В этом году мне исполнилось 15, и моя семья переехала к маминой маме, в другой город. Жили мы в маленьком, уютном городке. Пока мы не переехали, я была очень-очень счастливой, у меня была лучшая подруга Оля, и парень Миша. Всё было как у людей: он ждал меня у подъезда, обязательно с букетом темно-красных, моих любимых и самых дорогих в нашем городе, роз. Мы шли гулять по вечернему городу, просто гуляли, или шли в кино, или в кафе-мороженое, или к нему домой. Его мама, приветливая Маргарита Степановна, очень любила меня, называла «доченькой» и «деткой». Мы там пили чай, смотрели тивилизор, дрались подушками... Как-то вечером, когда мы сидели у него в квартире и пили чай, а М. С. не было, он сказал:"Светочка, любимая, ты дороже всех на свете! Я долго думал, но может нам попробовать заняться любовью? Я не настаиваю, я сам стесняюсь своего желания, но все же... Мамки нет, придет она не скоро, ну... решайся, Светик!»

Я покраснела. Мы никогда не разговаривали на такие темы, а то вдруг... В общем, я согласилась, и когда он порвал мне девственную плеву, и я закричала от небольшой боли в писе, а потом — через секунду, когда боль прошла, от возбуждения и оргазма... вошла его мать. Я быстро оделась, стараясь не смотреть на нее, и подбежала к двери, чтоб убежать, когда она схватила меня заруку. «Светочка и Мишутка ты мой, чем вы тут занимаетесь?! Вот щас я позвоню твоей маме и все расскажу ей про вас! Ты, кобель, тварь, как ты смел лишить девственности Свету? А ты похожа на шлюху! Он ведь не настаивал! Зачем?!!! Придется вас проучить ребятки!» И она взяла скакалку, и не буду вдаваться в подробности, выскла нас, да так, что я ревела, может, первый или второй раз в жизни. А Миша держался. Ему достаось раза в три больше, но он только зажмуривался, но молчал, как герой. Он выглядел очень мужественно. Я продолжала реветь. Потом позвонил моим, и они, в свою очередь, выпороли меня, оба, два раза, первый раз в жизни! Заснуть я в тот день не могла. На утро мне дали чай с булкой и колбасой, и за шкирку вытащили за дверь квартиры, сумки уже были собраны, и я догадывалась, куда мы едем: к моей бабуле. Ненавижу ее! Она все время жаловалась на меня маме, когда я была маленькая и три года жила у нее. Она часто давала мне подзатыльники и ставила в угол. А еще лишала меня гулянья с подружками, сладостей, а часто — ужина за плохое, по ее мнению, поведенье. Еще она ставила меня в угол и орала так, что все соседи знали, что у нас происходит. Ну так вот, мои друзья и подруги знали про ее характер и боялись, и все меньше хотели со мной дружить, со мной, с девочкой, которой ничего нельзя, а если она влезет в лужу, то ей давали подзатыльник и три дня не пускали гулять, грузя взрослыми книжками, которые она должна была знать, и уметь пересказывать.

Когда мы приехали, меня записали в интернат для девочек, и я приезжала домой только по воскресеньям. Поселили меня в комнату к пяти девочкам. Их звали Наташа, Юля, Катя, Маша, и Настя. Они были мои ровесницы. Они выглядели усталыми от жизни и запугаными, и я сразу подумала: монашки, а интернат-монастырь. В общем-то так и было, правда мы не молились, зато прибавились предметы: французский, немецкий, французкая литра и немецкая (на французском и немецком, конечно), философия, и психология, воспитание (так и называлось!) и загадочное ОММИД. Которе переводилось:"отношения между мальчиками и девочками».

Правила были ужасно строгие: плееры, фотопараты, книги и еду из своего дома прингосить не разрешалось, а книги можно было брать только в их библиотеке. В первый же день я обследовала ее, там, безусловно, были и классики, на руском, английском и французком, и немецком, но большинство их было на тему воспитания и преимуществ физического наказания.

Я удивилась. Бред какой-то, и решила взять одну такую книгу. Там подробно рассказывались методы физического воспитания, картинки порки, а также о плюсах таих порок. Когда я просмотрела учебник по воспитанию, там оказалось примерно ТО ЖЕ САМОЕ! Я подумала о том, что учителя и деректор в этом интернате явно сторонники порки детей. ТУТ мне в голову ка будто ударило: меня здесь точно будут пороть, и очень часто... Я закрылась в кабинке сортира и у меня началась истерика от ужаса. Я дергала себя за волосы и вопила, тряслась от всхлипываний и билась головой об стенку... Во почему они все такие забитые! Да их тут бьют! Мои рыдания остановились, когда я услышала «цоконье» каблуков и потом, как ключ просунут в замок и дверца в кабинку открыта настежь, а я так и осталась на кортачках на унитазе. Тушь, наверняка, поплыла, волосы взъерошены, а глаза красные и опухшие. Передо мной стояла тетка лет тридцати пяти, она схватила меня за ухо и поволокла за собой. Потом бросила меня на кровать, и впихнула книжки, которые лежали на тумбочке, в портфель. Потом вынула блокнотик из кармана, с желтыми листочками, спросила, как зовут, и вписала «Света Черёмушкина», а потом поставила дату и закрыла блокнотик. Потом следовала идти за ней, а сначала — умыться и причесаться. Я сделала это, взяла в руки портфель, и отправилась за теткой. Там были уроки, уроки, и еще раз уроки, а ровно в два прозвенел звонок, и все начали собираться. Я побрела в комнату, где я теперь жила. Все девчонки раздевались и сказали мне переодеться в ночную рубашку и быстро ложиться в кровать, что я и сделала. Тут в комнату вошла все та же тетка с блокнотиком, посмотрела и ушла. Я спросила, сколько мы будем спать. Мне сказали — до пяти. Я спросила про распорядок дня, Юля, лежавшая рядом, ответила: «В шесть подъем и ледяной душ, в пол-седьмого завтрак, в пол-восьмого начинаются уроки, заканчиваются в два, потом обед до трех (просто их комната наказана за то, что они разговаривали во время тихого часа, «тихий час» до пяти, потом ужин в пол-шестого до пол-седьмого, потом порка до восьми, пол-девятого — в койку... Так началась моя жизнь в интернате.