временем лизал их, трогал и дергал везде, где успевал...
Изумленный Кроко изрыгал восклицательные знаки, а Юрка вошел в роль и начал плотоядно пялиться на Катьку и Свету (реально существующих), вгоняя их в смущение.
Однажды Кроко заявил ему:
— Ну, Команданте, благослови! На оргию собираюсь.
— ???
— !!! Все бывает в первый раз, да. Но жутковато, честно говоря. Боюсь не справиться. Там будет штук пять девок и столько же пацанов. Все казановы опытные и шлюшки хоть куда. Вдохнови меня, внуши, что у меня получится!
И Юрка внушал и вдохновлял, кусая ногти. «Боже, знала бы тетя Катя», думал он, «моя сестра, мой лучший друг... « Он оправдывал себя и ее тем, что «сейчас все такие». «Родилась красивой — бери все от жизни!», думал он — и внушал это Дашке:
— Моя философия проста: Ктулху дал мне ум, тело и хуй с яйцами — почему я не должен пользоваться ими на все 110? Вот я и беру от жизни все, что успеваю. А теперь, Крокодила, питерская гетера, вакханка или как там тебя... разевай свою божественную пасть и выкладывай, что с тобой творили на оргии.
— Оооооо! Знаешь, до сих пор мозги косичкой.
— Афро?... А причем тут мозги, кстати?
— Вот попробуешь — поймешь... Я не могу передать тебе, что это такое. Вначале очень трудно организоваться, найти общий ритм... Почти противно. Но потом... когда все заведутся, и лижут, гладят, массируют и ебут с жаром и без разбора — вот тогда... ААААА!!! Я не могу описать тебе. Это так страшно, так запретно — и так офигиииииительно УЛЕТНО!!! Ты чувствуешь себя частью всеобщего океана блаженства, сливаешься с ним, как капелька, теряешь свое «Я», теряешь вообще все — память, разум, голову... остаются только две великих П: Плоть и Похоть. И Блаженство, дикое, запредельно-огненное Блаженство... Когда все смешалось в лаве ласк, прикосновений и вылизываний, и ты лижешь чью-то пизду, или чьи-то яйца, и везде вокруг тебя — тела, лижущие языки, жадные руки и хуи, протыкающие тебя во всех местах... кто-то ебет тебя то в одну дырку, то в другую, кто-то доит твои сиськи, набухшие медом, и ты лопаешься долгими, бесконечными оргазмами, истекаешь кончей — и все кончаешь, кончаешь, истощаясь до последней капли, и в мозгах темнеет, как перед смертью, и не хочется жить, а только подохнуть в этой ослепительной муке...
Дашка умела описывать, чего уж там. Юрка лопался от зверского онанизма и от ужаса за Дашку; он даже хотел завести с ней разговор о морали, — но вместо того наплел ей о том, как нашел в сети групповушный клуб, как был на оргии в бане — с вымазыванием в мыле и в шоколаде, — и Дашка опять завистливо сыпала восклицательными.
Однажды она заявила Юрке:
— Ну все! Старый панцырь — на помойку!
— Ты о чем это, зубастая?
— Угадай с трех раз.
— Прикидище новый? Фиговый листочек?
— Вот еще. Стала бы я выкобениваться из-за тряпки. Бери глубже.
— Что, опять с волосами что-то?!!!
— Теплей, теплей, дружок...
— Дашк, я тебя убью. Что ты натворила?
— Да так, ничего особенного... Побрилась налысо.
Юрка почувствовал, как в его глазах темнеет.
— Зачееееееееем???
— А так просто. Захотелось. Знаешь, как жутко было? Как перед первой оргией. Ведь это, считай, почти что навсегда.
— Дааааш...
— И с красотой прощаться трудно. Ведь лысина — уродство, как не крути. Но в этом-то и вся фишка... Да ты понимаешь меня, не прикидывайся.
Юрка понимал. Он представлял себе красавицу Дашку, выбритую, как зэковец, похожую на нелепое розовое яйцо — и его член лопался от странного, томительного желания, горького, как миндаль.
— Понимаю... Чертова девка. Покажи фотки!
И Дашка слала ему фотки, где светила свежей лысиной, и Юрка выл, глядя на сексуально-уродливый череп и брызгая спермой в монитор...
У них с Дашкой был негласный договор, который никогда не обсуждался и не нарушался: Юрка никогда не видел ее голых фото. Они были обнажены друг для друга до самых печенок — но только в воображении.
Акт 5
Однажды Юрка стал замечать, что Дашка отвечает ему путано и странновато. Незадолго до того он успел рассказать ей правдоподобную историю о том, как соблазнил красотку Нюшу и брутально выебал ее в зад, а после того выкинул ее одежду в мусоропровод и выгнал голышом на улицу. Он так смаковал Нюшины красоты, ее глаза, сиськи и локоны до попы, так расписывал, как Нюша перебегала от дерева к дереву, пряча голую пизду от прохожих, а он, Юрка, шел следом, наслаждаясь ее стыдом, — что Дашка вдруг заявила ему:
— А если б это была я? Ты тоже выгнал бы меня на улицу без всего? Или у тебя на лысых не встает?
Юрка поперхнулся.
— Здрасьте! На тебя что, Ктулху наступил? Ты же моя сестра!..
Дашка вывернула разговор на другую тему. Вскоре она спросила его:
— Ты, старина Че, когда гарантированно будешь за домашним компом?
— Только в субботу... А что?
— Да ничего. Хочу показать тебе одну штуку, которая только на домашнем пойдет. Когда тебя ловить?
— Ну, давай в 13. 00. Плюс-минус...
— Ок. Если что, предварительно спишемся.
У Юрки кололо в сердце, и он ждал не дождался заветного часа. «Что же это будет?», думал он — и решил наконец, что Дашка вздумала установить с ним видеосвязь по скайпу... для чего?
«Неужели она хочет меня наблюдателем?... и я увижу, как ее ебут?» От этой мысли Юрка покрывался зябким потом, все больше уверяясь в ней, — и изнывал от нетерпения, подскакивая ночью от томных кошмаров.
Наконец час пробил, и Юрка сидел у монитора, бледный, как стена. Дашки все не было и не было в сети... вот! Появилась. Сердце екнуло от предвкушения...
— Дашк?
— Привет, брателло! Ты на домашнем компе?
— Да, как и договорено.
— Точно?
— Точно.
— Ну, тогда через пару минут жди сюрприза.
— ???
«Ты чего меня мучаешь?» — хотел спросить Юрка, — и вдруг подпрыгнул от звонка в дверь.
«Бляяяяяядь! Кого еще несет???», заскрежетал он зубами — и не шелохнулся. «Пусть звонят, блядь, хоть до опупения» — выл он про себя, пялясь на пустой монитор. Позвонили второй, третий раз — настырно, остервенело, как злые соседи, если залить им ванную...
— Эй! Че не открываешь, Че? Подох, что ли?
Юрка читал Дашкино послание, не веря своим глазам; затем подбежал к двери, глянул в глазок...
Сглотнул — и судорожно открыл:
— Даааааш???
— Не, ну нормально: стою звоню, как в никуда. Ты что, нанюхался мухоморьев, что ли, братец?
Перед Юркой стояла Дашка — с рюкзаком, с мобилкой в руке и с кудрями до грудей.
— Эгей, Команданте! Увидел нахлебника и обалдел от горя? Я ведь тебя обжирать приехала... Ну, не рад, что ли, обормот? — и Дашка вдруг очутилась у Юрки на шее, стиснув его до зеленых чертей в глазах. Она бодала его носиком, щекотала кудрями и слюнявила ему лицо, обчмокав его крепко, влажно и совсем не по-сестрински...
— Даш... Ты что, в гости? Ко мне?
— Блестящая догадка! Гениальная мысль, достойная самого Архимеда! — стебалась Дашка, глядя на Юрку влажными глазами.
— А... это у тебя парик, да?
— Сам ты парик. Нифига я не брилась. Я тебя надула, ясно?
— Надула? Ах ты... Стоп, а фотки?
— А что фотки. Десять минут фотожабы, и ты хоть негр...
— Ну, Дашк... Ну, зубастая...
— А что, не рад, что ли? Это вроде твоя любимая прическа, или я что-то путаю? Отращивала все это время, как Мичурин... Ты, кстати, так и не поведал мне свои впечатления. Я внимательно слушаю.
— Эээ... мэээ...
Кудрявая, румяная, взволнованная Дашка была так убийственно хороша, что у Юрки снова затеснило в груди, и он едва связал два слова:
— Даш... Я это... просто в шоке...
— Я вижу. Сейчас будем лечить твой шок. А ну-ка иди сюда... — Дашка поманила его пальцем, и Юрка подошел, холодея от подвоха.
— ... Хотя нет. Погоди-ка. Пусти сюда... и выйди. На минутку. Даме надо переодеться. Давай-давай!
Дашка вытолкала оторопевшего Юрку из комнаты и закрыла дверь. Юрка стоял под ней и слушал шуршание одежды, не зная, о чем думать. Дашка была «на взводе» — бравировала, как Настасья Филипповна*, и Юрка хорошо знал, как легко такие бравады переходили в истерику и рев.
________________________________
*Персонаж романа Достоевского «Идиот» — прим. авт.
— Войдите, — раздался голос. Юрка вошел — и остолбенел.
Молочно-розовая Дашка стояла в центре комнаты и буравила Юрку влажными глазами-угольками. Она была совершенно голой.
— Ты... ты чего? Мы же брат и сестра... — бормотал похолодевший Юрка.
— Двоюродным можно... Они даже женятся... — шептала в ответ Дашка. — В загсе, — пояснила она, чтобы не оставалось сомнений, и жалобно протянула: — Ю-ю-юр...
Юрка подошел к ней, пялясь на ее тело, о котором столько мечтал — на розовые соски рожками, на живот и бедра, выгнутые кувшином, на пушистый передок...
— Говорила, что бреешься. Тоже наврала? — спросил он, будто это было важно.
— Нет... Тогда брилась... А потом ты сказал, что тебе нравится так, и я перестала...
Юрка смотрел на нее во все глаза, она — на него. Потом вдруг кто-то ткнул в кнопку-перемычку, меняющую режимы — и Дашка кинулась Юрке на шею:
— Юрик, Юрик... Неужели ты до сих пор ничего не понял?
Юрка действительно ничего не понимал. Но голая Дашка на шее прожигала ему всю душу... и его вдруг расперло дикое возбуждение. Оно было терпко-кислым и кипучим, как сидр; оно зрело в нем все это время — и вдруг вырвалось на волю, оглушив мозг.
Не соображая, что делает, Юрка ухватил Дашку и швырнул на кровать, как мешок картошки. Вытаращив глаза, она смотрела на него, — а тот растопырил ей ноги и, глядя во все глаза на ее мохнатую срамоту, розовато-лиловую в сердцевине, стянул с себя штаны с трусами. Сбросил майку, хотел было уже пристроиться и трахать... но вместо этого вдруг нагнулся — и прижался щекой к липкой Дашкиной раковине, как к любимой игрушке.
Он терся об нее носом и щекой, улыбаясь, как счастливый мальчишка, и целовал влажные, сладко пахнущие лепестки, и подлизывал их языком, наслаждаясь, как цяцей, этим чудом, которое столько снилось ему... Дашка закатывала глаза, улыбаясь еще шире, и всхлипывала от счастья.
— Дася... Дашенька... — бормотал Юрка, не соображая, что говорит.
— Иди сюда! — всхлипнула Дашка, и Юрка пополз к ней — к ее лицу и губам. Забравшись, он ткнулся носом ей в щеку, и они засмеялись, глядя друг на друга. Юрка вопросительно чмокнул ее в губы; Дашка улыбнулась, и Юрка чмокнул еще, впитывая вкус ее губ; нежные руки обвили его шею, не пуская обратно, и соленый язычок проник в створки его рта...
Секунда — и они упоенно целовались, всасываясь друг в друга до подбородка.
Поцелуй нарастал, как катящаяся лавина: губы и языки двигались, сосали и лизали быстрей, жарче, веселей, выплескивая застоявшуюся страсть, — и вот уже поцелуй перерос в сплетение ласкающей плоти, которое — сплошной крик и жадное, задыхающееся блаженство.
Юрка слепился с Дашкой, размазываясь голой кожей по ее телу. Сам собой его член нашел вход, сам собой вплыл туда, стягиваясь с Дашкой в тугой ком; в голове у Юрки не было никаких мыслей, кроме «аааааааааааа!!!» — и еще: «у нее же там все разъебано должно быть... почему же тесно?» Узкая плотность обволакивала член так сладко, что хотелось рычать, и Юрка рычал, вталкиваясь в плотный ход до упора. Дашка выла, кусая Юрке губы.
«Ого! Зверюга!» — думал Юрка, заглотив Дашке пол-лица. — Ааааа! Ааа! — выл он, перекрывая ее и пихая бедрами, как тараном. Хотелось одного — быстрей, быстрей, жарче, сильней; трах перешел постепенно в буйные прыжки на кровати, и каждый прыжок сопровождался криком, изрыгаемым одновременно двумя глотками. Когда стало невыносимо — Юрка вытаращил глаза, уперев взгляд в Дашку, — и хрипло вытолкнул из себя вопль рвущейся лавины: — Ххххгааааааэээээыыы! Ы! Ы! Ы! Ы! Ы! — и ревел, впрыскивая в Дашку огненные разряды. Дашка ревела вместе с ним...
Это была истерика блаженства, в которой горело напряжение безумной переписки, истощившей обоих.
Эпилог
— ... Что это? Дашк, что это было? — хрипло вопрошал он ее, когда все закончилось.
— Ничего. Ты меня трахнул, — отвечала Дашка, улыбаясь сквозь слезы.
— Но... Дашк... Дашенька... Боже мой!
— Мне было так хорошо, — бормотала она, обняв его. — Сразу видно опытного Казанову.
— Да нифига я не опытный Казанова! Даш, я тоже врал тебе. Ты у меня вторая.
— Что?
— Ну да. Даш...
— ... Но ничего. Я все равно переплюнула тебя. Ты у меня вообще первый. САМЫЙ первый.
— ???
Дашка тихо смеялась, глядя на Юрку сквозь слезы.
— ... Постой... Я не понима...
— А что тут понимать? — спросила Дашка особенным, звонко-нежным голоском и привлекла Юрку к себе.
Тот сопел, уткнувшись в ее кудри, и растворялся в сладком безмыслии, в непонимании, в пустоте, которую нельзя и не нужно было понять, потому что было очень хорошо.
— А я же... Тебе же, наверно, больно было, да?
— Было. Но мне понравилось, — рассмеялась Дашка, и Юрка охнул от серебристой дрожи этого смеха. — А здорово мы друг другpу лапши навешали, да? Боже мой, Юрка... Юрка! Я ведь любила тебя еще тогда, в детстве, когда мы были здесь — ты не заметил? Не заметил? — укоряла она его сквозь слезы, искренне веря, что так и было.
Юрка покаянно и блаженно сопел в ее кудрях.
