Я живу недалеко от Москвы в маленьком городишке, 10км от кольцевой. Дом мой стоит на окраине, где город граничит с лесом, а по лесу недалеко протекает река. Это любимое место отдыха наших горожан, а отдых этот всегда стоял и стоит на трех китах: купание, выпивка, ебля. В теплые летние вечера лес просто кишит людьми. Каждый выбирает занятие на свой вкус. Кто плескается в воде, иногда даже в голом виде, кто эксгибиционирует на берегу в том же виде, кто распивает поллитра на полянке, а кто трахается в кустах. С недавних пор я бываю в этом лесу почти каждый день — выгуливаю собаку...

Четыре года назад моя дочь возвращалась из школы и услышала тихое поскуливание, раздающееся из зарослей вдоль забора. Она раздвинула ветки и увидела белого пушистого щенка, свернувшегося клубочком, маленького и беззащитного. У щенка была сломана лапа и шансов выжить у него практически не было, он неминуемо умер бы с голода. Дочка пожалела и взяла щенка с собой. Дома была долгая ругань с моей матерью, ярой ненавистницей всех животных, но перевесом в два голоса (три против одного) было принято решение оставить щенка в семье. При ближайшем рассмотрении щенок оказался девочкой и после перебора множества вариантов ей было присвоено имя — Тома. Лапа у нее постепенно зажила и, несмотря на свое подзаборное происхождение, через год Томка превратилась в красивую породистую сучку. Все говорят, что это кавказец, но я сомневаюсь, потому что кавказцы все очень злые, а Томка наоборот добрая и очень ласковая, все ее любят, а мне она теперь, прямо, как вторая дочь.

Каждый вечер я беру собаку на поводок и мы идем гулять в лес, к реке. В лесу поводок снимается и Томка, визжа от радости, начинает носиться между деревьями, по полянам, обнюхивая все своим черным носом, копается в листьях, как будто ищет что-то... Может свое собачье счастье ищет. С этим собачьим счастьем действительно вышел какой-то напряг. Из-за своих размеров, Томка никак не могла найти себе жениха. Все кобели, к которым она проявляла симпатию, трусливо поджимали свой хвост и позорно ретировались куда-нибудь подальше от такой большой женщины. А Томка только долго и безответно лаяла им вслед: «Куда же ты, дурашка, иди ко мне, давай поиграем!» Видимо все это ее сильно огорчало и она шла домой, печально глядя себе под ноги, думая о своем, о бабьем. Я останавливался и Тома тыкалась в меня, куда — нибудь под мышку или между ног и стояла, не двигаясь, а я гладил ее, крутил за ушами, в ушах, ерошил шерсть и ласково приговаривал: «Хорошая ты моя собака! Самая лучшая собака! Да не расстраивайся ты так! Будет и на твоей улице праздник! Эх... все вы бабы одинаковые...» Она снова веселела, начинала вилять хвостом и снова начинала искать, бегать, нюхать, разгребать листья...

Жизнь продолжалась. Так незаметно пролетели два года... Случилось это позапрошлым летом, в июле. У Томки тогда была очередная течка. Был вечер. Как всегда, мы пошли гулять. Шли по тропинке, Тома впереди, я сзади. Несмотря на июль, вечер был холодным и в лесу было безлюдно. Нам не встретился ни один человек. Я насвистывал какую-то мелодию и строгал палку, опробывал новенький, только что презентованный швейцарский перочинный ножик.

Вдруг Томка остановилась. Тропинка уходила вправо и Тома стояла, как вкопаная, глядя туда, за поворот. Я подошел к собаке и все понял. Вперели на тропинке стояла немецкая овчарка, черная как смоль и явно кобель. Он вытягивал шею в нашу сторону и втягивал носом воздух. В десяти метрах за ним ускоряла шаг хозяйка. «Ганс! Сидеть!» — крикнула она своему немцу. А потом уже мне — «У Вас кто, не мальчик?» — «Да нет, не беспокойтесь! Девочка! Сучка!» — ответил я громко."Аааа... Ну тогда ладно, А то я боялась, еще раздерутся... Гуляй, Ганс, гуляй! Познакомься с девочкой...» Ганс тут же сорвался с места и в пять прыжков оказался рядом с нами. Он тут же обнюхал Томкин зад, как принято у собак при знакомстве, и враз охуел. Тело его задрожало, он заскулил и полез к моей девочке целоваться. Томка тоже, видимо, прониклась чувствами к этому негру, так сказать с первого взгляда, потому как что-то ласково и томно простонала в ответ. В общем собаки занялись друг другом, не обращая на меня никакого внимания.

Тем временем ко мне подошла хозяйка. Это была женщина лет сорока пяти, в очках, с уже наметившимися, но еще не так сильно проявившимися морщинками. Рыжие, крашенные волосы. Пухлые ненакрашенные губы. Одета в пестрый, зелено-коричневый жакет, синие тренировочные штаны, зеленые резиновые сапоги.

«Ой, какая красавица!» — восхитилась она и сразу наметанным женским глазом определила, — «Вау! Да у нас кажется критические дни?» — я кивнул. — «Да-да-да!» — «Ой, а как же теперь? Я теперь своего мальчика и не оторву,» — «Ну и пускай... погуляют,» — «Да-а-а... а вы не против? Они же сейчас... это... сцепятся!» — тщательно подбирала она слова, — «Ну жизнь у них собак такая!» — «Ой, как хорошо-то!» — вдруг обрадовалась она, — «Хорошо, что вы не против! А то у нас с Гансиком такие проблемы, он не клубный и к нему никого не допускают. А ему ведь так хочется, Вы не представляете...» — «Мы тоже не клубные и нам тоже надо...» — «Да-а-а... я Вас так понимаю... Как хорошо, что я Вас встретила... Только вот как-то неудобно тут... на тропинке... еще пойдет кто, спугнет их!» — «А пойдемте вот туда,» — кивнул я головой, — «Там уютная полянка есть...» — «Пойдемте, конечно пойдемте! Как же хорошо, что я... мы Вас встретили... давайте познакомимся. Жанна Николавна» — «Сергей,» — «Очень приятно,» — «И мне, очень...»

Мы сошли с тропинки и пошли к поляне. Послушная Томка побежала за мной, немец запрыгал за ней. На полянке мы сели на бревнышко, а собаки продолжили свое дело. Hекоторое время они скакали по всей поляне, то бок о бок, то друг через друга, то друг на друга. Набегавшись, остановились, облизывая и обнюхивая морды друг друга. Потом встали в положение «69» и облизывали и обнюхивали друг друга уже сзади. Из мохнатой залупы Ганса вылез длинный и худой, весь такой розовенький, собачий хуй. Наконец, кобель не выдержал и полез на Томку. Томка с готовностью задрала хвост. Завизжала. Вправил ей значит кобель. Начал ебать. Я неотрываясь глядел, как Ганс ебет мою собаку, часто-часто вихляя жопой. Ощущение такое, будто присутствуешь при дефлорации дочери. Возбуждение собак передалось и мне. У меня, как и Ганса встал.

Я глубоко вздохнул и краем глаз покосился на: Жанну Николавну. У нее сильно зарумянились щеки, видимо, происходящее не оставляло спокойной и ее. Она тоже покосилась на меня и улыбнулась: «Сынок-то мой как старается! Теперь у них это надолго, на полчаса минимум.» — «Пусть порезвятся... детишки.» Мы немного помолчали. У меня уже вовсю ломят яйца. Нет определенно с этим надо что-то делать. Я встал, нервно потягиваясь, прошелся... Пиннул пару шишек. Женщина тоже встала, потянулась. «Знаете, как я им иногда завидую... собакам,» — «Завидуете? Почему?» — «Они не такие, как мы. Они хотят друг друга и не думают о том, что плохо, что хорошо,» — она остановилась у сосны. Я медленно подошел к ней, внимательно посмотрел ей в глаза. «А они действительно не делают ничего плохого...» — «Да для них все хорошо и все правильно. У Вашей собаки течка и она должна найти себе мужчину...» — голос ее стал вдруг глуше. — «А что делать женщине у которой течка уже второй год?» — у меня потемнело в глазах и в темноте по инерции я сделал еще два шага.

Напрягшийся член, как компас показывал направление движения. Я втянул носом воздух и вдруг уловил запах этой женщины, не духов, не дезы, а именно женщины, запах потекшей пизды. Я тоже почувствовал себя кобелем, кобелем чувствующим запах сучки. Мой выпирающий под штанами член, уперся Жанне чуть выше ее устья (есть контакт), мои руки скользнули по ее бедрам и остановились на ее большой круглой жопе (есть захват), всем телом я навалился на нее и прижал к сосне (есть стыковка). «Самец, настоящий самец! Я сразу почувствовала...» — полупрошептала, полупростонала женщина. А я уже тискал эту большую круглую попу, эти бока, эти сиськи. Сиськи были без лифчика, в свободном полете. Когда я залез под кофту, двухсантиметровые соски уже напряженно и с готовностью торчали. Я только немного потянул за них и женщина стала задыхаться.

«Не нада... не нада... я щас кончу... не нада... я уже давно готова... не нада... я готова...» а сама лезет рукой ко мне в штаны и начинает ожесточенно дергать за хуй. Потом открывает зажмуренные глаза, сумашедше вращая ими, глядит на меня: «Только не здесь... не здесь... пойдем в кусты... быстрее!!!» — она бросается в заросли малины. Я за ней. На бегу скидываю куртку. Пробегаем немного, я догоняю ее, хватаю за ее треники сзади и на ходу стаскиваю их вместе с трусами почти до колен. У нее заплетаются ноги и она падает, ломая кусты малины и сверху на нее падаю я. Дальше, как в метро, когда поезд следует без остановок: яркие станции, темные тонели, все мелькает. Стянул трусы со штанами, схватил за пизду, она растегнула кофту, задрала рубашку, сиськи свесились по бокам, я схватил за них, она растегивает мою рубашку, прижимаюсь своей грудью к ее сиськам, спускаю штаны и торопливо запихиваю в ее пизду ствол. Начинаю ебать. Щас кончу, щас, щас... Я обернулся посмотреть на собак. Кобель опять вихлял задом, впаривая моей «дочке», баба начала плакать и я потек.

Очнулся я от крика: «Еще, давай еще! Я хочу еще! Еще!», я начал снова. Сколько времени прошло не помню. Вдруг раздался голос: «Смотри, что делается! Собаки ихние ебутся и люди здесь же сношаются.» Недалеко стояли и смотрели на нас какой-то дед с бабкой. «Пошли на хуй отсюда!» — крикнул я, — «А то собак натравлю!» Они еще покачали головами и пошли. Жанна Николавна очнулась и хотела было встать, но я толкнул ее: «Лежи! Теперь я хочу еще!» И продолжал ебать ее еще с полчаса. Потом какое-то время я просто лежал на ней, отдыххая, медленно подвигая членом в пизде и оглаживая по бокам.

Вдруг кто-то лизнул меня в жопу. Еще и еще. Я оглянулся. Ба. Томочка... Налюбилась девочка. Тома посмотрела на меня и снова принялась лизать мне жопу. Появился и Ганс. Он зашел спереди и стал лизать свою хозяйку в лицо. Женщина открыла глаза и улыбнулась: «Группен секс!» — «Да уж! Я-я! Дас ист фантастик! Ебена мать!» Мы полежали еще вот так, как говорится, с нашими четвероногими друзьями. Шершавый язык Томы шлифовал мои ягодицы. Я привстал, выставил жопу. Мокрый язык заскользил между ягодицами и по висящим яйцам. У меня всегда были педерастические наклонности из-за слишком чувствительной жопы, а тут Тома лизала так старательно и хорошо, что у меня снова подкатило. Все быстрее и быстрее, все глубже и глубже я уже в который раз стал погружаться в разъебанное мной влагалище.

«Хорошо она тебе там делает?» — спросила Жанна. — «Хорошо! Очень хорошо! А ты со своим кобелем пробовала?» — «А что мне оставалось делать... без мужика то...» — «Полизать давала или, он тебя, как мужик пялил?» — «И полизать и так давала. Я же говорю: Гансик у меня один из мужиков был... А когда женщине надо, она и черта к себе подпустит...» — «Ну ты и сучка!!!» — «А ты кобель!!!» После всего мы поднялись и посидели, обнявшись. Потом оделись, покурили на бревнышке. «Мы еще увидимся?» — cпросила Жанна-"А надо?» — «Мне хотелось бы, не знаю, как тебе...» — «Значит увидимся...» Когда мы вышли из леса, еще минут пять целовались у какой-то березы. Собаки стояли поодаль и понимающе смотрели на нас. «Было так хорошо!» — сказала Жанна, дала свой адрес, — «ты заходи. И Тому приводи... будем дружить семьями...»

Я зашел к ней уже на следующий день и остался на ночь. Была безумная, безумная, очень безумная ночь, я напоил ее и ебал по очереди и одновременно с Гансом. А все-таки в этом что-то есть. Что-то от дикой природы. Все мы из нее вышли. И бабы, и мужики. И всем нам надо, того же, что и тем, кто остался диким: дырку помокрее или жилистый хуй между ног. Остальное так, баловство... Через какое-то время Жанна Николавна оказалась беременной, уж не знаю от кого, от меня или от Ганся. Но об этом уже вряд ли кто узнает. Она сделала аборт. В отличие от Томы, которая родила шесть щенят. Троих в папу — черных, троих в маму — белых. Я не стал топить их в память о том дне и долго, чуть ли не год, пристраивал их у друзей и знакомых. С Жанной мы продолжаем дружить до сих пор. Все у нас с ней по-старому... А она продолжает жить с Гансом. Жизнь, как всегда продолжается...

Конечно такое случается нечасто. Чтобы зацепить подходящую тебе бабу и зацепить надолго. Чаще происходят мелкие поебки налево и направо и без продолжения. Или вообще без поебки, но все равно вспомнить приятно.

Вот уже этим летом мы с Томой вышли на утреннюю пробежку. В шесть часов утра. Добежав до речки, я перешел на шаг — надо отдышаться перед купанием. Иду. Подхожу к своему месту, где песочек и шо я вижу. По колено в воде стоит голая русалка. Лет пятидесяти с распущенными волосами до жопы, с толстыми, толстыми ляжками и сиськами до пупка. И не просто стоит, а моется. Тело все в мыле, а она мочалкой в пизде возюкает. Ну я остановился, наблюдаю. Томка тоже подошла, смотрит. А что собственно. За просмотр денег не берут, а берег и река общие. Частной собственности на землю у нас пока нет. Смотрю, а сам постепенно завожусь. Оглянулся по сторонам. Кругом туман, никого вроде нет. Ну раздеваюсь быстренько догола, плавки тоже скидываю (да я их в общем-то и никогда не использую) и спускаюсь к реке. «Спинку не потереть?» — громко так говорю. Баба, как вздрогнет, оступилась, чуть в воду не упала. А я уже рядом с ней. И за жопу.

«Спинку, говорю, не потереть? Или еще чего,» — повторяю. Она на задравшийся член посмотрела, «подходяще» — прочел я в ее взгляде, и как-то даже, смотрю, успокоилась. «На, потри,» — говорит так спокойно. Я это оценил. Баба, смотрю, простая, много по жизни повидала и хуем ее не удивишь. Взял мочалку и ну ее тереть. Тру по спине, телеса ее под мочалкой ходят, кожа играет, тру, тру, а сам хуем к ней прижимаюсь и тоже трусь. Потом с боков потер, жопу, аж двумя руками, совсем прижался и руки с мочалкой ей на грудь положил. Там поездачил, животик, между ног прошелся, сел на корточки, ножки ее толстенькие, чуть колосящиеся потер. Она каждую ножку подняла, мне на колено поставила, я ей пяточки потер, между пальчиков.

Потом выбросил мочалку на берег, встал, к передку ее прижался: «Ну, что? Давай теперь изнутри потру...» — а сам по мыльному телу руками скольжу. Клас-но, апетит-но, заман-чиво..."Подожди ты! Дай окунуться-то... сполоснуться... все ж налипнет!» — «А ты мне такая, скользкая, больше нравишься!» А она все отходит, отходит, я за ней, так и зашли в реку по шейку. Сиськи ее поднялись в воде, сами по себе плавают, а я все лапаю, лапаю. Поплавали так немножко, как дельфин с русалкой (или скорее тюленихой) и она выходить пошла. Только на берег вышла, бухнулась на колени и раком встала: «Ну давай, засовывай!» Я ее и дрюкнул.

Вот сколько ебусь, столько удивляюсь. Как баба меленькая какая-нибудь, так пизда до ушей и дна не найдешь. А как в теле, так пизда с наперсток, еле входишь в нее и тут же упираешься. Вот и этой всунул на половину и уперся. Стал ебать, все хочется подальше запихнуть, а она только покрикивает: «Не заебывай, не заебывай, сколько глубины есть — на столько и еби,» Ну слил в нее утренний коктель, потом спереди поимел. Она, когда встала, вся в песке была, как черепаха Тортила.

Пошла снова подмываться и все бубнит: «Нет от Вас, кобелей, отбоя. И вечером, и утром липните. Только, думала, помылась, пот вчерашних от себя оттерла, тут ты со своим дрыном лезешь. Нет бы спал, как все, дал женщине хоть немного передохнуть...» — «А тебе, типа, не понравилось?» — «Понравилось-не понравилось, уж больно у Вас, мужиков, здоровые эти ваши дубины. А мне мальчики молоденькие больше нравятся с их пиписечками и такие они сладенькие, не вонючие.» — «Где ж ты их берешь-то,» — «Да чо их искать-то, они сами меня находят. Теть, пойдем в кустиках поебемся! Ну и иду... Иногда, чуть ли не всем классом трахают. Так у них же маленькие еще, только щекочат, а мне нравится. Вот только льют много. И льют, и льют, домой приходишь, будто в молоке искупалась...» Я слушал все это с изумлением. В наши-то времена поди поищи такую пизду. А теперь нате, пожалуйста, бери не хочу... В общем поговорили и разошлись. Хорошее начало дня... Бывает хуже.

И еще одним случаем я обязан своей собаке. Тоже в прошлом году. Лето кончилось и наступила осень, сентябрь. Народа в лесу совсем не стало, гуляй не хочу. Правда стало раньше темнеть. Так вот, идем мы как-то с Томой, как всегда, вечером по берегу реки. Смеркается уже. На другой стороне компания на бревнышках сидит. Распивают. Ну, я так-посмотрел и прошел. Заметил только, что среди шести мужиков одна баба. Все уже довольно никакие. Ходят, покачиваясь. Ну дело, в принципе, обычное. Мы идем дальше. Дошли, как обычно, до своей сосны и обратно. Все темней и темней. Подходим к тому месту. И вдруг слышу характерные женские всхлипывания. Ну я остановился, присел за кустами, смотрю. На бревнышках уже никого нет. Стоны идут из кустов подальше. И там два мужика стоят, озираясь. Потом третий вышел, штаны на ходу застегивает. Ему на смену другой пошел. Короче, ясно и ежу, что у них там происходит. Растянули бабу на всех сразу.

Так сидел я, наверное, полчаса. Стало совсем темно, хоть глаз выколи, ничего не видно, слышу только. Мужики еще немного пошараебились, еще выпили и кто-то говорит: «Пошли до дома.» А другой: «А с этой пиздой, что делать? Она не дойдет. А тащить заебешься, да еще в городе на ментов нарвемся.» — «Да хуй с ней. Пускай валяется. Оклемается, сама доползет.» — И смотрю через какое-то время, т. е. слышу, вроде как ушли. Наступила тишина. Темнота. Бля, а я весь на взводе. Так на бабу посмотреть хочется. Ну привязал собаку, сам разделся, одежду в руки и на другой берег. Вода ледяная. Хуй и так встал уже давно, а тут просто закаменел. Вышел на другой берег голый с торчащей палкой. Обтерся, куртку накинул и к кустам. Слава богу, тут луна из-за тучи вроде вышла, посветлее стало.

Подхожу. Вижу что-то белеет. Ближе. Короче баба лежит на земле ничком, ноги поджаты, платье до подмышек задрано, а белая жопа так и белеет в темноте. Ну, я за жопу потрогал. Апетитная такая жопа лет сорока семи. Широкая, жирненькая, но упругая. Ну, полапал немного бабу сзади, а потом перевернул в нормальное положение. Она что-то промычала. Ну, я погладил все еще и спереди, хорошо-о-о-с, и лег на нее. Я еще холодный был, а она такая горячая, как горчичник. Сиськи такие приличные. Знаете такие бывают, как шары в сетках. Ввеху, где крепятся, поуже, а к низу расширяются, раскругляются. Их можно так переваливать в разные стороны. Ну я их попереваливал, покатал, полапал, пососал. Чувствую сам уже разогреваюсь, как чайник. Еще лег на нее. Стал в губы целовать. А изо рта перегаром и хуями несет, а мне нравится, что цветочек такой, не первой свежести.

Она еще спьяну язык в меня пихает. Короче, полизались, пососались. А я все удовольствие растягиваю, до пизды только пару раз руками дотронулся. Волосы там у нее все мокрые. А она еще инстинктивно ноги сжимает. Наконец, я устал терпеть, силой их раздвинул. Она опять сжимать и что-то канючить заплетающимся языком, типа: «Нельзя! Туда нельзя! У меня муж есть!» Ну я подналег, она и ослабла, и раскрылась. Я еще чуток посидел перед разинутой пиздой, вдыхая ее запах. Вот это был букет: одна пизда и шесть хуев. Кроме этого, она по-моему еще и обоссалась. Но это так, маленький штришок. Я этого не очень люблю, но иногда для остроты ощущений немного можно. В общем у меня совсем поехала крыша и я, как наркоман, уткнулся в ее мохнатую щель и вылизал там каждую ее складочку. И только от этого уже чуть не кончил. В последний момент только вставил и слил ей в пизду. Седьмой самурай, блин...

Потом я еще, что-то с ней поделал. Да, вот вспомнил: я ей в пизду всю руку засунул. Я знаю бабы любят, один, два, ну три пальца, а всю руку не принимают, больно. А эта, по пьяни наверное, только всхлипнула и громко так зарыдала. Даже и не знаю: от боли или наоборот... А я ей за это еще разок вставил... Хорошо-с... Тут слышу собака моя стала выть. Да и мне вроде пора, жена дома наверное уже тревогу бьет. Шлепнул бабу по жопе на прощанье. Так не сильно. Снова перешел речку вброд, собака вся прыгала от радости, оделся наконец и домой. Дома жена, наверное, час еще брюзжала, а я умылся, подмылся и спать. Спать, спать и спать... А утром снова с Томой гулять. Так эта баба опять встретилась. Домой ковыляла. Вся такая изъебанная, изъебанная...