ИСТОРИЯ ПЯТАЯ. Рассказывает Павел; перед тем, как дать ему слово, я хочу сказать пару слов от себя.
Я знаком с его женой. Она — невероятно талантливая женщина: художница, архитектор, дизайнер, поэтесса, романтическая душа... а кроме того, она — одна из самых удивительных красавиц, которых я встречал в своей жизни. Хрупкая, с нервным, трепетным лицом, маленьким тонким ртом, огромными глазами, бездонными и пронзительными; с вьющимися пепельными волосами, свободно обрамляющими ее головку, — она кажется мне воплощенной поэзией или мечтой. Сейчас таких девушек просто нет... Кроме того, Лина выглядит юной, нежной девочкой, — а между тем я знаю, что ей 35 лет, и у них с Павлом есть сын-старшеклассник.
Я давно уже удивлялся тому, что они называют друг друга — «сестричка», «сестренция», «сестрище», «братище», «братишка», «брателло» и т. д. Однажды я спросил Павла об этом, и он рассказал мне такую историю:
— Родных братьев и сестер у меня нет. Отец мой рано умер, и мы остались вдвоем с матерью, когда я был совсем маленьким. Мне было 7 лет, когда у нас в семье произошло пополнение — моя двоюродная сестра Лина осталась круглой сиротой, и моя мама — ее тетя — взяла ее к себе.
Лина была на полтора года младше меня. Как я относился к ней до ее переселения к нам, я не помню: мне кажется, что Лина была с нами всегда. Мама рассказывала, что раньше мы иногда сильно дрались. Мне трудно в это поверить, потому что, сколько я себя помню, Лина была для меня объектом защиты и покровительства. Хоть разница в возрасте у нас была небольшая — как-то сразу так сложилось, что я ощутил себя старшим братом, а Лину — маленькой девочкой, которая нуждается в опеке. Эти роли и закрепились за нами, — с раннего детства и навсегда.
Все детство Лина была моим лучшим другом. Лучшего товарища в играх у меня не было нигде и никогда, включая всех известных мне мальчишек; не раз я думал о том, что никто из них не понимает меня так, как она. Лина была очень одаренной — и нервной, как все талантливые дети; из-за своей нервности она плохо спала, не могла уснуть, плакала... Я еще помню, как мама ее успокаивала — читала сказки, пела песенки, гладила по головке, — но потом эта роль перешла ко мне, и я взял процесс убаюкивания Лины в свои руки.
И тут я совершил великое открытие. Я уже не помню, как и когда это произошло; кажется, мне было лет 9, Лине, соответственно — 7 с половиной. Открытие состояло в следующем: я выяснил, что Лине ужасно нравится, если кончиками пальцев медленно и нежно проводить по ее коже. Такая «щекотка» мгновенно успокаивала и усыпляла ее, причем скорость расслабления и успокоения зависела от масштабов поверхности, которую я ласкал. Наиболее эффективны были ласки по всему телу, сверху донизу.
Тут надо сказать вот что: с самого начала мама приучила нас с Линой купаться вместе, и сколько я себя помню — обоюдная нагота никаких лишних мыслей у нас не вызывала. Если мы раздевались друг при друге или при маме догола — в этом не было совершенно ничего необыкновенного. Мы преспокойнейшим образом мылили друг друга с ног до головы, включая гениталии; нас никогда не интересовало, «у кого какая писька» — стыд друг перед другом отсутствовал у нас по определению. Поэтому было совершенно естественно, что Лина перед сном раздевалась догола, и я «трогал ей холку» (так называлась у нас эта процедура).
Я быстро причил Лину к «троганью холки», и через какое-то время она вообще разучилась засыпать без этого ритуала. Несколько раз мне случалось уехать в лагерь; Лина, помимо того, что страшно скучала по мне, — не могла заснуть, плакала и однажды даже попала к невропатологу. Мама пыталась «трогать ей холку», но у нее получалось как-то неправильно, и Лина прогоняла ее. Как только я возвращался — Лина, душившая меня в объятиях весь день, подставляла ночью свое миниатюрное тельце, и все проблемы исчезали: через десять минут она уже мирно сопела в кровати. Без этого ритуала — обязательно «потрогать» Лину перед сном — и я не чувствовал себя спокойно; а так, убаюкав Лину, я будто знал, что заработал право на сон.
Эта многолетняя привычка въелась в нас обоих так крепко, что вышибить ее было невозможно. Когда мы стали старше, мама потребовала было, чтоб мы спали в разных комнатах, а Лина перестала раздеваться передо мной, — но Лина закатила такую истерику, что мама поспешно сдала позиции, и мы получили вечное право спать в одной комнате и оголяться друг перед другом столько, сколько нужно. Спать в одежде Лина тоже совершенно разучилась, и нередко шла по утрам чистить зубы совершенно голой.
Когда мы стали подростками, а затем юношей и девушкой, — ничего не изменилось ни в нашей дружбе, ни в привычке к «троганью холки». Мама давно плюнула на «неправильное» поведение ее детей, — лишь бы Лина была спокойна. Каждую ночь Лина, жмурясь от удовольствия, стягивала с себя ночнушку, подставляла мне все свои изгибы (это называлось «испечь хвостик»), а я нежно водил кончиками ногтей по всему ее телу — от затылка до попы, от плеч до бедер и ножек, от грудей до лобка... Временами я поглаживал ее тело покрепче, временами переходил на совершенно невесомую «пухотерапию»... Во время этой процедуры мы беседовали, обменивались дневными впечатлениями, — пока Лина не начинала зевать, кунять и, наконец, — мирно посапывать. Я выключал свет и тихонько шел к своей постели.
Я помню, с каким интересом я наблюдал за тем, как меняется тело Лины, — как она растет, как у нее округляются груди, бедра, начинает расти пушок на лобке, как он густеет, темнеет... Все это было предметом наших беззастенчивых бесед; Лина, как и все девочки, мечтала поскорее превратиться во взрослую женщину, и нетерпеливо ждала, когда же у нее будет «настоящая грудь». Хорошо помню, как я однажды осознал — с удивлением и радостью, но безо всякого стыда или стеснения, — что моя маленькая Лина уже настоящая секс-бомба. Ей было тогда 16 лет. Тут же я и доложил ей об этом — к бурному ее удовольствию. Мы долго тогда болтали про наши подростковые влюбленности, делились интимными тайнами, лежа в одной кровати...
Здесь я должен сказать вот что: хотите верьте, хотите нет, но в наших отношениях с Линой тогда начисто отсутстововал эротический компонент. Мы так привыкли видеть друг в друге брата и сестру, что эта привычка просто не позволяла нам возбуждаться друг от друга. Когда мне было 19, а Лине — 18 лет, — мы могли ласкаться, гладить друг друга по всему телу, целоваться (не взасос, конечно, а нежно, одними губками — но зато с большим чувством и по всему голому телу, безо всяких табу), прижиматься друг к другу, крепко обниматься голышом — настоящего возбуждения никогда не было. Была только огромная, беспредельная нежность, и — легкое волнение в крови и в гениталиях. Член мой всегда находился в такие минуты в «взволнованном» состоянии, но никогда не поднимался и не вставал. Лина тоже никогда не мокрела — даже если я трогал ей писю (что, хоть и нечасто, но случалось). Мы видели друг в друге брата и сестру, и НЕсексуальный характер наших отношений закрепился у нас в подкорке.
Мы чувствовали и сознавали, конечно, пикантность наших вечерних обнажений — и частенько подшучивали над ней; эта пикантность была очень приятна — как легкая эротическая щекотка, — но в возбуждение не переходила никогда. Тем более, что мама знала про «троганье холки», и нередко заходила во время этого процесса к нам. Я гладил Лину за взрослые уже груди (не за соски, конечно, а рядом), щекотал ей бедра, попу и «щечки» — на виду у мамы, — а мама что-нибудь рассказывала нам...
Лина тоже «трогала» меня, только не так, как я ее — мне нравилось совсем по-другому: сильнее, иногда «зверски», с нажимом. Лина называла меня толстошкурым мамонтом и говорила, что в жизни не поймет, как может нравится, когда так дерут — но «драла» меня по моей просьбе исправно и регулярно, а я стонал от наслаждения. Особенно мне нравилось, когда она скребла ногтями в промежности между членом и анусом, и потом поднималась вверх по мошонке. Это ничуть не возбуждало меня: ощущения были острейшими, головокружительными, я прямо корчился от наслаждения... но то была совсем не эротика — приятность такого «троганья» имела совершенно другое происходение. Член оставался мягким, был только... ну, такой легкий эротический аромат — все-таки Лина ласкала мне половые органы...
Мы делились друг с другом всеми интимными тайнами. Когда я влюбился в одноклассницу Ларису, а потом потерял с ней девственность — Лина узнала об этом в тот же день. Я гладил голую Лину и непроизвольно сравнивал свою возлюбленную с ней: Лина была настолько ослепительна, что мне приходилось признать ничью... Лина тогда жадно расспрашивала меня о сексе — и я, пытаясь рассказать ей, как целовал смущенную Ларису, как буравил ее членом, разрываясь между возбуждением и неуверенностью, — немного возбудился, но приписал это исключительно мыслям о Великом Событии, произошедшем со мной.
Вскоре и Лина потеряла девственность. Вечером, поведав мне об этом событии торжественным, замирающим голосом, она разделась и показала мне свою покрасневшую письку, — а я тщательно рассматривал и трогал ее. Помню какое-то трогательное умиление: моя сеструха, которую я нянчу с тех времен, когда в ней было меньше метра — уже Женщина, она уже занималась настоящим сексом, стонала от боли и наслаждения... Я тогда ласкал ее особенно нежно, и снова немного возбудился; пришлось даже уединиться в туалете и сбросить напряжение. Правда, думал я в тот момент, естественно, не о Лине, а о своей возлюбленной (уже не Ларисе, а Наташе).
Потом у Лины пошли романы, она перебывала в нескольких постелях... Все это жадно обсуждалось со мной. Однажды Лина озадачила меня просьбой дай ей потренироваться на мне в искусстве минета: она хотела предстать перед своим многоопытным возлюбленным в самом высшем качестве. Я был немного озадачен, но без колебаний согласился. Помню чувство сладкого нетерпения и волнения — как перед подарком на праздники... Никто и никгда еще не «сосал» мне; сняв трусы, я подставил Лине свой член. Лина была одета (шорты, топик), я голый; несколько прикосновений ее языка мгновенно возбудили меня, и я почувствовал, как внутри меня расцетает сказочный цветок. Я подсказывал Лине, какие прикосновения наиболее приятны, она довольно быстро «ловила» все, что я говорил, — и через какое-то время я, умирая от наслаждения, кончил любимой сестре в рот.
Проглотив мою сперму, Лина засмеялась и сказала: «горькая какая...» Потом заботливо погладила меня и спросила, было ли мне так хорошо, как я показывал. В ее голосе был какой-то особый интерес... Я никогда не испытывал такого фейерверка ощущений — о чем и доложил ей со всем пылом пережитого наслаждения. Лина покраснела от удовольствия, и мы долго еще болтали о сексе. Никаких особых последствий этот «сестринский минет» не вызвал, — кроме того, что Лина имела бурный успех у своего возлюбленного, а во мне ее нагота стала еще острее будить тонкое, щемящее чувство нежности и восхищения. Во «стойку» члена, однако, оно не переходило никогда.
Эта любовь у Лины оказалась сильной. Лина изменилась: стала взрослее, красивее, в ней появилась глубинная, завораживающая женственность... Я видел, что Лина выросла в необыкновенную красавицу, и гордость за нее переполняла меня. Лина растворялась в безудержном сексе со своим возлюбленным, и была готова бросить ради него все на свете. Кроме меня, естественно, — мне докладывались все интимные тайны, все новости их постели, пересказывались все взгляды и слова ее любимого, — причем я тут же должен был давать им свою интерпретацию. Лина просто не могла держать информацию в себе — без того, чтобы узнать мое мнение. Однажды Лина похвасталась, что ее отымели в попку; я осмотрел ее анус, обнаружил, что он воспалился — и мне пришлось мазать его кремом несколько ночей подряд...
Я таких бурных страстей не испытывал никогда, и только старался направить младшую сестренку на путь истинный: следил, чтобы она не бросала учебу, предохранялась, была бдительна, следил за ее питанием, здоровьем... Она почти всегда слушалась меня; ее тревожил только один вопрос — сможет ли ее будущий муж так же «трогать ей холку», как я? При мысли о том, что у меня не будет вечеров с Линой и кто-то чужой будет ей «трогать холку», мне было горько, — но я крепился и гнал эти мысли из головы, ибо понимал, что не имею на них ни малейшего права.
Однажды все изменилось. Я хорошо помню этот день; Лине тогда было 19 лет. Она пришла тогда в страшном расстройстве, и дома с ней началась истерика: ее возлюбленный бросил ее.
Бедная Лина дрожала, выла, каталась по кровати и билась головой об стенку. Мамы дома не было. Я все время сидел с сестрой — поил ее успокоительным, держал за руку, что-то говорил ей... Вначале я пытался успокоить ее словами, но потом от страстной жалости к ней не выдержал — и начал осыпать ее поцелуями. Обняв ее, я целовал милые ушки, волосы, лицо, красное и мокрое от слез, и шептал вне себя: «сестренка, любимая, радость моя... ну успокойся, ну ладно... все хорошо...»
Лина вначале не реагировала, оставалась «в себе» и выла от плача. Но потом мой порыв постепенно передался ей, и она стала отвечать на ласки: стала хватать мои руки, судорожно и благодарно сжимать их, отвечать на поцелуи... Она целовала меня все более бурно — так же, как и я ее; нас обоих охватил вдруг безудерный порыв любви и нежности, и мы ласкались все более неистово, погружаясь в какой-то нервный радужный поток...
Лина — девушка очень возбудимая; она может быть неистово страстной, может впасть в настоящий экстаз... именно так и произошло тогда: истерика отчаянья переросла в экстаз нежности, передалась мне — и мы лизались и терзали друг друга ласками, как никогда.
Я первый начал раздевать Лину... раньше это было естественно для нас — мы привыкли открывать свою наготу для нежностей и ласк, — но в тот момент я сразу почувствовал, что нас несет в какую-то другую сторону. Мы срывали друг с друга одежду, оголяя тела для поцелуев... может быть, именно это нас и «завело», а может быть — то, что я впервые целовал Лину в губы страстно, требовательно, с нажимом, и она отвечала мне, проникнув мне в рот... Я до сих пор вспоминаю этот наш первый поцелуй с содроганием: такую невообразимо сладкую дрожь он влил в меня. Очень скоро мы целовались по-настоящему — ели друг друга губами, всасывались, сплетались языками... Потом я стал целовать Лине грудь — тоже по-настоящему, подсасывая сосочки, подминая их языком, — а она хрипела и выгибалась, царапая мне спину ногтями.
Нас несла ослепительная волна — и мы не могли остановиться! Когда мы остались совсем голыми — я обцеловал все тело Лины сверху донизу, потом — повалил на спину, залез на нее, обнял, прижал к себе... Я навис над Линой, целовал милое личико, плечи, груди, сосочки... и упирался в нее каменным членом, требовавшим разрядки. Очень скоро я почувствовал, как вхожу в нее.
Это произошло почти незаметно — просто в какой-то момент я понял, что погружаюсь в Лину, как в нежное, горячее масло, все глубже и глубже... и, войдя до упора — стал неистово трахать ее, исходя в какой-то чудовищной эротической истерике.
Лина удивленно смотрела на меня — глаза ее расширились, остекленели, — стала хватать ртом воздух, хрипеть... и вдруг закричала так, будто ее резали на части. Тут я почувствовал, как меня неумолимо несет к Страшному и Сладкому... мы кричали, раздирая связки, царапали друг друга ногтями — и метались в страшной, безудержной истерике «двойного» оргазма. Это был не столько секс, сколько долгий, невыносимый и ослепительный оргазм. Лина стала кончать, как только я вошел в нее, — а мне хватило нескольких фрикций, чтобы член свело судорогой, вырывавшей из меня бесконечные спазмы сладких молний...
Ничего подобного я раньше никогда не испытывал. Честно говоря, весь мой предыдущий секс был более механическими упражнениями, чем выражением чувства, — а здесь меня разорвал на клочки шквал эмоций, слитый с острейшим наслаждением, которое потрясло меня до печенок. После того, как все кончилось, мы долго лежали, прижимаясь друг к другу, и молчали. Было страшновато говорить, и мы предпочитали прятаться друг в друга, как страусы — головой в песок. Мы сами не заметили, как заснули...
Проснулись только под утро. На кухне гремели посудой — мама была дома. Когда мы встали, оказалось, что мы стесняемся говорить о происшедшем. Впервые между нами встала какая-то прегреда в общении, и мы старались ограничиться в разговоре всякими бытовыми мелочами, а после завтрака — поскорей убежать на учебу. Мы стеснялись и друг друга, и мамы — нам казалось, что она все знает, хоть она не высказала никаких подозрений.
В течение дня я, однако, много думал о том, что произошло. Странно: я будто увидел все в совершенно новом свете. Я многое понял и осознал. Вечером я приготовился серьезно поговорить с Линой.
Она была закнутой и вялой, хоть и не плакала — все отчаянье сгорело в огне вчерашнего взрыва. Но когда я вечером пригласил ее, как обычно, раздеться и «трогать холку» — она, обнажившись, вдруг начала плакать. Я стал спрашивать у нее — «ну что такое, моя маленькая, ну что?» — и она шептала мне: «Так нельзя... Ты же все-таки мой брат... Как же это так?...»
Я боялся этого — и страстно стал убеждать ее, что все хорошо и ничего страшного не было. Я напомнил ей, что мы не родные, а двоюродные, и с точки зрения морали ничего плохого в нашем совокуплении не было. Масса людей женаты на двоюродных сестрах — это разрешено законом.
Но Лина продолжала плакать — с ней снова начиналась истерика, и я стал снова стал ласкать ее, пытаясь утешить сестру и передать ей свою любовь. Все это вновь закончилось... страстным сексом. Я ласкал ее все более бурно, чувствуя, как меня «несет» та самая ослепительная волна; Лина вновь стала отвечать, размазывая мне по лицу свои слезы и слюну от поцелуев; мы пыхтели и возились, гладили, мяли и облизывали друг друга, «расходясь» с каждой минутой все сильнее... Нас уносил радужный поток ослепительной, истерической нежности, полностью отшибавший сознание; член мой окаменел и заныл, мне хотелось вонзить его в Лину, мягкую, как масло, утопить его в ней, достать членом до самого ее сердца... и через миг я шлепал яйцами по ее пушистым складочкам, с силой вгоняя член до конца, до боли в лобке, — а руками и ртом мял, целовал, вылизывал, гладил и тискал везде, где успевал. Лина снова кричала, будто ее разрезали на части, снова стала хватать ртом воздух, снова впилась острыми ногтями мне в попу, вдавливая меня в себя до последнего, — и я чувствовал, как глубоко внутри Лины, в жидком огне ее лона напрягается, наливается, нестерпимо набухает мой член — и взрывается, вгоняя сладкие разряды в глубь ее тела... Из меня вырался крик — такой же звериный, как и у Лины, — и мы вдвоем терзали, долбили, молотили друг друга, подпрыгивая до потолка... Глаза Лины остекленели и расширились; она смотрела на меня, будто пытаясь понять, что я с ней делаю, — и надсадно орала, срываясь на хрип...
... Еще долго после того она смотрела на меня с удивлением, будто не понимая, что я с ней сделал, как все это у меня получилось... А потом вдруг — бросилась на меня с поцелуями: «Пашенька, мальчик мой родненький, золотко моё, мой маленький...» Я почувствовал, как ее нежность снова вливает нестерпимый зуд и твердость в мой член... но заставил себя терпеть — ибо должен был поговорить с Линой.
Обняв ее, прижавшись к ней всем телом, я рассказал ей все, что понял в течение дня. А понял я вот что: мы с Линой жили уже давно, как образцовые муж и жена! У нас не было никаких тайн друг от друга, мы ласкались, интимничали, открывали друг другу самые сокровенные уголки наших тел... Не было только одного — секса; а так — мы были друг для друга самыми близкими в мире людьми. А сейчас, когда нам пришлось познать и секс — мы стали самыми настоящими мужем и женой.
Более того: я понял, что во всех своих «любовях» я искал только Лину — ее подобие, ее образ, ее замену... Всех своих девушек я сравнивал с Линой, всех старался подогнать под нее. Лина была для меня эталоном.
Сестренка, выслушав все это, с огромным удивлением сообщила мне — все то же самое она заметила и за собой. И последняя ее любовь была ей так дорога потому, что ее возлюбленный более всех походил на меня...
Как только мы признались в этом друг другу — будто вдруг растаяла тяжелая, мучительная перегородка, и все открылось в настоящем свете. Мы поняли, что втайне, в глубине души любили только друг друга, и никогда больше никого не полюбим. А еще Лина сказала, что она впервые в жизни кончила под мужчиной, и что ее это потрясло до глубины души. «Я не могу тебе описать», говорила она мне, «я будто побывала где-то в параллельном мире...» Подо мной не кончала еще ни одна девушка (до Лины у меня их было три), а тут — не успевал я войти в Лину, и она уже корчилась в оргазме... Лина призналась мне, что ее приводила в неистовство страшная мысль о том, что ее трахает ее брат, и что это — нельзя, не положено, запрещено... От одной этой мысли в ней происходила «сладкая катастрофа», и Лину стремительно несло к оргазму...
В общем, очень скоро мы были уже женаты «по-настоящему», официально. Конечно, пришлось преодолеть массу неприятных условностей, уговорить маму, которая чуть не слегла от этой новости... но все окончилось хорошо, просто прекрасно. Я до сих пор «трогаю» Лине — теперь уже своей жене — «холку», только после этого уже не ухожу к себе в кровать, а остаюсь с Линой, обнимаю ее обнаженное тело, зарываюсь ей в мягкую грудь — и засыпаю рядышком...
E-mail автора: 4elovecus@rambler.ru
... Во время этой процедуры мы беседовали, обменивались дневными впечатлениями, — пока Лина не начинала зевать, кунять и, наконец, — мирно посапывать. Я выключал свет и тихонько шел к своей постели.
Я знаком с его женой. Она — невероятно талантливая женщина: художница, архитектор, дизайнер, поэтесса, романтическая душа... а кроме того, она — одна из самых удивительных красавиц, которых я встречал в своей жизни. Хрупкая, с нервным, трепетным лицом, маленьким тонким ртом, огромными глазами, бездонными и пронзительными; с вьющимися пепельными волосами, свободно обрамляющими ее головку, — она кажется мне воплощенной поэзией или мечтой. Сейчас таких девушек просто нет... Кроме того, Лина выглядит юной, нежной девочкой, — а между тем я знаю, что ей 35 лет, и у них с Павлом есть сын-старшеклассник.
Я давно уже удивлялся тому, что они называют друг друга — «сестричка», «сестренция», «сестрище», «братище», «братишка», «брателло» и т. д. Однажды я спросил Павла об этом, и он рассказал мне такую историю:
— Родных братьев и сестер у меня нет. Отец мой рано умер, и мы остались вдвоем с матерью, когда я был совсем маленьким. Мне было 7 лет, когда у нас в семье произошло пополнение — моя двоюродная сестра Лина осталась круглой сиротой, и моя мама — ее тетя — взяла ее к себе.
Лина была на полтора года младше меня. Как я относился к ней до ее переселения к нам, я не помню: мне кажется, что Лина была с нами всегда. Мама рассказывала, что раньше мы иногда сильно дрались. Мне трудно в это поверить, потому что, сколько я себя помню, Лина была для меня объектом защиты и покровительства. Хоть разница в возрасте у нас была небольшая — как-то сразу так сложилось, что я ощутил себя старшим братом, а Лину — маленькой девочкой, которая нуждается в опеке. Эти роли и закрепились за нами, — с раннего детства и навсегда.
Все детство Лина была моим лучшим другом. Лучшего товарища в играх у меня не было нигде и никогда, включая всех известных мне мальчишек; не раз я думал о том, что никто из них не понимает меня так, как она. Лина была очень одаренной — и нервной, как все талантливые дети; из-за своей нервности она плохо спала, не могла уснуть, плакала... Я еще помню, как мама ее успокаивала — читала сказки, пела песенки, гладила по головке, — но потом эта роль перешла ко мне, и я взял процесс убаюкивания Лины в свои руки.
И тут я совершил великое открытие. Я уже не помню, как и когда это произошло; кажется, мне было лет 9, Лине, соответственно — 7 с половиной. Открытие состояло в следующем: я выяснил, что Лине ужасно нравится, если кончиками пальцев медленно и нежно проводить по ее коже. Такая «щекотка» мгновенно успокаивала и усыпляла ее, причем скорость расслабления и успокоения зависела от масштабов поверхности, которую я ласкал. Наиболее эффективны были ласки по всему телу, сверху донизу.
Тут надо сказать вот что: с самого начала мама приучила нас с Линой купаться вместе, и сколько я себя помню — обоюдная нагота никаких лишних мыслей у нас не вызывала. Если мы раздевались друг при друге или при маме догола — в этом не было совершенно ничего необыкновенного. Мы преспокойнейшим образом мылили друг друга с ног до головы, включая гениталии; нас никогда не интересовало, «у кого какая писька» — стыд друг перед другом отсутствовал у нас по определению. Поэтому было совершенно естественно, что Лина перед сном раздевалась догола, и я «трогал ей холку» (так называлась у нас эта процедура).
Я быстро причил Лину к «троганью холки», и через какое-то время она вообще разучилась засыпать без этого ритуала. Несколько раз мне случалось уехать в лагерь; Лина, помимо того, что страшно скучала по мне, — не могла заснуть, плакала и однажды даже попала к невропатологу. Мама пыталась «трогать ей холку», но у нее получалось как-то неправильно, и Лина прогоняла ее. Как только я возвращался — Лина, душившая меня в объятиях весь день, подставляла ночью свое миниатюрное тельце, и все проблемы исчезали: через десять минут она уже мирно сопела в кровати. Без этого ритуала — обязательно «потрогать» Лину перед сном — и я не чувствовал себя спокойно; а так, убаюкав Лину, я будто знал, что заработал право на сон.
Эта многолетняя привычка въелась в нас обоих так крепко, что вышибить ее было невозможно. Когда мы стали старше, мама потребовала было, чтоб мы спали в разных комнатах, а Лина перестала раздеваться передо мной, — но Лина закатила такую истерику, что мама поспешно сдала позиции, и мы получили вечное право спать в одной комнате и оголяться друг перед другом столько, сколько нужно. Спать в одежде Лина тоже совершенно разучилась, и нередко шла по утрам чистить зубы совершенно голой.
Когда мы стали подростками, а затем юношей и девушкой, — ничего не изменилось ни в нашей дружбе, ни в привычке к «троганью холки». Мама давно плюнула на «неправильное» поведение ее детей, — лишь бы Лина была спокойна. Каждую ночь Лина, жмурясь от удовольствия, стягивала с себя ночнушку, подставляла мне все свои изгибы (это называлось «испечь хвостик»), а я нежно водил кончиками ногтей по всему ее телу — от затылка до попы, от плеч до бедер и ножек, от грудей до лобка... Временами я поглаживал ее тело покрепче, временами переходил на совершенно невесомую «пухотерапию»... Во время этой процедуры мы беседовали, обменивались дневными впечатлениями, — пока Лина не начинала зевать, кунять и, наконец, — мирно посапывать. Я выключал свет и тихонько шел к своей постели.
Я помню, с каким интересом я наблюдал за тем, как меняется тело Лины, — как она растет, как у нее округляются груди, бедра, начинает расти пушок на лобке, как он густеет, темнеет... Все это было предметом наших беззастенчивых бесед; Лина, как и все девочки, мечтала поскорее превратиться во взрослую женщину, и нетерпеливо ждала, когда же у нее будет «настоящая грудь». Хорошо помню, как я однажды осознал — с удивлением и радостью, но безо всякого стыда или стеснения, — что моя маленькая Лина уже настоящая секс-бомба. Ей было тогда 16 лет. Тут же я и доложил ей об этом — к бурному ее удовольствию. Мы долго тогда болтали про наши подростковые влюбленности, делились интимными тайнами, лежа в одной кровати...
Здесь я должен сказать вот что: хотите верьте, хотите нет, но в наших отношениях с Линой тогда начисто отсутстововал эротический компонент. Мы так привыкли видеть друг в друге брата и сестру, что эта привычка просто не позволяла нам возбуждаться друг от друга. Когда мне было 19, а Лине — 18 лет, — мы могли ласкаться, гладить друг друга по всему телу, целоваться (не взасос, конечно, а нежно, одними губками — но зато с большим чувством и по всему голому телу, безо всяких табу), прижиматься друг к другу, крепко обниматься голышом — настоящего возбуждения никогда не было. Была только огромная, беспредельная нежность, и — легкое волнение в крови и в гениталиях. Член мой всегда находился в такие минуты в «взволнованном» состоянии, но никогда не поднимался и не вставал. Лина тоже никогда не мокрела — даже если я трогал ей писю (что, хоть и нечасто, но случалось). Мы видели друг в друге брата и сестру, и НЕсексуальный характер наших отношений закрепился у нас в подкорке.
Мы чувствовали и сознавали, конечно, пикантность наших вечерних обнажений — и частенько подшучивали над ней; эта пикантность была очень приятна — как легкая эротическая щекотка, — но в возбуждение не переходила никогда. Тем более, что мама знала про «троганье холки», и нередко заходила во время этого процесса к нам. Я гладил Лину за взрослые уже груди (не за соски, конечно, а рядом), щекотал ей бедра, попу и «щечки» — на виду у мамы, — а мама что-нибудь рассказывала нам...
Лина тоже «трогала» меня, только не так, как я ее — мне нравилось совсем по-другому: сильнее, иногда «зверски», с нажимом. Лина называла меня толстошкурым мамонтом и говорила, что в жизни не поймет, как может нравится, когда так дерут — но «драла» меня по моей просьбе исправно и регулярно, а я стонал от наслаждения. Особенно мне нравилось, когда она скребла ногтями в промежности между членом и анусом, и потом поднималась вверх по мошонке. Это ничуть не возбуждало меня: ощущения были острейшими, головокружительными, я прямо корчился от наслаждения... но то была совсем не эротика — приятность такого «троганья» имела совершенно другое происходение. Член оставался мягким, был только... ну, такой легкий эротический аромат — все-таки Лина ласкала мне половые органы...
Мы делились друг с другом всеми интимными тайнами. Когда я влюбился в одноклассницу Ларису, а потом потерял с ней девственность — Лина узнала об этом в тот же день. Я гладил голую Лину и непроизвольно сравнивал свою возлюбленную с ней: Лина была настолько ослепительна, что мне приходилось признать ничью... Лина тогда жадно расспрашивала меня о сексе — и я, пытаясь рассказать ей, как целовал смущенную Ларису, как буравил ее членом, разрываясь между возбуждением и неуверенностью, — немного возбудился, но приписал это исключительно мыслям о Великом Событии, произошедшем со мной.
Вскоре и Лина потеряла девственность. Вечером, поведав мне об этом событии торжественным, замирающим голосом, она разделась и показала мне свою покрасневшую письку, — а я тщательно рассматривал и трогал ее. Помню какое-то трогательное умиление: моя сеструха, которую я нянчу с тех времен, когда в ней было меньше метра — уже Женщина, она уже занималась настоящим сексом, стонала от боли и наслаждения... Я тогда ласкал ее особенно нежно, и снова немного возбудился; пришлось даже уединиться в туалете и сбросить напряжение. Правда, думал я в тот момент, естественно, не о Лине, а о своей возлюбленной (уже не Ларисе, а Наташе).
Потом у Лины пошли романы, она перебывала в нескольких постелях... Все это жадно обсуждалось со мной. Однажды Лина озадачила меня просьбой дай ей потренироваться на мне в искусстве минета: она хотела предстать перед своим многоопытным возлюбленным в самом высшем качестве. Я был немного озадачен, но без колебаний согласился. Помню чувство сладкого нетерпения и волнения — как перед подарком на праздники... Никто и никгда еще не «сосал» мне; сняв трусы, я подставил Лине свой член. Лина была одета (шорты, топик), я голый; несколько прикосновений ее языка мгновенно возбудили меня, и я почувствовал, как внутри меня расцетает сказочный цветок. Я подсказывал Лине, какие прикосновения наиболее приятны, она довольно быстро «ловила» все, что я говорил, — и через какое-то время я, умирая от наслаждения, кончил любимой сестре в рот.
Проглотив мою сперму, Лина засмеялась и сказала: «горькая какая...» Потом заботливо погладила меня и спросила, было ли мне так хорошо, как я показывал. В ее голосе был какой-то особый интерес... Я никогда не испытывал такого фейерверка ощущений — о чем и доложил ей со всем пылом пережитого наслаждения. Лина покраснела от удовольствия, и мы долго еще болтали о сексе. Никаких особых последствий этот «сестринский минет» не вызвал, — кроме того, что Лина имела бурный успех у своего возлюбленного, а во мне ее нагота стала еще острее будить тонкое, щемящее чувство нежности и восхищения. Во «стойку» члена, однако, оно не переходило никогда.
Эта любовь у Лины оказалась сильной. Лина изменилась: стала взрослее, красивее, в ней появилась глубинная, завораживающая женственность... Я видел, что Лина выросла в необыкновенную красавицу, и гордость за нее переполняла меня. Лина растворялась в безудержном сексе со своим возлюбленным, и была готова бросить ради него все на свете. Кроме меня, естественно, — мне докладывались все интимные тайны, все новости их постели, пересказывались все взгляды и слова ее любимого, — причем я тут же должен был давать им свою интерпретацию. Лина просто не могла держать информацию в себе — без того, чтобы узнать мое мнение. Однажды Лина похвасталась, что ее отымели в попку; я осмотрел ее анус, обнаружил, что он воспалился — и мне пришлось мазать его кремом несколько ночей подряд...
Я таких бурных страстей не испытывал никогда, и только старался направить младшую сестренку на путь истинный: следил, чтобы она не бросала учебу, предохранялась, была бдительна, следил за ее питанием, здоровьем... Она почти всегда слушалась меня; ее тревожил только один вопрос — сможет ли ее будущий муж так же «трогать ей холку», как я? При мысли о том, что у меня не будет вечеров с Линой и кто-то чужой будет ей «трогать холку», мне было горько, — но я крепился и гнал эти мысли из головы, ибо понимал, что не имею на них ни малейшего права.
Однажды все изменилось. Я хорошо помню этот день; Лине тогда было 19 лет. Она пришла тогда в страшном расстройстве, и дома с ней началась истерика: ее возлюбленный бросил ее.
Бедная Лина дрожала, выла, каталась по кровати и билась головой об стенку. Мамы дома не было. Я все время сидел с сестрой — поил ее успокоительным, держал за руку, что-то говорил ей... Вначале я пытался успокоить ее словами, но потом от страстной жалости к ней не выдержал — и начал осыпать ее поцелуями. Обняв ее, я целовал милые ушки, волосы, лицо, красное и мокрое от слез, и шептал вне себя: «сестренка, любимая, радость моя... ну успокойся, ну ладно... все хорошо...»
Лина вначале не реагировала, оставалась «в себе» и выла от плача. Но потом мой порыв постепенно передался ей, и она стала отвечать на ласки: стала хватать мои руки, судорожно и благодарно сжимать их, отвечать на поцелуи... Она целовала меня все более бурно — так же, как и я ее; нас обоих охватил вдруг безудерный порыв любви и нежности, и мы ласкались все более неистово, погружаясь в какой-то нервный радужный поток...
Лина — девушка очень возбудимая; она может быть неистово страстной, может впасть в настоящий экстаз... именно так и произошло тогда: истерика отчаянья переросла в экстаз нежности, передалась мне — и мы лизались и терзали друг друга ласками, как никогда.
Я первый начал раздевать Лину... раньше это было естественно для нас — мы привыкли открывать свою наготу для нежностей и ласк, — но в тот момент я сразу почувствовал, что нас несет в какую-то другую сторону. Мы срывали друг с друга одежду, оголяя тела для поцелуев... может быть, именно это нас и «завело», а может быть — то, что я впервые целовал Лину в губы страстно, требовательно, с нажимом, и она отвечала мне, проникнув мне в рот... Я до сих пор вспоминаю этот наш первый поцелуй с содроганием: такую невообразимо сладкую дрожь он влил в меня. Очень скоро мы целовались по-настоящему — ели друг друга губами, всасывались, сплетались языками... Потом я стал целовать Лине грудь — тоже по-настоящему, подсасывая сосочки, подминая их языком, — а она хрипела и выгибалась, царапая мне спину ногтями.
Нас несла ослепительная волна — и мы не могли остановиться! Когда мы остались совсем голыми — я обцеловал все тело Лины сверху донизу, потом — повалил на спину, залез на нее, обнял, прижал к себе... Я навис над Линой, целовал милое личико, плечи, груди, сосочки... и упирался в нее каменным членом, требовавшим разрядки. Очень скоро я почувствовал, как вхожу в нее.
Это произошло почти незаметно — просто в какой-то момент я понял, что погружаюсь в Лину, как в нежное, горячее масло, все глубже и глубже... и, войдя до упора — стал неистово трахать ее, исходя в какой-то чудовищной эротической истерике.
Лина удивленно смотрела на меня — глаза ее расширились, остекленели, — стала хватать ртом воздух, хрипеть... и вдруг закричала так, будто ее резали на части. Тут я почувствовал, как меня неумолимо несет к Страшному и Сладкому... мы кричали, раздирая связки, царапали друг друга ногтями — и метались в страшной, безудержной истерике «двойного» оргазма. Это был не столько секс, сколько долгий, невыносимый и ослепительный оргазм. Лина стала кончать, как только я вошел в нее, — а мне хватило нескольких фрикций, чтобы член свело судорогой, вырывавшей из меня бесконечные спазмы сладких молний...
Ничего подобного я раньше никогда не испытывал. Честно говоря, весь мой предыдущий секс был более механическими упражнениями, чем выражением чувства, — а здесь меня разорвал на клочки шквал эмоций, слитый с острейшим наслаждением, которое потрясло меня до печенок. После того, как все кончилось, мы долго лежали, прижимаясь друг к другу, и молчали. Было страшновато говорить, и мы предпочитали прятаться друг в друга, как страусы — головой в песок. Мы сами не заметили, как заснули...
Проснулись только под утро. На кухне гремели посудой — мама была дома. Когда мы встали, оказалось, что мы стесняемся говорить о происшедшем. Впервые между нами встала какая-то прегреда в общении, и мы старались ограничиться в разговоре всякими бытовыми мелочами, а после завтрака — поскорей убежать на учебу. Мы стеснялись и друг друга, и мамы — нам казалось, что она все знает, хоть она не высказала никаких подозрений.
В течение дня я, однако, много думал о том, что произошло. Странно: я будто увидел все в совершенно новом свете. Я многое понял и осознал. Вечером я приготовился серьезно поговорить с Линой.
Она была закнутой и вялой, хоть и не плакала — все отчаянье сгорело в огне вчерашнего взрыва. Но когда я вечером пригласил ее, как обычно, раздеться и «трогать холку» — она, обнажившись, вдруг начала плакать. Я стал спрашивать у нее — «ну что такое, моя маленькая, ну что?» — и она шептала мне: «Так нельзя... Ты же все-таки мой брат... Как же это так?...»
Я боялся этого — и страстно стал убеждать ее, что все хорошо и ничего страшного не было. Я напомнил ей, что мы не родные, а двоюродные, и с точки зрения морали ничего плохого в нашем совокуплении не было. Масса людей женаты на двоюродных сестрах — это разрешено законом.
Но Лина продолжала плакать — с ней снова начиналась истерика, и я стал снова стал ласкать ее, пытаясь утешить сестру и передать ей свою любовь. Все это вновь закончилось... страстным сексом. Я ласкал ее все более бурно, чувствуя, как меня «несет» та самая ослепительная волна; Лина вновь стала отвечать, размазывая мне по лицу свои слезы и слюну от поцелуев; мы пыхтели и возились, гладили, мяли и облизывали друг друга, «расходясь» с каждой минутой все сильнее... Нас уносил радужный поток ослепительной, истерической нежности, полностью отшибавший сознание; член мой окаменел и заныл, мне хотелось вонзить его в Лину, мягкую, как масло, утопить его в ней, достать членом до самого ее сердца... и через миг я шлепал яйцами по ее пушистым складочкам, с силой вгоняя член до конца, до боли в лобке, — а руками и ртом мял, целовал, вылизывал, гладил и тискал везде, где успевал. Лина снова кричала, будто ее разрезали на части, снова стала хватать ртом воздух, снова впилась острыми ногтями мне в попу, вдавливая меня в себя до последнего, — и я чувствовал, как глубоко внутри Лины, в жидком огне ее лона напрягается, наливается, нестерпимо набухает мой член — и взрывается, вгоняя сладкие разряды в глубь ее тела... Из меня вырался крик — такой же звериный, как и у Лины, — и мы вдвоем терзали, долбили, молотили друг друга, подпрыгивая до потолка... Глаза Лины остекленели и расширились; она смотрела на меня, будто пытаясь понять, что я с ней делаю, — и надсадно орала, срываясь на хрип...
... Еще долго после того она смотрела на меня с удивлением, будто не понимая, что я с ней сделал, как все это у меня получилось... А потом вдруг — бросилась на меня с поцелуями: «Пашенька, мальчик мой родненький, золотко моё, мой маленький...» Я почувствовал, как ее нежность снова вливает нестерпимый зуд и твердость в мой член... но заставил себя терпеть — ибо должен был поговорить с Линой.
Обняв ее, прижавшись к ней всем телом, я рассказал ей все, что понял в течение дня. А понял я вот что: мы с Линой жили уже давно, как образцовые муж и жена! У нас не было никаких тайн друг от друга, мы ласкались, интимничали, открывали друг другу самые сокровенные уголки наших тел... Не было только одного — секса; а так — мы были друг для друга самыми близкими в мире людьми. А сейчас, когда нам пришлось познать и секс — мы стали самыми настоящими мужем и женой.
Более того: я понял, что во всех своих «любовях» я искал только Лину — ее подобие, ее образ, ее замену... Всех своих девушек я сравнивал с Линой, всех старался подогнать под нее. Лина была для меня эталоном.
Сестренка, выслушав все это, с огромным удивлением сообщила мне — все то же самое она заметила и за собой. И последняя ее любовь была ей так дорога потому, что ее возлюбленный более всех походил на меня...
Как только мы признались в этом друг другу — будто вдруг растаяла тяжелая, мучительная перегородка, и все открылось в настоящем свете. Мы поняли, что втайне, в глубине души любили только друг друга, и никогда больше никого не полюбим. А еще Лина сказала, что она впервые в жизни кончила под мужчиной, и что ее это потрясло до глубины души. «Я не могу тебе описать», говорила она мне, «я будто побывала где-то в параллельном мире...» Подо мной не кончала еще ни одна девушка (до Лины у меня их было три), а тут — не успевал я войти в Лину, и она уже корчилась в оргазме... Лина призналась мне, что ее приводила в неистовство страшная мысль о том, что ее трахает ее брат, и что это — нельзя, не положено, запрещено... От одной этой мысли в ней происходила «сладкая катастрофа», и Лину стремительно несло к оргазму...
В общем, очень скоро мы были уже женаты «по-настоящему», официально. Конечно, пришлось преодолеть массу неприятных условностей, уговорить маму, которая чуть не слегла от этой новости... но все окончилось хорошо, просто прекрасно. Я до сих пор «трогаю» Лине — теперь уже своей жене — «холку», только после этого уже не ухожу к себе в кровать, а остаюсь с Линой, обнимаю ее обнаженное тело, зарываюсь ей в мягкую грудь — и засыпаю рядышком...
E-mail автора: 4elovecus@rambler.ru
... Во время этой процедуры мы беседовали, обменивались дневными впечатлениями, — пока Лина не начинала зевать, кунять и, наконец, — мирно посапывать. Я выключал свет и тихонько шел к своей постели.
