Второй рассказ на тот же сюжет:
***
В незапамятные времена — в лихие 90-е — жила-была пара: Лиза и Степан.
Лиза звала Степана Тяпой или Тяпчиком, а Степан Лизу так и звал Лизой. Это имя звучало настолько интимно, что его было неловко произносить на людях. В обществе он обычно звал ее «супругой» или «супружницей».
Они были вполне обычной парой. Впрочем, кое-что необыкновенное в них все же было. Во-первых, они любили друг друга, а это, как ни крути, уже необыкновенно. Во-вторых, Лиза была фотомоделью. Метр семьдесят девять, 90—62—87, личико аргентинской красотки — такой подарочный набор грех было не обратить в деньги. Лиза окончила театральный и «для души» играла в театре-подвальчике «Золотой Арлекин» — зарплаты ей вполне хватало на проезд по городу, и еще оставалось на говядину, чтобы сделать котлеты Степану.
На съемках она зарабатывала сотни, а иногда и тысячи в неделю. Такой поворот карьеры не был чем-то необыкновенным для выпускниц театрального — для красивых, разумеется, и удачливых, а Лиза была самой красивой и удачливой из всех.
Надо сказать, что слово «фотомодель» — вовсе не всегда синоним слова «блядь», как думают многие. Конечно, Лизе пришлось привыкнуть к тому, что ее тело — ее рабочий инструмент, а одежда — всего лишь футляр, в который оно иногда упаковывается, не более того. Блюсти супружескую честь приходилось постоянно, но Лиза была прибыльной, ее ценили и старались не гнобить. Иногда бывали форс-мажоры, но Лиза всякий раз как-то выпутывалась. В былые времена ей, правда, пришлось пойти на несколько карьерных трахов, но это было до свадьбы, и Лиза никогда об этом не говорила.
Она снималась в образе порочной, брутальной стервы, но в жизни была, как ни странно, нежной и застенчивой, и после секса, когда Степан смотрел на нее, иногда прикрывалась простыней. Ей было 23 года, она жила со Степаном несколько лет, никогда с ним не ругалась и была, в общем, счастлива.
Степану был 21 год. Он тоже учился в театральном и был младше Лизы на два курса. Его тянуло к музыке, и Степан играл в рок-группе, которая приносила ему чуть больше дохода, чем Лизе — ее «Золотой Арлекин».
Он во всем был противоположностью ей, породистой черноглазой еврейке: ниже на пять сантиметров, хрупкий, субтильный, с белокурой гривой до лопаток (рокеру без нее никак). В детстве его дразнили «принцессой», и он компенсировал недобор мужественности черными футболками, платформами, цепами, серьгами, браслетами и т. д. и т. п. Иногда он даже делал себе легкий готический макияж. Лиза называла его в шутку «Блэк Степой» или «Блэк Тяпой».
Ее доходов вполне хватало обоим, и еще оставалось на банк. Детей у них не было. Лиза запланировала беременность на 25 лет («четверть века! «), чтобы накопить достаточно бабок и не работать годик-два. Степан играл и диджеил в клубах, и этих скромных доходов ему вполне хватало, чтобы удовлетворить его мужское самолюбие. Он не ревновал жену к работе (или делал вид, что не ревнует), сходил с ума от ее ласк, считал себя независимым и был, в общем, тоже вполне счастлив.
***
Однажды Лиза сказала ему:
— Тяпчик, Тяпчинька, у меня для тебя плохая новость.
— Какая?
— Тут съемочка одна наметилась, через пару дней, креативная такая, и... в общем, мне придется подстричься.
Это была больная тема. Лизу уже стригли, и не единожды, и Степан все время просил, чтобы это было в последний раз. (Что поделать — такова судьба всех моделей: их внешность, включая волосы — товар, и он должен иметь тот вид, какой нужен покупателю.) Сейчас у нее была черная подкрашенная шевелюра ниже плеч.
— Коротко?
— Да, — виновато подтвердила Лиза. — Очень коротко. Очень-очень.
— Что, прям очень?
— Угу.
Делать было нечего.
Все эти дни Степан игрался ее волосами, зарывался в них, щекотал себя и Лизу, а потом, когда она ушла на съемки, не находил себе места.
Когда она позвонила в домофон, у Степана в груди сидела большая влажная лягушка. Он не волновался так даже во время их первого секса.
Приоткрыв дверь, он осторожно выглянул наружу...
Перед ним стояло неописуемое существо в брюках, в приталенном пиджаке с блестками, в галстуке, в ярком кричащем макияже, в длинных серьгах и в гангстерской шляпе.
В нем было что-то не так.
— Привет, бэби, — сказало оно Степану, галантно снимая шляпу.
Степан закашлялся: существо было совершенно лысым. Коридорная лампочка отблескивала в матовой макушке, как в лакированном дереве.
— Какая прэлэстная крошка, — баском говорило существо, беря Степана за подбородок. Это был жест опытного донжуана. — Какая кавайная девочка. Разрешишь войти?
Порывисто канув на Степана, существо втолкнуло его в квартиру и бесцеремонно облапило за бедра. Оно было вульгарным, дерзким и обаятельным, как мачо в плохих сериалах.
— Какие у нас кудряшки... а запах... ммм... Твои волосы пахнут любовью. Твои волосы пахнут сэээксом. Эти кудряшки хотят сэээкса... и ты тоже хочешь сэээкса, детка, — декламировало существо, запустив тонкие пальчики в шевелюру Степана... и тот вдруг застонал от истомы, охватившей его.
То ли Лиза так талантливо играла, то ли что, но Степан взаправду ощутил себя хрупкой, беспомощной девочкой, а ее — опытным мачо, роковым соблазнителем из сериала, в чьи сети Степан попался... или попалась?
— Как тебя зовут, бэби? Скажи мне, чтобы я знал, как зовут розу моей любви...
— Машенька, — вдруг сказал Степан, поддаваясь игре.
— Лапусечка Машенька, моя маленькая девочка... иди к папочке, — ворковало существо, тиская Степана по всему телу (как, бывало, он тискал Лизу).
Мурашки затопили его, захлестнули искристым потоком, и Степан закрыл глаза...
Его раздели догола, как девушку, и потом бесцеремонно мяли ему плечи, спину и бока, щекотали языком внутреннюю сторону бедер, звонко шлепали его по попе, сосали ему яички, уши, соски, непрерывно осыпая его тирадами из пошлых сериалов... Потом его оседлали, наделись на его член и скакали на нем, как на мустанге, а Степан скулил с закрытыми глазами и представлял, что у него женское тело с большими сиськами, и брутальный лысый чувак ебет его огромным розовым членом, натягивая ему вагину, которую Степан физически чувствовал в себе...
— ... Что это было? — спросил он, когда смог говорить.
Лиза сидела на нем. Пиджак и манишка были на ней, остальное валялось на полу. Огромный член распирал ее, как бревно, хоть уже и выплюнул всю влагу.
— Я тебя трахнула... или трахнул? — ответила Лиза.
— Вот-вот. Мы с тобой что, немножко эти... трансы?
— Да нет. Просто... просто это игра такая. Разве плохо? — спросила Лиза, ласкаясь к Степану. Она снова была девочкой.
— А ты что, не видишь? Какое нахуй «плохо»? Это капец. Это чума, — хрипло говорил Степан, прокручивая в себе то, что было.
— Просто я очень боялась, что ты рассердишься на меня за это, — Лиза тронула свою лысину, — и хотела, ну, взять ситуацию в свои руки... Эээ, ты чего?
Степан вдруг извергся в нее новым фонтаном, которому уже неоткуда было браться.
— Я знаю, кто ты, — сказал он Лизе, когда отдышался.
— Кто?
— Маска. Из фильма с Джимом Керри. Помнишь — лысый такой, зеленый?
Это было в яблочко. Лиза ойкнула, вскочила, достала коробку грима, подбежала к зеркалу и, взвизгивая от восторга, выкрасила себя в ярко-салатовый цвет. Потом пририсовала алые губы, как у настоящей Маски, повернулась к Степану и приняла картинную позу:
— А вот и я, детка! Развлечемся?
— Афигеть, — прохрипел тот.
Сходство было полным, а пиджак, манишка и галстук пришлись как нельзя кстати. Зеленоголовая Маска с голыми ногами и пиздой, растраханной до красноты, вытягивала вожделение откуда-то из сокровенных глубин его тела, и натруженный член снова торчал, как пушка...
— Лиз... Я опять... — просительно сказал Степан, подходя к ней.
— Э нееет, детка! Сперва надо принять приличный вид. Смотри, на кого ты похожа! Раз так ходят приличные девушки? — Лиза дернула за его член и, хихикнув, подбежала к шкафу. Степан, обливаясь холодным потом, смотрел на ее голую задницу. — Вот! Как раз для моей Машеньки. Давай! Давай-давай-давай! — она добыла из шкафа длинное бархатное платье и, не обращая внимания на протесты Степана, подлетела к нему.
Почему-то это было невыносимо стыдно (даже перед Лизой), и Степан, красный, как помидор, сопротивлялся минуту или больше, — но потом смирился и покорно давал Лизе играться собой, как живой куклой. Бархат окутал голую кожу нежным коконом, щекоча елду, торчащую под платьем. Упаковав Степана, Лиза достала косметичку.
— Нееет, только не это, — завопил Степан.
— А марафет навести?
Ловкие, ласковые руки закружили, затеребили, затискали Степана, напихали ему ваты под платье, сделав бюст, накрасили ему липкой помадой губы, вымазали тоналкой физиономию, подвели брови... Старательно сопя, Лиза сделала ему ресницы, нарисовала стрелки на веках, натерла их тенями, — а Степан молча таял от умиления, окутавшего его, как бархат платья, как нежные и беспощадные Лизины руки... Под конец она соорудила ему вечернюю прическу, и Степан хныкал от мурашек, которых она пускала ему, роясь в корнях волос.
— Ну вот, красотулька какая! Мммм! — сказала наконец Лиза, любуясь своим творением.
Степан, млея, подошел к зеркалу.
Оттуда на него смотрела самая настоящая девушка, миловидная, густо накрашенная, с чувственными губками и большими глазками нараспашку. Из-за ее спины выглядывал зеленый чудик, ухмыляясь алым нарисованным ртом.
— А это у нас что? — он схватил Степана за член, распиравший платье. Степан взвыл. — Вау-вау-вау, какие песни! Кошечки закрякали, уточки заквакали?
— Я чуть не кончил... ла, — жалобно сказал он
— Чуть-чуть не считается. Гей-гоп! Глянь, какая штукенция у меня есть! — лысый чудик прыгнул на кровать, раскорчил голые ноги и похлопал себя по пизде. Пизда громко чавкнула.
Степана не пришлось приглашать дважды: как тигр, он прыгнул на Лизу и вдвинулся в нее, едва не порвав платье.
Никогда еще он так яростно не ебал ее, никогда не молотил бедрами так бешено, вламываясь лобком в лобок и звонко шлепая яйцами по липкой плоти. Зеленый чудик хрюкал и пускал слюни, кончая под ним, и Степан уже давно выпустил обойму спермы в растраханное жерло, но все никак не мог остановиться и долбил его окаменевшим членом, выдавливая из себя последние капли наслаждения, горького, как рябина...
***
В тот вечер супруги долго еще не могли успокоиться. Когда они снова обрели дар речи — оказалось, что с их безумным маскарадом жалко прощаться, прямо до слез.
Было решено продлить праздник, сколько хватит сил. Зажгли свечи, раскупорили шампусик — одну бутылку, потом другую, — выпили за любовь, за секс, за оргазм, за театр, за мальчиков, за девочек, за лысых девочек, за волосатых мальчиков...
Лиза изображала Маску, Степан — нежную, застенчивую Машеньку. Алкоголь, свечи и лихая беседа в лицах взвинтили их до предела. Когда вторая бутылка опустела, было решено идти веселиться. На часах было полдвенадцатого, но их это не смутило. Пьяная Лиза вошла в образ и чувствовала себя настоящей Маской, да и Степан не отставал. До смерти перепугав таксиста, они влезли с песнями в потрепанный «Жигуль», который вполне сошел за «Феррари», и там подрались, помирились, поцеловались взасос, вымазали таксиста гримом, трижды меняли направление, пока не остановились у клуба «Черный Осьминог» и не вылезли, пританцовывая, прямо в лужу, сунув водиле пачку баксов (отчего тот резко подобрел).
Лиза достала косметичку, обновила грим себе и Степану, и они пошли в клуб.
— Встряхнем этот кабак, детка, — сказала она, поводя глазками, как настоящая Маска.
Через десять минут все действа в клубе прекратились: пацаны и девки окружили Маску с Машенькой, лихо отплясывающих чечетку. «Во дают трансы» — говорили в толпе. Потом Маска пошла приставать к девицам, а Машенька приревновала ее и отвесила пощечину, и Маска на коленях просила прощения. Хохмы и прибаутки перли из нее, как из брандспойта, и две сотни человек, не дыша, наблюдали за этим удивительным фонтаном таланта, наглости и возбуждения.
Они не помнили, как добрались домой. Проснулись они в полпервого, как были — в гриме, в костюмах, — и сразу, не успев выяснить, что к чему, стали трахаться, подвывая от удовольствия.
— Ты потрясающая актриса. Ты жутко талантливая, — говорил Степан Лизе за завтраком. (Так оно и было, судя по всему.) — Ты настоящая Маска. Я прямо почувствовал себя в кино, вот как во сне. Гангстеров только не хватает, и стрельбы.
— Типун тебе на язык, — смеялась Лиза, стирая с себя краску. Степан помогал ей, щупая лысую голову, непривычную, будто Лиза вселилась в новое тело.
«Как же так» — думал он, — «ведь Лиза, побрившись, не стала красивее. Наоборот — безумно жалко ее волос... Почему же я хочу ее, лысую, втрое сильней, чем раньше? Стоит потрогать, или просто даже посмотреть — и...»
Наскоро отсосав ему, Лиза убежала на репетицию.
— Вернусь с сюрпризом, — пообещала она.
Степан весь день гадал, что за сюрприз. Когда он вечером открыл ей дверь, за порогом стоял смазливый юноша с аккуратно прилизанными черными волосами.
— Чао, — сказал он знакомым голосом.
— Лиз?..
— Не Лиз, а Лизавет Петрович. А можно и так, — Лизавет Петрович стянул парик и надел новый, женский: длинную блондинистую шевелюру до груди. — Ну как?
— Афигеть, — восхитился Степан. — Теперь ты можешь быть когда хочешь — мальчиком, когда хочешь — девочкой...
— Ага. А ты не хотел... Ты не думай, я сама ревела, когда меня брили. Кстати, очень приятное занятие... Но это еще не сюрприз.
— Как?..
— Это я просто накрала париков в реквизитной. А сюрприз будет чуть позже. Только вот поем... и тебя накрашу... Натягивай платье, Машенька! На голое, как вчера.
Снова ее ласковые и бесцеремонные руки взялись за физиономию Степана, превращая ее в Машеньку, и снова Степан млел от странного чувства, умильного и стыдного, будто подсмотрели его тайный сон.
— ... А теперь жди. Я позову. — Лиза чмокнула его и закрылась в комнате.
— Можно! — донесся голос, когда Степан начал кусать накрашенные губы. Замирая, он открыл дверь... и снова закашлялся.
На кровати сидела, точнее, стояла на коленях Лиза, голая, накрашенная, сисястая, лоснящаяся каким-то маслом. К ее пизде был привязан большой розовый страпон.
Это было по-настоящему жутко. Она приказала Степану сделать клизму, и тот повиновался.
— Может, не надо? — жалобно спросил он, когда все было готово.
— Никаких «не надо»! Быстро легла сюда и подставила свою драгоценную задницу, Машенька!
Лиза волновалась не меньше Степана. Когда он лег, задрав платье, она раздвинула ему ягодицы и стала осторожно ласкать кожу вокруг ануса.
— Аааоооуу...
— Что? Больно?
— Оооу... Не... Просто там такое чувствительное все, как током... ааааа, как хорошо! Еще!
Степан любил чесать себя в этом запретном месте и никогда бы не признался Лизе... Она проникла в самый интимный его уголок. Ее пальчики скребли прямо по голым нервам, и вскоре Степан задыхался и молотил ногами по кровати.
«Я Машенька», говорил он себе, «я Машенька, нежная скромная девочка... и сейчас меня будут...»
Она наласкала ему задницу так, что та стала рыхлой и мягкой, как перина, и Степан не чувствовал ее в своей власти.
Потом Лиза взяла с тумбочки какую-то мазь, смазала ею страпон...
Через несколько минут в постели творилось нечто невообразимое. Злобный лысый демон, который только что был Лизой, долбил вопящее, извивающееся тело в бархатном платье. Руки демона тискали, скребли и лупили его, сиськи прыгали так, что, казалось, вот-вот оторвутся, из глотки рвались утробные вопли, в которых не было ничего женского. Из-под страпона брызгали белые струи: демон кончал. Что испытывало тело, которое он терзал, было даже трудно представить.
Издав финальный душераздирающий рык, демон рухнул рядом.
Они долго боялись заговорить.
Первой решилась Лиза:
— Тебе точно... не было больно?
— Неееее... — застонал Степан, поворачиваясь к ней.
Макияж на нем потек, как на плаксивой секретарше.
Лиза осторожно чмокнула его в нос, затем обняла:
— Но... ты же не кончил?
— Не... Я... я не знаю, как это объяснить. Похоже, я кончил, как женщина.
— Что? Как это? Расскажи!
— Нуууу... Когда там ласкаешь, и особенно когда этой штукой шуруешь — такое чувство... я не могу описать. Похоже на возбуждение, в чем-то даже круче, но... в другом месте. Он при этом сдувается, ты же видела... А там... Оно все искрит, вот как по голым нервам, и накапливается, накапливается, настолько, что прям невыносимо, и кажется, что лопнешь весь... оно такое кисленькое, или солененькое, не знаю...
— И?
— И... и вот так. Накапливается так, что реально с катушек съезжаешь, и... какого-то пика достигает, и... Я не могу об этом говорить!
— Ну ладно, ладно. Иди сюда, — Лиза прижалась к нему и стала целовать, слизывая макияж.
***
С этих дней жизнь их преобразилась, будто ее вдруг раскрасили яркими красками.
Лысая Лиза (было торжественно решено, что отныне она всегда будет лысой, и Степан лично брил ее) — Лиза с помощью париков, костюмов и грима теперь могла перевоплощаться в кого угодно: хоть в брутального мачо, хоть в элегантного джентльмена, хоть в нежную принцессу. У Степана была такая внешность, что он мог выглядеть и девушкой, и парнем — все зависело от одежды и грима. Накрашенный Лизой, он был почти (ну, почти) неотличим от девушки. Лиза хотела выбрить голову и ему, но Степан категорически отказался.
Их вечера превратилась в захватывающий сексуальный маскарад. Они начинали с шампанского и с азартного, волнующего секса, перед которым бросался жребий: кому быть мальчиком, кому девочкой. Как ни удивительно, почти всегда выпадало «наоборот» (Лиза — мальчик, Степан — девочка). Страпон, который вначале был штукой стыдной и кошмарной, стал привычным атрибутом их игр, и когда Лиза его потеряла (она была растеряхой, как все актрисы) — казалось, что жизнь больше не имеет смысла. К счастью, он нашелся под кроватью.
Натрахавшись, они шли в клуб. Во всех клубах города их уже знали как «парочку чокнутых трансов». Степан научился говорить тонким воркующим голоском, перенял женскую пластику и вилял бедрами так, что на него пристально смотрели менты. Лиза в мужских образах была так блистательно артистична, что в нее влюблялись клубные девицы, а Степан млел от сладкой ревности.
Они купили два мопеда и гоняли по ночному городу, задирая прохожих. Их сон сократился до нескольких часов в сутки: изнуренные ночной жизнью, впечатлениями и сексом, они падали друг другу в объятия и проваливались в сладкую муть без сновидений.
Под глазами у них расплылись синяки, но и Лизе, и Степану казалось, что раньше, до «наоборот», они вообще не жили.
— Боже, как хорошо, — говорила Лиза, затраханная до полусмерти в обе дыры сразу — членом и страпоном. — Как же хорошо... За что нам такое, Тяпчинька?
— За все надо будет платить, — говорил ей Степан.
— Платить? Это кому еще?
— Кому — не знаю, но за все хорошее надо платить. Так устроено.
— Ну и ладно! Лучше, чем сейчас, все равно не будет. Давай не думать об этом.
Они забросили всех друзей. Степан забил на халтуры, Лиза отказывалась от ролей в «Арлекине». И даже смена начальства в ее агентстве — событие, жизненно важное для моделей, ибо от порядочности шефа зависело все, — даже это мелькнуло где-то за кадром, и Лиза забыла сказать об этом Степану...
***
Однажды она пришла в слезах.
— Новый шеф приказал мне переспать с одним чмом, — сказала она.
— Новый шеф?
— Ну да... Ну, то есть он связал меня с одними людьми, то есть дал им меня...
— Как это — «дал тебя»?
— Ну, порекомендовал... А они... Тяпчик, Тяпчинька, что теперь будет? и сказали мне, что я должна потрахаться с этим дядечкой, потому что ему нравятся мои фотки, и у него я должна украсть для них одну... одну... Тяпочка, они сказали, что если я не это, то они меня...
— Успокойся. Успокойся, ладно? Что-нибудь придумаем.
Степан гладил и успокаивал ее, думая — «вот оно».
Он давно боялся, что вокруг Лизиной профессии начнутся всякие штучки-дрючки, и теперь соображал, кому жаловаться. Но вскоре ему пришла в голову другая мысль:
— Слушай! А если я пойду вместо тебя?
— Вместо меня? Как это?
— Ну так. Поменяюсь с тобой местами. То есть не я пойду, а Машенька, конечно.
— И?..
— И там посмотрим. Главное, что не ты.
— Тяпчик, я боюсь за тебя.
— А я за тебя боюсь сильнее. Актер я или нет? Только...
— Что?
— Для этого мне все-таки придется выбрить голову. Значит, судьба. Эх!..
Было жутковато, но Степан уже давно искал случая доказать себе и Лизе, что он настоящий мужчина. По иронии судьбы это придется сделать в женском платье. Что ж...
Наутро они валялись друг на друге, изнемогая от хохота:
— Понимаешь, я туда прихожу, весь такой красивый... — рассказывал Степан жене. — Проводят меня по дому: кругом золото, мрамор... Хоромы, короче. Не дом, а вестибюль минфина. И в самой-самой дальней комнате, как в сказке — Он. Жирненький такой, в халате. И в очках. Ага, думаю, слепой крот, тем лучше. Встречает меня, всякие пошлости говорит — изысканный, как облако в штанах, блин. Ну, я улыбаюсь ему счастливой улыбкой, скидываю блузку — вот, мол, все, как вы заказывали... Бельишко показываю кружевное, бедрышками делаю, огненные взгляды бросаю... Чувак офигел маленько, даром что слепой. Что это такое? — орет. Ах, пардон, извините, говорю, главное забыл. И снимаю парик... Ну, я думал, дядечка лопнет, и из него весь жир вытечет. Пошел нахуй, педик, орет мне... и еще статуями какими-то бросается, чуть не попал, между прочим. Насилу ноги унес, даже блузку не успел подхватить, так прямо на лифчик пальто и надел... Спасибо, парик успел забрать...
— Ахахахаха, — смеялась Лиза. — А я после всего пришла в агентство и закатила шефу скандал. Что за дела, говорю, сам заказал — и сам же наорал, оскорбил, педиком обозвал, говорю. Что, если он слепой крот — так все ему педики, говорю? Или он лысых не любит? Шеф, конечно, нагрубил, велел заткнуться, но сам офигел конкретно. Стоп, говорит, каких еще лысых. Вот таких, говорю, и снимаю парик. Вы до сих пор не знаете, да? И вообще я не педик, а обычный транссексуал, девушка-андрогин. Шеф офигел уже по полной, начал что-то там звонить, выяснять... Тяпчик, Тяпчинька, ну какое ты у меня чудо, как мы их с тобой!... — Лиза заходилась смехом, благодарно целовала Степана и терлась лысиной о его лысину — Теперь мы два лысых сапога пара...
— Да, — смеялся с ней Степан. — Только бдительность все равно нельзя терять. Бандиты есть бандиты. Нам нужно купить оружие.
— Что?
— Пистолеты. С лицензией, все как надо.
— Но я никогда в жизни не стреляла!
— И я тоже. Научимся!
Через неделю хозяева всех окрестных тиров льстиво улыбались Лизе и Степану. Тот научился попадать в цель один раз из четырех, а у Лизы дело совсем не шло. Она морщила лоб так, что чуть не слетал парик, но пуля все равно летела в другую сторону.
— Они какие-то неправильные, — жаловалась она. — Ну не могу я быть такой тупой! У меня все всегда получалось!
— Конечно, получалось. И это получится, — утешал ее Степан.
А еще через пару дней они заехали на мопедах в магазин. Купили все, что хотели, и собрались ехать домой.
— Стоп, — сказала Лиза. — Бухло кончилось. Машуньчик, подожди, я мигом.
Степан, который был Машенькой, кивнул, и Лиза, одетая под крутого рокера (в Степановом костюме, который едва налез на нее), пошла обратно.
Как только она отошла, к Степану подскочили двое, ухватили его, обалдевшего, под микитки, и затолкали в машину.
Степан даже не успел крикнуть.
— Спасите, — тоненько сказал он, когда машина тронулась.
— Щас спасем, — сказал ему один. — Ну что, бедная Лиза, Лиза-подлиза? Говорили тебе, что будет, если не будешь послушной? Говорили, ссука? — он вмазал Степану в нос, и тот захлюпал кровью. — Ничего, мы тебе сделаем и мэйкап, и усе сделаем. Нечем моделить будет.
«Они приняли меня за Лизу. И я буду Лизой. Буду до последнего», — думал Степан, подвывая от страха.
Вдруг раздался звон. Степан схватился за ухо — его царапнуло горячим когтем.
— Блядь! Михалыч, у нас хвост.
— Кто?
— На мопеде какой-то камикадзе. Рокер или гопник. У него ствол. Палит по нам, ссука...
— Это прибацанный муженек вот этой шлюхи, блядь. Чуть ненаглядную не подстрелил. Видишь, шлюха, как твой милый тебя любит?
«Господи, Лиза...», думал Степан, вжавшись в кресло. «Она ведь не умеет стрелять...»
Машину вдруг тряхнуло. Раздался лязг, и они поехали со взбрыками, как по гладильной доске.
— Попал в заднее, урод...
«Ну я и дебил», вдруг вспомнил Степан, «у меня ведь тоже есть...»
Стараясь быть незаметным, он раскрыл сумочку, нащупал холодный металл, достал — и, прежде, чем сообразил, что делает, с силой размахнулся и врезал прикладом водителю.
— Ах ты блядь, — услышал он прежде, чем его мозг расколола синяя молния, и он провалился в никуда.
***
— ... Тяпа, Тяпчинька, — возник плачущий голос.
Вокруг было темно, как в могиле.
— Лиза?
— Живой, мой родной, мое счастье, — влажные губы ткнулись в него и вымазали мокрым.
— Почему темно?
— Потому что ночь, и мы хрен знает где, за городом... Ты сильно разбился?
— Голова болит... По-моему, я умер. Хотя...
С кряхтеньем и стонами, опираясь на Лизу, Степан выбрался из машины. Все тело болело, но, кажется, самой страшной его травмой была огромная шишка на лбу.
— Боже, какое счастье! — Лиза пищала и плакала.
— А что с этими? И что вообще было?
— Ну... Я как увидела, что тебя забрали, сразу в погоню. Палю из этой штуки, делаю, как ты учил... и все мимо. Потом плюнула, отвернулась, пальнула не глядя... и, по-моему, куда-то попала.
— Отвернулась? На мопеде?
— Ну да... Машина съехала в канаву, оттуда вылазит один...
— И?
— Я его пристрелила. Реально. Тоже отвернулась — и... Пойдем к мопеду, Тяпа, вот он стоит... да давай домой, пока менты не наехали.
— Теперь мы — как в настоящем фильме про Маску. С гангстерами, погонями, стрельбой, — говорил Степан, ковыляя к мопеду.
— Да. Только это не кино, а жизнь... Влез? Сидеть можешь? Держишься? Погнали!..
***
Через пару дней они исчезли из города, и след их потерялся.
Говорили, что Лиза светилась в каких-то западных сериалах, но лично я их не видел.
А чего не видел — того врать не буду.
Вдруг совру неубедительно?
***
В незапамятные времена — в лихие 90-е — жила-была пара: Лиза и Степан.
Лиза звала Степана Тяпой или Тяпчиком, а Степан Лизу так и звал Лизой. Это имя звучало настолько интимно, что его было неловко произносить на людях. В обществе он обычно звал ее «супругой» или «супружницей».
Они были вполне обычной парой. Впрочем, кое-что необыкновенное в них все же было. Во-первых, они любили друг друга, а это, как ни крути, уже необыкновенно. Во-вторых, Лиза была фотомоделью. Метр семьдесят девять, 90—62—87, личико аргентинской красотки — такой подарочный набор грех было не обратить в деньги. Лиза окончила театральный и «для души» играла в театре-подвальчике «Золотой Арлекин» — зарплаты ей вполне хватало на проезд по городу, и еще оставалось на говядину, чтобы сделать котлеты Степану.
На съемках она зарабатывала сотни, а иногда и тысячи в неделю. Такой поворот карьеры не был чем-то необыкновенным для выпускниц театрального — для красивых, разумеется, и удачливых, а Лиза была самой красивой и удачливой из всех.
Надо сказать, что слово «фотомодель» — вовсе не всегда синоним слова «блядь», как думают многие. Конечно, Лизе пришлось привыкнуть к тому, что ее тело — ее рабочий инструмент, а одежда — всего лишь футляр, в который оно иногда упаковывается, не более того. Блюсти супружескую честь приходилось постоянно, но Лиза была прибыльной, ее ценили и старались не гнобить. Иногда бывали форс-мажоры, но Лиза всякий раз как-то выпутывалась. В былые времена ей, правда, пришлось пойти на несколько карьерных трахов, но это было до свадьбы, и Лиза никогда об этом не говорила.
Она снималась в образе порочной, брутальной стервы, но в жизни была, как ни странно, нежной и застенчивой, и после секса, когда Степан смотрел на нее, иногда прикрывалась простыней. Ей было 23 года, она жила со Степаном несколько лет, никогда с ним не ругалась и была, в общем, счастлива.
Степану был 21 год. Он тоже учился в театральном и был младше Лизы на два курса. Его тянуло к музыке, и Степан играл в рок-группе, которая приносила ему чуть больше дохода, чем Лизе — ее «Золотой Арлекин».
Он во всем был противоположностью ей, породистой черноглазой еврейке: ниже на пять сантиметров, хрупкий, субтильный, с белокурой гривой до лопаток (рокеру без нее никак). В детстве его дразнили «принцессой», и он компенсировал недобор мужественности черными футболками, платформами, цепами, серьгами, браслетами и т. д. и т. п. Иногда он даже делал себе легкий готический макияж. Лиза называла его в шутку «Блэк Степой» или «Блэк Тяпой».
Ее доходов вполне хватало обоим, и еще оставалось на банк. Детей у них не было. Лиза запланировала беременность на 25 лет («четверть века! «), чтобы накопить достаточно бабок и не работать годик-два. Степан играл и диджеил в клубах, и этих скромных доходов ему вполне хватало, чтобы удовлетворить его мужское самолюбие. Он не ревновал жену к работе (или делал вид, что не ревнует), сходил с ума от ее ласк, считал себя независимым и был, в общем, тоже вполне счастлив.
***
Однажды Лиза сказала ему:
— Тяпчик, Тяпчинька, у меня для тебя плохая новость.
— Какая?
— Тут съемочка одна наметилась, через пару дней, креативная такая, и... в общем, мне придется подстричься.
Это была больная тема. Лизу уже стригли, и не единожды, и Степан все время просил, чтобы это было в последний раз. (Что поделать — такова судьба всех моделей: их внешность, включая волосы — товар, и он должен иметь тот вид, какой нужен покупателю.) Сейчас у нее была черная подкрашенная шевелюра ниже плеч.
— Коротко?
— Да, — виновато подтвердила Лиза. — Очень коротко. Очень-очень.
— Что, прям очень?
— Угу.
Делать было нечего.
Все эти дни Степан игрался ее волосами, зарывался в них, щекотал себя и Лизу, а потом, когда она ушла на съемки, не находил себе места.
Когда она позвонила в домофон, у Степана в груди сидела большая влажная лягушка. Он не волновался так даже во время их первого секса.
Приоткрыв дверь, он осторожно выглянул наружу...
Перед ним стояло неописуемое существо в брюках, в приталенном пиджаке с блестками, в галстуке, в ярком кричащем макияже, в длинных серьгах и в гангстерской шляпе.
В нем было что-то не так.
— Привет, бэби, — сказало оно Степану, галантно снимая шляпу.
Степан закашлялся: существо было совершенно лысым. Коридорная лампочка отблескивала в матовой макушке, как в лакированном дереве.
— Какая прэлэстная крошка, — баском говорило существо, беря Степана за подбородок. Это был жест опытного донжуана. — Какая кавайная девочка. Разрешишь войти?
Порывисто канув на Степана, существо втолкнуло его в квартиру и бесцеремонно облапило за бедра. Оно было вульгарным, дерзким и обаятельным, как мачо в плохих сериалах.
— Какие у нас кудряшки... а запах... ммм... Твои волосы пахнут любовью. Твои волосы пахнут сэээксом. Эти кудряшки хотят сэээкса... и ты тоже хочешь сэээкса, детка, — декламировало существо, запустив тонкие пальчики в шевелюру Степана... и тот вдруг застонал от истомы, охватившей его.
То ли Лиза так талантливо играла, то ли что, но Степан взаправду ощутил себя хрупкой, беспомощной девочкой, а ее — опытным мачо, роковым соблазнителем из сериала, в чьи сети Степан попался... или попалась?
— Как тебя зовут, бэби? Скажи мне, чтобы я знал, как зовут розу моей любви...
— Машенька, — вдруг сказал Степан, поддаваясь игре.
— Лапусечка Машенька, моя маленькая девочка... иди к папочке, — ворковало существо, тиская Степана по всему телу (как, бывало, он тискал Лизу).
Мурашки затопили его, захлестнули искристым потоком, и Степан закрыл глаза...
Его раздели догола, как девушку, и потом бесцеремонно мяли ему плечи, спину и бока, щекотали языком внутреннюю сторону бедер, звонко шлепали его по попе, сосали ему яички, уши, соски, непрерывно осыпая его тирадами из пошлых сериалов... Потом его оседлали, наделись на его член и скакали на нем, как на мустанге, а Степан скулил с закрытыми глазами и представлял, что у него женское тело с большими сиськами, и брутальный лысый чувак ебет его огромным розовым членом, натягивая ему вагину, которую Степан физически чувствовал в себе...
— ... Что это было? — спросил он, когда смог говорить.
Лиза сидела на нем. Пиджак и манишка были на ней, остальное валялось на полу. Огромный член распирал ее, как бревно, хоть уже и выплюнул всю влагу.
— Я тебя трахнула... или трахнул? — ответила Лиза.
— Вот-вот. Мы с тобой что, немножко эти... трансы?
— Да нет. Просто... просто это игра такая. Разве плохо? — спросила Лиза, ласкаясь к Степану. Она снова была девочкой.
— А ты что, не видишь? Какое нахуй «плохо»? Это капец. Это чума, — хрипло говорил Степан, прокручивая в себе то, что было.
— Просто я очень боялась, что ты рассердишься на меня за это, — Лиза тронула свою лысину, — и хотела, ну, взять ситуацию в свои руки... Эээ, ты чего?
Степан вдруг извергся в нее новым фонтаном, которому уже неоткуда было браться.
— Я знаю, кто ты, — сказал он Лизе, когда отдышался.
— Кто?
— Маска. Из фильма с Джимом Керри. Помнишь — лысый такой, зеленый?
Это было в яблочко. Лиза ойкнула, вскочила, достала коробку грима, подбежала к зеркалу и, взвизгивая от восторга, выкрасила себя в ярко-салатовый цвет. Потом пририсовала алые губы, как у настоящей Маски, повернулась к Степану и приняла картинную позу:
— А вот и я, детка! Развлечемся?
— Афигеть, — прохрипел тот.
Сходство было полным, а пиджак, манишка и галстук пришлись как нельзя кстати. Зеленоголовая Маска с голыми ногами и пиздой, растраханной до красноты, вытягивала вожделение откуда-то из сокровенных глубин его тела, и натруженный член снова торчал, как пушка...
— Лиз... Я опять... — просительно сказал Степан, подходя к ней.
— Э нееет, детка! Сперва надо принять приличный вид. Смотри, на кого ты похожа! Раз так ходят приличные девушки? — Лиза дернула за его член и, хихикнув, подбежала к шкафу. Степан, обливаясь холодным потом, смотрел на ее голую задницу. — Вот! Как раз для моей Машеньки. Давай! Давай-давай-давай! — она добыла из шкафа длинное бархатное платье и, не обращая внимания на протесты Степана, подлетела к нему.
Почему-то это было невыносимо стыдно (даже перед Лизой), и Степан, красный, как помидор, сопротивлялся минуту или больше, — но потом смирился и покорно давал Лизе играться собой, как живой куклой. Бархат окутал голую кожу нежным коконом, щекоча елду, торчащую под платьем. Упаковав Степана, Лиза достала косметичку.
— Нееет, только не это, — завопил Степан.
— А марафет навести?
Ловкие, ласковые руки закружили, затеребили, затискали Степана, напихали ему ваты под платье, сделав бюст, накрасили ему липкой помадой губы, вымазали тоналкой физиономию, подвели брови... Старательно сопя, Лиза сделала ему ресницы, нарисовала стрелки на веках, натерла их тенями, — а Степан молча таял от умиления, окутавшего его, как бархат платья, как нежные и беспощадные Лизины руки... Под конец она соорудила ему вечернюю прическу, и Степан хныкал от мурашек, которых она пускала ему, роясь в корнях волос.
— Ну вот, красотулька какая! Мммм! — сказала наконец Лиза, любуясь своим творением.
Степан, млея, подошел к зеркалу.
Оттуда на него смотрела самая настоящая девушка, миловидная, густо накрашенная, с чувственными губками и большими глазками нараспашку. Из-за ее спины выглядывал зеленый чудик, ухмыляясь алым нарисованным ртом.
— А это у нас что? — он схватил Степана за член, распиравший платье. Степан взвыл. — Вау-вау-вау, какие песни! Кошечки закрякали, уточки заквакали?
— Я чуть не кончил... ла, — жалобно сказал он
— Чуть-чуть не считается. Гей-гоп! Глянь, какая штукенция у меня есть! — лысый чудик прыгнул на кровать, раскорчил голые ноги и похлопал себя по пизде. Пизда громко чавкнула.
Степана не пришлось приглашать дважды: как тигр, он прыгнул на Лизу и вдвинулся в нее, едва не порвав платье.
Никогда еще он так яростно не ебал ее, никогда не молотил бедрами так бешено, вламываясь лобком в лобок и звонко шлепая яйцами по липкой плоти. Зеленый чудик хрюкал и пускал слюни, кончая под ним, и Степан уже давно выпустил обойму спермы в растраханное жерло, но все никак не мог остановиться и долбил его окаменевшим членом, выдавливая из себя последние капли наслаждения, горького, как рябина...
***
В тот вечер супруги долго еще не могли успокоиться. Когда они снова обрели дар речи — оказалось, что с их безумным маскарадом жалко прощаться, прямо до слез.
Было решено продлить праздник, сколько хватит сил. Зажгли свечи, раскупорили шампусик — одну бутылку, потом другую, — выпили за любовь, за секс, за оргазм, за театр, за мальчиков, за девочек, за лысых девочек, за волосатых мальчиков...
Лиза изображала Маску, Степан — нежную, застенчивую Машеньку. Алкоголь, свечи и лихая беседа в лицах взвинтили их до предела. Когда вторая бутылка опустела, было решено идти веселиться. На часах было полдвенадцатого, но их это не смутило. Пьяная Лиза вошла в образ и чувствовала себя настоящей Маской, да и Степан не отставал. До смерти перепугав таксиста, они влезли с песнями в потрепанный «Жигуль», который вполне сошел за «Феррари», и там подрались, помирились, поцеловались взасос, вымазали таксиста гримом, трижды меняли направление, пока не остановились у клуба «Черный Осьминог» и не вылезли, пританцовывая, прямо в лужу, сунув водиле пачку баксов (отчего тот резко подобрел).
Лиза достала косметичку, обновила грим себе и Степану, и они пошли в клуб.
— Встряхнем этот кабак, детка, — сказала она, поводя глазками, как настоящая Маска.
Через десять минут все действа в клубе прекратились: пацаны и девки окружили Маску с Машенькой, лихо отплясывающих чечетку. «Во дают трансы» — говорили в толпе. Потом Маска пошла приставать к девицам, а Машенька приревновала ее и отвесила пощечину, и Маска на коленях просила прощения. Хохмы и прибаутки перли из нее, как из брандспойта, и две сотни человек, не дыша, наблюдали за этим удивительным фонтаном таланта, наглости и возбуждения.
Они не помнили, как добрались домой. Проснулись они в полпервого, как были — в гриме, в костюмах, — и сразу, не успев выяснить, что к чему, стали трахаться, подвывая от удовольствия.
— Ты потрясающая актриса. Ты жутко талантливая, — говорил Степан Лизе за завтраком. (Так оно и было, судя по всему.) — Ты настоящая Маска. Я прямо почувствовал себя в кино, вот как во сне. Гангстеров только не хватает, и стрельбы.
— Типун тебе на язык, — смеялась Лиза, стирая с себя краску. Степан помогал ей, щупая лысую голову, непривычную, будто Лиза вселилась в новое тело.
«Как же так» — думал он, — «ведь Лиза, побрившись, не стала красивее. Наоборот — безумно жалко ее волос... Почему же я хочу ее, лысую, втрое сильней, чем раньше? Стоит потрогать, или просто даже посмотреть — и...»
Наскоро отсосав ему, Лиза убежала на репетицию.
— Вернусь с сюрпризом, — пообещала она.
Степан весь день гадал, что за сюрприз. Когда он вечером открыл ей дверь, за порогом стоял смазливый юноша с аккуратно прилизанными черными волосами.
— Чао, — сказал он знакомым голосом.
— Лиз?..
— Не Лиз, а Лизавет Петрович. А можно и так, — Лизавет Петрович стянул парик и надел новый, женский: длинную блондинистую шевелюру до груди. — Ну как?
— Афигеть, — восхитился Степан. — Теперь ты можешь быть когда хочешь — мальчиком, когда хочешь — девочкой...
— Ага. А ты не хотел... Ты не думай, я сама ревела, когда меня брили. Кстати, очень приятное занятие... Но это еще не сюрприз.
— Как?..
— Это я просто накрала париков в реквизитной. А сюрприз будет чуть позже. Только вот поем... и тебя накрашу... Натягивай платье, Машенька! На голое, как вчера.
Снова ее ласковые и бесцеремонные руки взялись за физиономию Степана, превращая ее в Машеньку, и снова Степан млел от странного чувства, умильного и стыдного, будто подсмотрели его тайный сон.
— ... А теперь жди. Я позову. — Лиза чмокнула его и закрылась в комнате.
— Можно! — донесся голос, когда Степан начал кусать накрашенные губы. Замирая, он открыл дверь... и снова закашлялся.
На кровати сидела, точнее, стояла на коленях Лиза, голая, накрашенная, сисястая, лоснящаяся каким-то маслом. К ее пизде был привязан большой розовый страпон.
Это было по-настоящему жутко. Она приказала Степану сделать клизму, и тот повиновался.
— Может, не надо? — жалобно спросил он, когда все было готово.
— Никаких «не надо»! Быстро легла сюда и подставила свою драгоценную задницу, Машенька!
Лиза волновалась не меньше Степана. Когда он лег, задрав платье, она раздвинула ему ягодицы и стала осторожно ласкать кожу вокруг ануса.
— Аааоооуу...
— Что? Больно?
— Оооу... Не... Просто там такое чувствительное все, как током... ааааа, как хорошо! Еще!
Степан любил чесать себя в этом запретном месте и никогда бы не признался Лизе... Она проникла в самый интимный его уголок. Ее пальчики скребли прямо по голым нервам, и вскоре Степан задыхался и молотил ногами по кровати.
«Я Машенька», говорил он себе, «я Машенька, нежная скромная девочка... и сейчас меня будут...»
Она наласкала ему задницу так, что та стала рыхлой и мягкой, как перина, и Степан не чувствовал ее в своей власти.
Потом Лиза взяла с тумбочки какую-то мазь, смазала ею страпон...
Через несколько минут в постели творилось нечто невообразимое. Злобный лысый демон, который только что был Лизой, долбил вопящее, извивающееся тело в бархатном платье. Руки демона тискали, скребли и лупили его, сиськи прыгали так, что, казалось, вот-вот оторвутся, из глотки рвались утробные вопли, в которых не было ничего женского. Из-под страпона брызгали белые струи: демон кончал. Что испытывало тело, которое он терзал, было даже трудно представить.
Издав финальный душераздирающий рык, демон рухнул рядом.
Они долго боялись заговорить.
Первой решилась Лиза:
— Тебе точно... не было больно?
— Неееее... — застонал Степан, поворачиваясь к ней.
Макияж на нем потек, как на плаксивой секретарше.
Лиза осторожно чмокнула его в нос, затем обняла:
— Но... ты же не кончил?
— Не... Я... я не знаю, как это объяснить. Похоже, я кончил, как женщина.
— Что? Как это? Расскажи!
— Нуууу... Когда там ласкаешь, и особенно когда этой штукой шуруешь — такое чувство... я не могу описать. Похоже на возбуждение, в чем-то даже круче, но... в другом месте. Он при этом сдувается, ты же видела... А там... Оно все искрит, вот как по голым нервам, и накапливается, накапливается, настолько, что прям невыносимо, и кажется, что лопнешь весь... оно такое кисленькое, или солененькое, не знаю...
— И?
— И... и вот так. Накапливается так, что реально с катушек съезжаешь, и... какого-то пика достигает, и... Я не могу об этом говорить!
— Ну ладно, ладно. Иди сюда, — Лиза прижалась к нему и стала целовать, слизывая макияж.
***
С этих дней жизнь их преобразилась, будто ее вдруг раскрасили яркими красками.
Лысая Лиза (было торжественно решено, что отныне она всегда будет лысой, и Степан лично брил ее) — Лиза с помощью париков, костюмов и грима теперь могла перевоплощаться в кого угодно: хоть в брутального мачо, хоть в элегантного джентльмена, хоть в нежную принцессу. У Степана была такая внешность, что он мог выглядеть и девушкой, и парнем — все зависело от одежды и грима. Накрашенный Лизой, он был почти (ну, почти) неотличим от девушки. Лиза хотела выбрить голову и ему, но Степан категорически отказался.
Их вечера превратилась в захватывающий сексуальный маскарад. Они начинали с шампанского и с азартного, волнующего секса, перед которым бросался жребий: кому быть мальчиком, кому девочкой. Как ни удивительно, почти всегда выпадало «наоборот» (Лиза — мальчик, Степан — девочка). Страпон, который вначале был штукой стыдной и кошмарной, стал привычным атрибутом их игр, и когда Лиза его потеряла (она была растеряхой, как все актрисы) — казалось, что жизнь больше не имеет смысла. К счастью, он нашелся под кроватью.
Натрахавшись, они шли в клуб. Во всех клубах города их уже знали как «парочку чокнутых трансов». Степан научился говорить тонким воркующим голоском, перенял женскую пластику и вилял бедрами так, что на него пристально смотрели менты. Лиза в мужских образах была так блистательно артистична, что в нее влюблялись клубные девицы, а Степан млел от сладкой ревности.
Они купили два мопеда и гоняли по ночному городу, задирая прохожих. Их сон сократился до нескольких часов в сутки: изнуренные ночной жизнью, впечатлениями и сексом, они падали друг другу в объятия и проваливались в сладкую муть без сновидений.
Под глазами у них расплылись синяки, но и Лизе, и Степану казалось, что раньше, до «наоборот», они вообще не жили.
— Боже, как хорошо, — говорила Лиза, затраханная до полусмерти в обе дыры сразу — членом и страпоном. — Как же хорошо... За что нам такое, Тяпчинька?
— За все надо будет платить, — говорил ей Степан.
— Платить? Это кому еще?
— Кому — не знаю, но за все хорошее надо платить. Так устроено.
— Ну и ладно! Лучше, чем сейчас, все равно не будет. Давай не думать об этом.
Они забросили всех друзей. Степан забил на халтуры, Лиза отказывалась от ролей в «Арлекине». И даже смена начальства в ее агентстве — событие, жизненно важное для моделей, ибо от порядочности шефа зависело все, — даже это мелькнуло где-то за кадром, и Лиза забыла сказать об этом Степану...
***
Однажды она пришла в слезах.
— Новый шеф приказал мне переспать с одним чмом, — сказала она.
— Новый шеф?
— Ну да... Ну, то есть он связал меня с одними людьми, то есть дал им меня...
— Как это — «дал тебя»?
— Ну, порекомендовал... А они... Тяпчик, Тяпчинька, что теперь будет? и сказали мне, что я должна потрахаться с этим дядечкой, потому что ему нравятся мои фотки, и у него я должна украсть для них одну... одну... Тяпочка, они сказали, что если я не это, то они меня...
— Успокойся. Успокойся, ладно? Что-нибудь придумаем.
Степан гладил и успокаивал ее, думая — «вот оно».
Он давно боялся, что вокруг Лизиной профессии начнутся всякие штучки-дрючки, и теперь соображал, кому жаловаться. Но вскоре ему пришла в голову другая мысль:
— Слушай! А если я пойду вместо тебя?
— Вместо меня? Как это?
— Ну так. Поменяюсь с тобой местами. То есть не я пойду, а Машенька, конечно.
— И?..
— И там посмотрим. Главное, что не ты.
— Тяпчик, я боюсь за тебя.
— А я за тебя боюсь сильнее. Актер я или нет? Только...
— Что?
— Для этого мне все-таки придется выбрить голову. Значит, судьба. Эх!..
Было жутковато, но Степан уже давно искал случая доказать себе и Лизе, что он настоящий мужчина. По иронии судьбы это придется сделать в женском платье. Что ж...
Наутро они валялись друг на друге, изнемогая от хохота:
— Понимаешь, я туда прихожу, весь такой красивый... — рассказывал Степан жене. — Проводят меня по дому: кругом золото, мрамор... Хоромы, короче. Не дом, а вестибюль минфина. И в самой-самой дальней комнате, как в сказке — Он. Жирненький такой, в халате. И в очках. Ага, думаю, слепой крот, тем лучше. Встречает меня, всякие пошлости говорит — изысканный, как облако в штанах, блин. Ну, я улыбаюсь ему счастливой улыбкой, скидываю блузку — вот, мол, все, как вы заказывали... Бельишко показываю кружевное, бедрышками делаю, огненные взгляды бросаю... Чувак офигел маленько, даром что слепой. Что это такое? — орет. Ах, пардон, извините, говорю, главное забыл. И снимаю парик... Ну, я думал, дядечка лопнет, и из него весь жир вытечет. Пошел нахуй, педик, орет мне... и еще статуями какими-то бросается, чуть не попал, между прочим. Насилу ноги унес, даже блузку не успел подхватить, так прямо на лифчик пальто и надел... Спасибо, парик успел забрать...
— Ахахахаха, — смеялась Лиза. — А я после всего пришла в агентство и закатила шефу скандал. Что за дела, говорю, сам заказал — и сам же наорал, оскорбил, педиком обозвал, говорю. Что, если он слепой крот — так все ему педики, говорю? Или он лысых не любит? Шеф, конечно, нагрубил, велел заткнуться, но сам офигел конкретно. Стоп, говорит, каких еще лысых. Вот таких, говорю, и снимаю парик. Вы до сих пор не знаете, да? И вообще я не педик, а обычный транссексуал, девушка-андрогин. Шеф офигел уже по полной, начал что-то там звонить, выяснять... Тяпчик, Тяпчинька, ну какое ты у меня чудо, как мы их с тобой!... — Лиза заходилась смехом, благодарно целовала Степана и терлась лысиной о его лысину — Теперь мы два лысых сапога пара...
— Да, — смеялся с ней Степан. — Только бдительность все равно нельзя терять. Бандиты есть бандиты. Нам нужно купить оружие.
— Что?
— Пистолеты. С лицензией, все как надо.
— Но я никогда в жизни не стреляла!
— И я тоже. Научимся!
Через неделю хозяева всех окрестных тиров льстиво улыбались Лизе и Степану. Тот научился попадать в цель один раз из четырех, а у Лизы дело совсем не шло. Она морщила лоб так, что чуть не слетал парик, но пуля все равно летела в другую сторону.
— Они какие-то неправильные, — жаловалась она. — Ну не могу я быть такой тупой! У меня все всегда получалось!
— Конечно, получалось. И это получится, — утешал ее Степан.
А еще через пару дней они заехали на мопедах в магазин. Купили все, что хотели, и собрались ехать домой.
— Стоп, — сказала Лиза. — Бухло кончилось. Машуньчик, подожди, я мигом.
Степан, который был Машенькой, кивнул, и Лиза, одетая под крутого рокера (в Степановом костюме, который едва налез на нее), пошла обратно.
Как только она отошла, к Степану подскочили двое, ухватили его, обалдевшего, под микитки, и затолкали в машину.
Степан даже не успел крикнуть.
— Спасите, — тоненько сказал он, когда машина тронулась.
— Щас спасем, — сказал ему один. — Ну что, бедная Лиза, Лиза-подлиза? Говорили тебе, что будет, если не будешь послушной? Говорили, ссука? — он вмазал Степану в нос, и тот захлюпал кровью. — Ничего, мы тебе сделаем и мэйкап, и усе сделаем. Нечем моделить будет.
«Они приняли меня за Лизу. И я буду Лизой. Буду до последнего», — думал Степан, подвывая от страха.
Вдруг раздался звон. Степан схватился за ухо — его царапнуло горячим когтем.
— Блядь! Михалыч, у нас хвост.
— Кто?
— На мопеде какой-то камикадзе. Рокер или гопник. У него ствол. Палит по нам, ссука...
— Это прибацанный муженек вот этой шлюхи, блядь. Чуть ненаглядную не подстрелил. Видишь, шлюха, как твой милый тебя любит?
«Господи, Лиза...», думал Степан, вжавшись в кресло. «Она ведь не умеет стрелять...»
Машину вдруг тряхнуло. Раздался лязг, и они поехали со взбрыками, как по гладильной доске.
— Попал в заднее, урод...
«Ну я и дебил», вдруг вспомнил Степан, «у меня ведь тоже есть...»
Стараясь быть незаметным, он раскрыл сумочку, нащупал холодный металл, достал — и, прежде, чем сообразил, что делает, с силой размахнулся и врезал прикладом водителю.
— Ах ты блядь, — услышал он прежде, чем его мозг расколола синяя молния, и он провалился в никуда.
***
— ... Тяпа, Тяпчинька, — возник плачущий голос.
Вокруг было темно, как в могиле.
— Лиза?
— Живой, мой родной, мое счастье, — влажные губы ткнулись в него и вымазали мокрым.
— Почему темно?
— Потому что ночь, и мы хрен знает где, за городом... Ты сильно разбился?
— Голова болит... По-моему, я умер. Хотя...
С кряхтеньем и стонами, опираясь на Лизу, Степан выбрался из машины. Все тело болело, но, кажется, самой страшной его травмой была огромная шишка на лбу.
— Боже, какое счастье! — Лиза пищала и плакала.
— А что с этими? И что вообще было?
— Ну... Я как увидела, что тебя забрали, сразу в погоню. Палю из этой штуки, делаю, как ты учил... и все мимо. Потом плюнула, отвернулась, пальнула не глядя... и, по-моему, куда-то попала.
— Отвернулась? На мопеде?
— Ну да... Машина съехала в канаву, оттуда вылазит один...
— И?
— Я его пристрелила. Реально. Тоже отвернулась — и... Пойдем к мопеду, Тяпа, вот он стоит... да давай домой, пока менты не наехали.
— Теперь мы — как в настоящем фильме про Маску. С гангстерами, погонями, стрельбой, — говорил Степан, ковыляя к мопеду.
— Да. Только это не кино, а жизнь... Влез? Сидеть можешь? Держишься? Погнали!..
***
Через пару дней они исчезли из города, и след их потерялся.
Говорили, что Лиза светилась в каких-то западных сериалах, но лично я их не видел.
А чего не видел — того врать не буду.
Вдруг совру неубедительно?
