Утомлённый суетой, я решил, расслабится и, прогуливаясь на окраине нашего села, вышел в чистое поле, сбивая ногами, перезревшие кукиши грибов — дождевиков, срывая огненные цветки маков, растирая меж пальцев одуряюще — пахучию мяту, и — опьяняясь, опьяняясь, Весной Священною, прошедшей своими чудными стопами по полю и обронившей раскрашенную цветами шаль.
Было то волшебное время суток, когда жара начинала спадать, и прохлада нежно облизывала своим влажным языком твою кожу. Чистейшее, как кристалл, небо было прозрачно голубым, точно одно из окон в Соломоновом храме; и чудилось — там, за небесной голубизной — дивный храм, и кто-то молится за всех нас. В стороне от меня взъерошилась лесополоса. Даже за несколько десятков шагов доносился волнующий аромат соцветий бузины, похожих на тончайшее полупрозрачное кружево нижнего женского белья; похотливый ветер нетерпеливо теребил их, тщетно пытаясь скинуть: и казалось, слышен был упоительный стон природы, расцветшей ненадолго, чтобы снова, брызнув осенней желчью, уснуть, покрывшись вретищем малоснежной гнилой зимы.
Пропела иволга, нежно чарующе, как опьяневшая от любовных ласок женщина, — и сердце мое неприятно, сжатое тоской и одиночеством, особенно нестерпимыми весною. Остановившись, я нервно стал рыскать по карманам, достал сигареты и закурил; курил, жадно затягиваясь, пытаясь как-то унять сердцебиение и дрожь в руках. Странно, сигаретный дым был какой-то непривычно густой и стлался под ногами белым ковром. Я не заметил, как через несколько минут оказался окутанным в кокон то ли дыма, то ли тумана: протянул, как слепой, руку и на что-то наткнулся: ощупал, оказалось ветка дерева. Непонятно, ведь вокруг меня, на протяжении десятка метров было поле.
Внезапно что-то мерзкое, влажное и холодное коснулось моих пальцев и поползло по руке. Я замер, не в силах вобрать в себя воздух. Существо обвило мою шею кольцами, и я увидел — прямо перед лицом — голову змеи, с блестящими изумрудными глазками. Змея стрельнула тонким язычком и стала возвращаться на ветку, снимая кольца с моей шеи. Оказавшись свободным, я сбросил с себя оцепенение и огляделся. Туман рассеялся. Под ногами обнажилась трава. Удивительно! вокруг меня не было не единого деревца, чистое поле, если не считать лесополосы в стороне.
Пожав плечами, я тронулся с места и шел несколько минут, пока не оказался у большого серого камня. На нём было написано краской, почему-то красной; « Налево пойдешь — станешь богатым, направо — узнаешь тайну любви». Недолго раздумывая, я, конечно же, пошел направо, ибо в глубине души своей считаю себя поэтом, и богатства мира сего мне скучны. Закат стал кроваво — красным, словно кто-то бессильно уронил на горизонт руку с перерезанными венами. Трава становилась все реже и реже, и вскоре поле перешло в сплошную пустыню. Конечно же! — ведь любовь зарождается в пустыне одиночества, и жажда — необходимое условие её расцвета. Я шёл, возбуждённо раздувая ноздри, в предчувствии встречи с блаженством и тайной; но усталость брала своё: шёл, опустив голову, упрямо к своей вожделенной цели.
Постепенно под ногами стала попадаться трава, и даже кустики. Что это: моя нога чуть не раздавила желто — розовую орхидею. Я поднял голову и замер пораженный, ибо стоял перед сказочным садом: невиданные цветы самых различных оттенков и размеров, благоухающие кусты жасмина, сирени и деревья с райскими плодами, холмы, покрытые фиолетовыми и розовыми соцветиями, — казалось, что я ступил за границы эмприссионистической картины, и у меня зарябило в глазах от обилия красок.
Слева от меня блестел прозрачный водоём. Из-за куста чайной розы выполз огромный аллигатор, открыл пасть, покрасовался зубами и вошел в воду, проглотив отражавшуюся луну: с шумом нырнул, так что закачался крупный бело-розовый лотос. Справа от меня возвышалось несколько раскидистых деревьев. Внимание моё привлекла яблоня с большими красно-желтыми плодами. Сердце в груди ёкнуло, когда из-за широкого ствола вышла восхитительная фея, высокая, статная, в полупрозрачной накидке. Она, игриво улыбаясь, изогнула гибкий стан и оперлась о ствол. По ветке сползал фиолетовый змий. Он пополз по плечу феи, — она не шелохнулась, — поднялся выше и ткнул мордой созревшее яблоко: оно качнулось и сорвалось. Фея ловко поймала его и, обнажив ровный ряд зубов в лучезарной улыбке, швырнула райский плод в мою сторону. Схватив плод, я, задрожав всем телом, надкусил его: нектар наполнил мой рот, я надкусил ещё и ещё, но тут же уронил яблоко, ибо увидел приближающуюся фею, которая медленно шла, покачивая волнующе подвижными бёдрами. Заходящее солнце осветило её тело, сделав накидку почти полностью прозрачной, и меня заколотило в сладостной истоме, так прекрасны были женственные формы.
Через несколько мгновений она приблизилась ко мне, и мы замерли, почти не дыша, в восторге пожирая друг друга глазами. Наконец я не выдержал и протянул невесомые ватные руки: скользнул ладонями по шее, нырнул под накидку, которая тут же спала, как пелена, открыв божественное тело. Я сдавил девственные бёдра и привлёк женщину к себе: долго любовался её колдовскими — зелёными глазами, сияющими как изумруды. В упоении наши уста соединились, и я втянул её мягкие влажные губы в себя, смакуя их как сладчайшую ягоду: вкусная помада проникла внутрь и растеклась нектаром. Её язык, подвижный, тёплый, расчленил мои уста и вошел вглубь как жало. Все наше естество слилось в волнующей пульсацией, души перетекали, смешивались, словно в сообщающихся сосудах. Сладкая судорога волною прошла по моему телу, в глазах потемнело, я отпрянул от дивного кубка её пьянящих уст, пытаясь отдышаться. Не выдержав, я тут же хотел снова впиться в её уста, но фея внезапно вскинула правую руку, и отраженный луч на мгновенье ослепил меня. Фея ахнула, резко опустила руку, и я почувствовал, как под сердце моё вошло острое лезвие ножа. Я вскрикнул, по инерции прижал свои губы к её ядовитым устам и стал медленно, со стоном, напоминавшем любовный, оседать. Губы мои скользнули по шее, по упругой груди (розовый сосок на секунду попал мне в рот) и — ниже, ниже, к выпуклому животу, пока губы не вдавились во влажную чарующею пустоту. Я почти задохнулся от тяжелого благоухания и, качнувшись, упал навзничь.
Фея откинула нож и опустилась на колени, раскинув их так, что лепестки дивного цветка разошлись, открыв родонитовую мякоть, покрытую росой страсти. Теряя силы, я приподнял голову и воскликнул, хрипя и задыхаясь:
— Как же так?! Где же любовь, где блаженство, счастье?!
Прекрасная ведьма (теперь — то я знал, что это за птица) ядовито усмехнулась и сухо ответила:
— Любовь ничего общего не имеет со счастьем и блаженством. Она имеет общее лишь со смертью и безумием.
Я увидел на её неправдоподобно длинных роскошных ногах, выше колен, тёмные фиалковые следы чьих-то жадных поцелуев, — и с отчаянием бессильно опустил голову в раскалённое море ревности. Ведьма наклонилась над моим лицом и заслонила часть неба, приподняв округлый зад, похожий на купол совершенного храма и за её спиной выросли хрустальные крылья перистых облаков,, — и, сверкнув зелёными глазами, жадно, со стоном впилась в мои бескровно остывающие губы...
В последний миг я услышал восхитительную музыку: звучало «Адажио» Альбиноне. Я судорожно изогнулся, пытаясь обнять драгоценные мраморные плечи, но лишь бессильно уронил руки, утопая в болоте колдовских зелёных глаз...
Смерть была легка, желанна — как оргазм.
Было то волшебное время суток, когда жара начинала спадать, и прохлада нежно облизывала своим влажным языком твою кожу. Чистейшее, как кристалл, небо было прозрачно голубым, точно одно из окон в Соломоновом храме; и чудилось — там, за небесной голубизной — дивный храм, и кто-то молится за всех нас. В стороне от меня взъерошилась лесополоса. Даже за несколько десятков шагов доносился волнующий аромат соцветий бузины, похожих на тончайшее полупрозрачное кружево нижнего женского белья; похотливый ветер нетерпеливо теребил их, тщетно пытаясь скинуть: и казалось, слышен был упоительный стон природы, расцветшей ненадолго, чтобы снова, брызнув осенней желчью, уснуть, покрывшись вретищем малоснежной гнилой зимы.
Пропела иволга, нежно чарующе, как опьяневшая от любовных ласок женщина, — и сердце мое неприятно, сжатое тоской и одиночеством, особенно нестерпимыми весною. Остановившись, я нервно стал рыскать по карманам, достал сигареты и закурил; курил, жадно затягиваясь, пытаясь как-то унять сердцебиение и дрожь в руках. Странно, сигаретный дым был какой-то непривычно густой и стлался под ногами белым ковром. Я не заметил, как через несколько минут оказался окутанным в кокон то ли дыма, то ли тумана: протянул, как слепой, руку и на что-то наткнулся: ощупал, оказалось ветка дерева. Непонятно, ведь вокруг меня, на протяжении десятка метров было поле.
Внезапно что-то мерзкое, влажное и холодное коснулось моих пальцев и поползло по руке. Я замер, не в силах вобрать в себя воздух. Существо обвило мою шею кольцами, и я увидел — прямо перед лицом — голову змеи, с блестящими изумрудными глазками. Змея стрельнула тонким язычком и стала возвращаться на ветку, снимая кольца с моей шеи. Оказавшись свободным, я сбросил с себя оцепенение и огляделся. Туман рассеялся. Под ногами обнажилась трава. Удивительно! вокруг меня не было не единого деревца, чистое поле, если не считать лесополосы в стороне.
Пожав плечами, я тронулся с места и шел несколько минут, пока не оказался у большого серого камня. На нём было написано краской, почему-то красной; « Налево пойдешь — станешь богатым, направо — узнаешь тайну любви». Недолго раздумывая, я, конечно же, пошел направо, ибо в глубине души своей считаю себя поэтом, и богатства мира сего мне скучны. Закат стал кроваво — красным, словно кто-то бессильно уронил на горизонт руку с перерезанными венами. Трава становилась все реже и реже, и вскоре поле перешло в сплошную пустыню. Конечно же! — ведь любовь зарождается в пустыне одиночества, и жажда — необходимое условие её расцвета. Я шёл, возбуждённо раздувая ноздри, в предчувствии встречи с блаженством и тайной; но усталость брала своё: шёл, опустив голову, упрямо к своей вожделенной цели.
Постепенно под ногами стала попадаться трава, и даже кустики. Что это: моя нога чуть не раздавила желто — розовую орхидею. Я поднял голову и замер пораженный, ибо стоял перед сказочным садом: невиданные цветы самых различных оттенков и размеров, благоухающие кусты жасмина, сирени и деревья с райскими плодами, холмы, покрытые фиолетовыми и розовыми соцветиями, — казалось, что я ступил за границы эмприссионистической картины, и у меня зарябило в глазах от обилия красок.
Слева от меня блестел прозрачный водоём. Из-за куста чайной розы выполз огромный аллигатор, открыл пасть, покрасовался зубами и вошел в воду, проглотив отражавшуюся луну: с шумом нырнул, так что закачался крупный бело-розовый лотос. Справа от меня возвышалось несколько раскидистых деревьев. Внимание моё привлекла яблоня с большими красно-желтыми плодами. Сердце в груди ёкнуло, когда из-за широкого ствола вышла восхитительная фея, высокая, статная, в полупрозрачной накидке. Она, игриво улыбаясь, изогнула гибкий стан и оперлась о ствол. По ветке сползал фиолетовый змий. Он пополз по плечу феи, — она не шелохнулась, — поднялся выше и ткнул мордой созревшее яблоко: оно качнулось и сорвалось. Фея ловко поймала его и, обнажив ровный ряд зубов в лучезарной улыбке, швырнула райский плод в мою сторону. Схватив плод, я, задрожав всем телом, надкусил его: нектар наполнил мой рот, я надкусил ещё и ещё, но тут же уронил яблоко, ибо увидел приближающуюся фею, которая медленно шла, покачивая волнующе подвижными бёдрами. Заходящее солнце осветило её тело, сделав накидку почти полностью прозрачной, и меня заколотило в сладостной истоме, так прекрасны были женственные формы.
Через несколько мгновений она приблизилась ко мне, и мы замерли, почти не дыша, в восторге пожирая друг друга глазами. Наконец я не выдержал и протянул невесомые ватные руки: скользнул ладонями по шее, нырнул под накидку, которая тут же спала, как пелена, открыв божественное тело. Я сдавил девственные бёдра и привлёк женщину к себе: долго любовался её колдовскими — зелёными глазами, сияющими как изумруды. В упоении наши уста соединились, и я втянул её мягкие влажные губы в себя, смакуя их как сладчайшую ягоду: вкусная помада проникла внутрь и растеклась нектаром. Её язык, подвижный, тёплый, расчленил мои уста и вошел вглубь как жало. Все наше естество слилось в волнующей пульсацией, души перетекали, смешивались, словно в сообщающихся сосудах. Сладкая судорога волною прошла по моему телу, в глазах потемнело, я отпрянул от дивного кубка её пьянящих уст, пытаясь отдышаться. Не выдержав, я тут же хотел снова впиться в её уста, но фея внезапно вскинула правую руку, и отраженный луч на мгновенье ослепил меня. Фея ахнула, резко опустила руку, и я почувствовал, как под сердце моё вошло острое лезвие ножа. Я вскрикнул, по инерции прижал свои губы к её ядовитым устам и стал медленно, со стоном, напоминавшем любовный, оседать. Губы мои скользнули по шее, по упругой груди (розовый сосок на секунду попал мне в рот) и — ниже, ниже, к выпуклому животу, пока губы не вдавились во влажную чарующею пустоту. Я почти задохнулся от тяжелого благоухания и, качнувшись, упал навзничь.
Фея откинула нож и опустилась на колени, раскинув их так, что лепестки дивного цветка разошлись, открыв родонитовую мякоть, покрытую росой страсти. Теряя силы, я приподнял голову и воскликнул, хрипя и задыхаясь:
— Как же так?! Где же любовь, где блаженство, счастье?!
Прекрасная ведьма (теперь — то я знал, что это за птица) ядовито усмехнулась и сухо ответила:
— Любовь ничего общего не имеет со счастьем и блаженством. Она имеет общее лишь со смертью и безумием.
Я увидел на её неправдоподобно длинных роскошных ногах, выше колен, тёмные фиалковые следы чьих-то жадных поцелуев, — и с отчаянием бессильно опустил голову в раскалённое море ревности. Ведьма наклонилась над моим лицом и заслонила часть неба, приподняв округлый зад, похожий на купол совершенного храма и за её спиной выросли хрустальные крылья перистых облаков,, — и, сверкнув зелёными глазами, жадно, со стоном впилась в мои бескровно остывающие губы...
В последний миг я услышал восхитительную музыку: звучало «Адажио» Альбиноне. Я судорожно изогнулся, пытаясь обнять драгоценные мраморные плечи, но лишь бессильно уронил руки, утопая в болоте колдовских зелёных глаз...
Смерть была легка, желанна — как оргазм.
