Пo мoтивaм русских нaрoдных скaзoк
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Продолжу я, друзья мои, историю Ивана-царевича. А вы послушайте, на ус намотайте, да меня словом добрым порадуйте.
Долго ли, коротко ли, но вот оказался Иван у озера. Темнялось уж, туман предночной стелился, и стал наш царевич о ночлеге подумывать. Огляделся кругом и остолбенел. В ветвях дуба сидели две русалочки. Да не просто сидели, а ласкали друг друга самым бесстыдным образом.
— Чур меня! Чур, — подумал Иван.
Хотел он, было, бежать без оглядки, да ноги будто приросли к месту. Стоит и смотрит он на прелести русалочьи. А посмотреть-то было на что. Девки они и есть девки, хоть и русалки. Перси пышные блестят в лунном свете, серебряные волосы до крутых бёдер доходят, а внизу, где у девок ноги, у них хвост. Ни дать, ни взять рыбий! И ловко так со смехом друг дружку русалки трогают. То одна грудь у подружки лизнёт, то другая. А потом возьмут и язычками начинают друг к дружке прикасаться. Словно танцуют их язычки в невесомом поцелуе. Хихикают, шепчут что-то. По всему видать — весело им. Вскоре постанывать обе начали.
— Интересно, — прикинул царевич, — а где у них главное-то место?
И словно услышали они его слова: одна из подружек откинулась на ветке, луна осветила её меж бёдер.
— Вот это даааа! — едва не сказал вслух Иван.
В лунном свете поблёскивало обычное девкино естество: губки были голые, уж припухшие от желания. Вторая русалка засмеялась, склонилась к подружке и ну целовать её там, вбирая девичий бутон губами, посасывая его, точно яство. В жизни такого царевич не видал, чтоб девка девку любила! Слыхивал он только, что в заморских царствах такое бывает. А чтобы вот так, в родимом русском лесу... Эка невидаль!
— Тьфу ты! И чего только в свете не случается, — подумал царевич. — Вот ведь нечисть что вытворяет!
А русалочка, которая была сверху, тем времен уже зацеловала подружку, защекотав её губки так, что та уже стонала громче, извиваясь под натиском своей любовницы. Шалунья же пальчики в лоно лежащей русалки ввела и давай ими играть-поигрывать, туда да обратно. Потом пустила в дело язычок, вылизывая складочки. И вскоре, закричав, обмякла её подружка, едва на землю не слетела.
Вдруг оступился царевич, хрустнула под ним ветка сухая. Заметили его русалки, встрепенулись.
— Ах, Иван-царевич, коли видел всё, ступай к нам, — позвали его на перебой. — Вместе позабавимся.
— Нет, премного благодарен за приглашение, а только не хочу я, — отвечал Иван.
— Ой, ли, Ванюша? — засмеялись русалки. — Неужто не нравимся? — одна вдруг приподняла свои перси, выставив крупные тёмные соски. — Смотри, Ваня, у нас тут их четыре. Бери хоть все сразу! Иди, не пожалеешь! Поиграем на славу!
Соскользнула она с ветвей прямо к подножию дуба, растянулась, красуясь перед царевичем. А у самой-то очи синие-синие, точно плошки с озёрной водой, так и утонул бы в них. Глядит, будто в самое сердце смотрит, личико изящное, бледное, с кожей прозрачной голубоватой, как сама вода. Губку алую нижнюю прикусывает, а потом язычком обводит.
— Иди, иди ко мне, Ванюша, отведай поцелуев моих! — сладким шёпотом зовёт русалка. — И моих, — вторит ей подружка, сидящая на дереве, ручки тонкие да гибкие к молодцу тянет.
— Нет, спасибо! Никто мне, окромя Василисы, жены моей законной, не люб, — упорствовал царевич.
Твёрдо помнил он наказ Бабы Яги сердце своё слушать. А сердце Иваново только о суженой и думало. Образ Василисы будто живой стоял перед ним. Очи тёмные, брови в разлёт, точно крылья ласточки, стан её гибкий с грудью высокой да ножки стройные красы неописуемой. О ней одной все помыслы его были. Хоть и единожды он её видел, да на век она в его сердце вошла.
И едва он сказал это, как русалок и след простыл, растаяли, словно их и не было. Долетел только до Ивана далёкий их смех. Смотрит он, уж рассвет занялся. И пошёл наш молодец дальше.
Долго ли, коротко ли подошёл Иван-царевич к мосту Калиновому, что через пропасть перекинут, на самом дне пропасти река огненная течёт. А на той стороне — стена каменная. Длится, на сколько глазом окинуть можно. Смело шагнул царевич вперёд. И едва он ступил на мост, как тьма опустилась вокруг кромешная, ветер поднялся, и земля сыра затряслась, в воздухе гарью запахло, и предстала перед царевичем крылатая стража в халатах златом расшитых, в златых шлемах и со злотыми копьями.
— Здравствуй, Иван-царевич! Приказано нам тебя доставить во дворец нашего императора, — молвили воины хором.
— Нет, спасибо за приглашение, но я держу путь к Змею Горынычу, — отвечал Иван.
— Так он и есть сам Гор-Ын-Ыч Ли-Драг, император Подлунной драконьей империи, наш правитель.
Подивился царевич, почесал кудри и согласился.
В миг приподняла его над землёй сила неведомая, и увидел молодец под собой дворец златой. На шпиле герб красуется — дракон трёхглавый, и флаги с драконом вьются. «Ага, — смекнул Иван, — видать, палаты самого Горыныча?». Не успел он так подумать, как очутился в покоях, а на троне перед ним восседал сам Змей Горыныч о трёх головах. Чешуя златом да серебром отливает, гребень красный по спине идёт, в гриву длинную переходит, брюхо — чистый изумруд, из ноздрей пламя пышет.
— Добро пожаловать, Иван-царевич, — громогласно произнесла правая голова. — С чем пожаловал к нам?
— А я к тебе, императорское величество, по делу, — с поклоном отвечал Иван.
— Да мы знаем, — ответила средняя голова. — К нам иначе никто и не ходит, кроме девственниц юных, но ты точно на деву не похож, а молодцы нам не надобны, — голова оскалилась в ухмылке. — Сказывай, зачем пришёл. Да только учти, что мы не один, а трое братьев-близнецов. Изволь обращаться порядком!
— Это как же?! — Иван удивлённо смотрен на Змея, прикидывая, уж не спятил ли тот.
— А вот так! Мамка родила нас в одном теле с тремя головами, — отвечала средняя голова. — Я-то старший буду, на три минуты раньше вылез из чрева.
— Ишь ты, чего деется-то, — присвистнул Иван. — Ну, ладно, коли так, будь по-вашему, — отвечал он. — А я спросить хочу, где Кощей смерть свою прячет?
— Зачем тебе это знать? — хором насторожились три головы, навострив уши.
— Одолеть его хочу, он суженую мою украл, — честно признался Иван.
— Это не Василису ли?
— Её.
— Хм, девка знатная, — кивнули головы, — только любая баба не стоит того, чтобы из-за неё в логово Кощея соваться. Хочешь, мы тебе сейчас любую подарим?
И головы вдруг заспорили меж собой:
— Давай дадим ему эфиопскую красавицу, — предложила правая голова, — тело, точно эбен полированный, горячая, как пламя! Мы сами проверяли: три ночи подряд в себя приходили от ласк её.
— Нет, — возразила левая голова, — пышногрудую и пышнобёдрую индианку, от её очей нутро млеет! Помните, как мы неделю изнывали от губ неутомимых?
— Ну, вот! Самое лучшее — подарить Ивану малютку, чтоб мог на ладонь посадить, — вступила в спор средняя голова. — Для него она в самый раз будет! Он любит лоно махонькое. В миг свою Василису позабудет!
И такое меж ними началось, что и не описать мне! Кричали головы Горыныча, плевались друг в друга пламенем, выясняя, какая из красавиц достойна стать подарком царевичу. А тот поглядел на дело такое, взлохматил кудри русые, да и молвил смело:
— Ваше императорское величество! Дозвольте покорнейше благодарить, а только никто мне, окромя Василисы, супруги моей, не нужен!
— Не нужен? — головы недоверчиво уставились на Ивана.
— Не нужен! — кивнул он. — Только её хочу вызволить от Кощея.
— Ты точно рехнулся, парень! — ухмыльнулись морды у всех трёх голов. — И не боишься голову сложить?
Шесть змеиных глаз разом уставились на Ивана. Неуютно стало молодцу, но выдержал он взгляд Змея.
— Нет, не боюсь.
— Говорили нам, что русские странные, но чтоб так... — центральная голова почесала лапой подбородок. — На это забавно поглядеть, — хихикнула левая голова. — Ага, поддержала её правая, — нам-то что? Пускай идёт, коли блажь нашла.
— Ну, допустим, знаем мы, где смерть Кощеева, — осторожно заметила средняя голова, — скажем тебе. Но нам-то прок какой?
Призадумался Иван, да и говорит:
— Вы же воевать с ним собрались. Кощей совсем обнаглел: торговать мешает, купцам вашим препоны чинит, разбой на морях творит. Сотню кораблей ваших торговых положил. Боится, что товар у вас получше, чем у него будет. Так?
— Хм, всё-то ты знаешь, Иван, Емельянов сын, — усмехнулись головы, тело змея откинулось на троне, пальцы когтистые вцепились в подлокотники.
— Ну, ещё бы! А я могу подсказать, как малой кровью обойтись, — прищурился Иван.
— Это как же? — насторожилась левая голова.
— Есть способ Кощея без войны победить, — заявил царевич, — но для того мне надобно знать, где смерть его сокрыта.
— А чем докажешь, что не обманешь? — спросили головы хором.
— Слово даю, честное русское, — отвечал Иван-молодец.
— Хм... Ладно... Поверим мы тебе, — согласился змей, кивнув тремя головами. — Смерть Кощея в игле спрятана. Но, чур, уговор у нас будет, мил человек: иглу нам доставишь. А иначе войной на твоего отца пойдём!
«Эх, — смекнул Иван, будь, что будет... Или грудь в крестах, или голова в кустах... Нет у меня выхода! Не смогу иначе Василисушку вызволить!».
И ответил он Змею: — Согласен я, только скажите, где игла эта.
— Известно где, усмехнулись змеиные морды, — в яйце, яйцо — в утке, утка — в зайце, а заяц тот в сундуке заперт, что на дубе висит, — ответил Горыныч. — Да что толку? Дуб тот на острове Кощеевом растёт, что в море-окияне, в землях тёплых. И на остров тот попасть — посложнее всего будет.
— Так перенесите меня туда, и я вам смерть его на блюде принесу, — быстро предложил Иван. — Так как, согласны?
Головы переглянулись, пошептались между собой, и вот правая говорит:
— Глупый ты, Иван, глупый, — закачались головы змея, — он враз тебя обнаружит. Шмякнет так, что мигом жизни лишишься, и Василиса твоя его станет.
— Так, а вы помогите, присоветуйте, как сделать так, чтобы не обнаружил, — нашёлся царевич, — говорят, есть у вас вещь, которой можно одолеть Кощея.
Змей призадумался, лапами головы чесать начал и молвил:
— Согласны, нравится нам, что ты у нас совета просишь. Так и быть, дадим мы тебе плащ-невидимку.
— И что с него?
— Наденешь его, и тебя словно бы нет, невидимкой станешь, последняя разработка наших учёных. Ткань прочнее волоса! Ему сносу нет.
Змей взмахнул лапой и перед Иваном появился широкий чёрный плащ из шёлка. Подхватив его и перекинув на руку, царевич сказал с поклоном:
— Спасибо, ваше императорское величество. А теперь, уж будьте так любезны, окажите честь, перенесите меня на остров Кощеев.
***
Не успел царевич и оглянуться, как вот уже стоит он на берегу моря-окияна, а перед ним раскинулся дворец, словно из скалы выросший.
— Ну, вот, — прозвучал голос Горыныча, — как дело сладишь, выходи сюда, мы тебя обратно доставим.
Оглядевшись, надел Иван плащ, да шагнул в раскрытые ворота, прошмыгнул мимо охраны спящей. Вошёл он во дворец, долго бродил по коридорам да переходам, ища покои, где Василиса заперта. «Неужто в подземелье её держит? — проносилась у Ивана тревожная мысль». И воображение рисовало жену, прикованную цепью к сырой стене каменного каземата.
Вдруг он услышал шаги, и едва успел в угол к колонне прижаться, как мимо быстро прошёл сам Кощей. Иван сразу узнал его. Если бы не холодный взгляд тёмно-синих глаз, то он и правда был красавец писаный. В точности, как рассказывала Яга. Кощей быстро вошёл в ближайшую дверь. Царевич тотчас же приник к замочной скважине. Сердце его забилось от увиденного.
В центре покоев, гордо вскинув точёный профиль, стояла Василиса. Сейчас она показалась царевичу краше прежнего. А рядом гранитным столпом возвышалась фигура Кощея. Иван подслушал их разговор, не пропустив ни словечка. Бессмертный повелитель вопрошал вкрадчивым голосом, надев любезную улыбку:
— Василиса, душа моя, не пристало тебе капризничать! Разве у меня плохо? Разве ты в недостатке живёшь у меня? Мало ли я тебе даров делаю?
— Нет, всё у меня есть, — отвечала красавица, — и наряды, и кушанья разные. Только постыло мне всё без дома моего...
— Так прими моё предложение, и здесь будет твой дом! — не отступал Кощей. — Чем я плох? — он усмехнулся. — Не урод, поди, не старик.
Он шагнул к ней, взяв за руку, подвёл к огромному зеркалу.
— Взгляни, Василиса, какая мы с тобой красивая пара! Ты под стать мне! У нас могли бы быть красивые дети, — заметил он с холодной улыбкой.
— Нет! — вырывая руку и отходя от него, воскликнула она. — Не люб ты мне, Кощей! Я Ивана люблю! Его одного рядом вижу! Супруг он мой венчанный.
Лицо Кощея окаменело, глаза злобно сузились.
— Хороше же... Я даю тебе ещё сутки. Если завтра на вечерней заре ты не дашь своё согласие, я женюсь на тебе силой, — усмешка исказила его лицо. — Теперь, голубушка, ты не дева, поэтому я не стану церемониться, а возьму тебя так, как захочется мне. А как понесёшь от меня, пути назад тебе уже не будет. Твой первенец привяжет тебя к тому, кто отцом станет.
С этими словами он распахнул дверь и вышел. Иван проскользнул в комнату, едва не столкнувшись с ним. Василиса сидела у вышивального станка, поглаживала рукой вышивку и тихо говорила:
— Ванюша, милый мой, не быть мне твоей никогда, — по её румяным ланитам катились слёзы. Иван шагнул ближе и увидел, что она разговаривает с его портретом, который сама же и вышивала.
— Даже ниток таких у меня нет, чтобы передать золото твоих кудрей, блеск очей твоих ненаглядных, — продолжала приговаривать Василиса, целуя портрет. — Завтра разлучит нас Кощей проклятый на веки вечные... — она упала лицом на вышивку и зарыдала.
— Не плач, любимая моя Василиса! — воскликнул Иван, забыв снять плащ.
— Что это? — Василиса огляделась. — Сон мне снится среди бела дня... Голос твой слышу... Нет! Не дамся я ему! В сад выйду и в пруд брошусь. Только твоей женой хочу оставаться, Ванюша мой ненаглядный!
— Нет! — опять воскликнул царевич и кинулся к ней, на этот раз скинув плащ.
Василиса с удивлением отпрянула.
— Уходи, супостат! Не обманешь ты меня! Ванечка мой совсем на тебя не похож!
— Василиса, жена моя любая, это я, твой Иван! — царевич опустился перед ней на колени.
— Нет! Не верю я тебе, Кощей! — девица отбежала от него. — Знаю я хитрость твою. Ванечка мой и выше, и в плечах могучее... Краше его в целом свете нет! А как взглянет на меня, истома одолевает.
Царевич польщённо улыбнулся. Надо же, как любит его! Он и подумать даже не мог, что так очарует девицу. Девки да бабы за ним бегали как он в лета мужеские вошёл, но ни одна из них никогда таких слов не говорила.
— Василиса, — Иван вновь приблизился к ней, заглянул в глаза и молвил: — Я это, клянусь... Помнишь, как ты язычком жабьим мне хорошо делала? А как на мураве у озера миловались с тобой в первый раз? Неужто позабыла, любушка моя?
Зарделась Василиса, глаза опустила, позволила ему привлечь себя в объятия.
— То только мы двое знали... — пробормотала она в смятении, — взглянула ему в лицо. — Но...
— Что? Что мне сделать, чтобы ты поверила? — тихо молвил Иван-царевич, уже пьянея от её близости.
Хотелось сжать её в объятиях, зацеловать, заласкать до бесчувствия, чтоб стенать начала. И вдруг не сдержался он, взял да поцеловал её в уста. Ротик прелестницы раскрылся сам собой, язык царевича смело юркнул туда и ну хозяйничать там, словно утверждая свою власть над ней. Истомил Василису так, что она едва дышала. Наконец, Иван опомнился, прервал поцелуй и спросил:
— И теперь не веришь, что это я, муж твой?
— Я не знаю... Ты целуешь, как он, ажно сердце скачет, но... — Василиса опустила глаза, — есть только одна вещь, которая такая лишь у Ванюши моего.
— И что это?! — царевич был в нетерпении.
— Вкус его семени, — краснея до корней волос, призналась красавица и опустила голову.
Повеселел царевич и хотел было уж пояс развязать да портки спустить, но вспомнил, что они всё ещё во дворце Кощея. И ответил:
— Нет, Василисушка, потерпеть нам надобно. Неровён час, вернётся супостат. Идти нам пора, ладушка.
— Ах, так?! — глаза Василисы потемнели, нахмурившись и топнув ножкой, она отошла от Ивана, гневно молвила:
— Вот и признался ты в обмане. Мой Ванечка никогда бы не отказался! Он, сокол мой ясный, охоч до ласк моих. Отказу я не знала даже в образе жабы!
— Тьфу, ты! — Иван раздражённо посмотрел на неё. — Ну что мне делать с тобой? Вот упрямая баба! А, ладно! Была, не была! — махнул он рукой. — Бери, пробуй!
Царевич спустил порты и выставил свой меч. А тот уж на изготове стоял — толстый, огромный, с блестящей от смазки головкой. Жёнушка его улыбнулась веселее, заметив, что он принял в точности такую же позу, как когда она его жабой ласкала. Ланиты Василисины заалели, очи потемнели, в нетерпении стоит, губки облизывает, Ивана ещё больше заводит.
Потом подошла к нему и опустилась на колени. О, как хороша была она, стоящая вот так! Пусть сарафан и скрывал её прелести, но глаза сейчас были на первом месте. От её кроткого покорного взгляда, в глубине которого танцевали искры возбуждения, Иван едва не застонал. Он впервые видел жену такой. «Да, — подумал царевич, — ради этого зрелища стоило претерпеть всё. Никому тебя не отдам! Жена моя ненаглядная! Всю жизнь на руках носить стану! Погоди, ужо, вот дома окажемся, в баню вместе пойдём... «.
Василиса склонилась лицом к чреслам мужа, осторожно, словно опасаясь чего-то, дотронулась губами до конца, слизнула терпкую капельку. Потом подняла глаза к его лицу и всосала бархатистую головку. Иван вздохнул и всхлипнул, закрыл глаза и чуть подался к ней бёдрами.
— Василисушка... чудо ты моё! — прошептал хрипло. — Уста твои...
Он не договорил. Василиса втянула в себя Иванов меч так глубоко, как только могла. Ей самой хотелось этого. Потом отпустив всё более распухающий ствол, она ласково осыпала его мелкими поцелуями и принялась осторожно посасывать. Царевич пыхтел, стараясь не издать более громкого звука. Его рука легла на макушку жены.
— Ладушка моя, мммннн... — выдохнул он, — прибавь жару, милая, торопиться нам надо...
И она послушно повела язычком снизу-вверх по пульсирующей вене, достигнув головки, опять взяла в рот. Потом выгнувшись и присев на пятки, выжидательно взглянула на мужа. Он понял её молчаливую просьбу. Расставил ноги шире, так что ствол глубже вошёл в горло Василисы. Потом Иван вытянул его, заставив Василису сглотнуть, и опять вернулся целиком ей в рот. Итак, двигаясь всё шибче, повторял он и повторял, покуда не отымел сладкий рот жены. Вторгался царевич меж губ Василисы и приговаривал хриплым шёпотом:
— Василисушка, не останавливайся! Соси, соси до конца...
Она только округляла рот и сосала неистово, старательно. А меч всё рос. И вот Царевич вцепился в женину косу, содрогнулся и стал кончать. Его семя толчками устремлялось в рот Василисы, заставляя её стонать. Она едва ли не задыхалась, но продолжала с покорностью глотать щедрый дар супруга.
Когда поток иссяк, царевич рывком поднял любимую, прижал к себе — она не могла стоять и висела на нём, точно лоза. Он жадно поцеловал её в губы, перепачканные его семенем. Потом заглянул в глаза и спросил с улыбкой:
— Ну, теперь-то ты веришь, что я твой супруг законный?
— Да, — краснея и утыкаясь лицом ему в грудь, тихо молвила Василиса. — Иванушка мой, сокол ясный, уж не чаяла тебя увидеть...
— Всё, некогда нам, — стряхивая с себя истому, проговорил царевич, — пора с Кощеем расправиться.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Продолжу я, друзья мои, историю Ивана-царевича. А вы послушайте, на ус намотайте, да меня словом добрым порадуйте.
Долго ли, коротко ли, но вот оказался Иван у озера. Темнялось уж, туман предночной стелился, и стал наш царевич о ночлеге подумывать. Огляделся кругом и остолбенел. В ветвях дуба сидели две русалочки. Да не просто сидели, а ласкали друг друга самым бесстыдным образом.
— Чур меня! Чур, — подумал Иван.
Хотел он, было, бежать без оглядки, да ноги будто приросли к месту. Стоит и смотрит он на прелести русалочьи. А посмотреть-то было на что. Девки они и есть девки, хоть и русалки. Перси пышные блестят в лунном свете, серебряные волосы до крутых бёдер доходят, а внизу, где у девок ноги, у них хвост. Ни дать, ни взять рыбий! И ловко так со смехом друг дружку русалки трогают. То одна грудь у подружки лизнёт, то другая. А потом возьмут и язычками начинают друг к дружке прикасаться. Словно танцуют их язычки в невесомом поцелуе. Хихикают, шепчут что-то. По всему видать — весело им. Вскоре постанывать обе начали.
— Интересно, — прикинул царевич, — а где у них главное-то место?
И словно услышали они его слова: одна из подружек откинулась на ветке, луна осветила её меж бёдер.
— Вот это даааа! — едва не сказал вслух Иван.
В лунном свете поблёскивало обычное девкино естество: губки были голые, уж припухшие от желания. Вторая русалка засмеялась, склонилась к подружке и ну целовать её там, вбирая девичий бутон губами, посасывая его, точно яство. В жизни такого царевич не видал, чтоб девка девку любила! Слыхивал он только, что в заморских царствах такое бывает. А чтобы вот так, в родимом русском лесу... Эка невидаль!
— Тьфу ты! И чего только в свете не случается, — подумал царевич. — Вот ведь нечисть что вытворяет!
А русалочка, которая была сверху, тем времен уже зацеловала подружку, защекотав её губки так, что та уже стонала громче, извиваясь под натиском своей любовницы. Шалунья же пальчики в лоно лежащей русалки ввела и давай ими играть-поигрывать, туда да обратно. Потом пустила в дело язычок, вылизывая складочки. И вскоре, закричав, обмякла её подружка, едва на землю не слетела.
Вдруг оступился царевич, хрустнула под ним ветка сухая. Заметили его русалки, встрепенулись.
— Ах, Иван-царевич, коли видел всё, ступай к нам, — позвали его на перебой. — Вместе позабавимся.
— Нет, премного благодарен за приглашение, а только не хочу я, — отвечал Иван.
— Ой, ли, Ванюша? — засмеялись русалки. — Неужто не нравимся? — одна вдруг приподняла свои перси, выставив крупные тёмные соски. — Смотри, Ваня, у нас тут их четыре. Бери хоть все сразу! Иди, не пожалеешь! Поиграем на славу!
Соскользнула она с ветвей прямо к подножию дуба, растянулась, красуясь перед царевичем. А у самой-то очи синие-синие, точно плошки с озёрной водой, так и утонул бы в них. Глядит, будто в самое сердце смотрит, личико изящное, бледное, с кожей прозрачной голубоватой, как сама вода. Губку алую нижнюю прикусывает, а потом язычком обводит.
— Иди, иди ко мне, Ванюша, отведай поцелуев моих! — сладким шёпотом зовёт русалка. — И моих, — вторит ей подружка, сидящая на дереве, ручки тонкие да гибкие к молодцу тянет.
— Нет, спасибо! Никто мне, окромя Василисы, жены моей законной, не люб, — упорствовал царевич.
Твёрдо помнил он наказ Бабы Яги сердце своё слушать. А сердце Иваново только о суженой и думало. Образ Василисы будто живой стоял перед ним. Очи тёмные, брови в разлёт, точно крылья ласточки, стан её гибкий с грудью высокой да ножки стройные красы неописуемой. О ней одной все помыслы его были. Хоть и единожды он её видел, да на век она в его сердце вошла.
И едва он сказал это, как русалок и след простыл, растаяли, словно их и не было. Долетел только до Ивана далёкий их смех. Смотрит он, уж рассвет занялся. И пошёл наш молодец дальше.
Долго ли, коротко ли подошёл Иван-царевич к мосту Калиновому, что через пропасть перекинут, на самом дне пропасти река огненная течёт. А на той стороне — стена каменная. Длится, на сколько глазом окинуть можно. Смело шагнул царевич вперёд. И едва он ступил на мост, как тьма опустилась вокруг кромешная, ветер поднялся, и земля сыра затряслась, в воздухе гарью запахло, и предстала перед царевичем крылатая стража в халатах златом расшитых, в златых шлемах и со злотыми копьями.
— Здравствуй, Иван-царевич! Приказано нам тебя доставить во дворец нашего императора, — молвили воины хором.
— Нет, спасибо за приглашение, но я держу путь к Змею Горынычу, — отвечал Иван.
— Так он и есть сам Гор-Ын-Ыч Ли-Драг, император Подлунной драконьей империи, наш правитель.
Подивился царевич, почесал кудри и согласился.
В миг приподняла его над землёй сила неведомая, и увидел молодец под собой дворец златой. На шпиле герб красуется — дракон трёхглавый, и флаги с драконом вьются. «Ага, — смекнул Иван, — видать, палаты самого Горыныча?». Не успел он так подумать, как очутился в покоях, а на троне перед ним восседал сам Змей Горыныч о трёх головах. Чешуя златом да серебром отливает, гребень красный по спине идёт, в гриву длинную переходит, брюхо — чистый изумруд, из ноздрей пламя пышет.
— Добро пожаловать, Иван-царевич, — громогласно произнесла правая голова. — С чем пожаловал к нам?
— А я к тебе, императорское величество, по делу, — с поклоном отвечал Иван.
— Да мы знаем, — ответила средняя голова. — К нам иначе никто и не ходит, кроме девственниц юных, но ты точно на деву не похож, а молодцы нам не надобны, — голова оскалилась в ухмылке. — Сказывай, зачем пришёл. Да только учти, что мы не один, а трое братьев-близнецов. Изволь обращаться порядком!
— Это как же?! — Иван удивлённо смотрен на Змея, прикидывая, уж не спятил ли тот.
— А вот так! Мамка родила нас в одном теле с тремя головами, — отвечала средняя голова. — Я-то старший буду, на три минуты раньше вылез из чрева.
— Ишь ты, чего деется-то, — присвистнул Иван. — Ну, ладно, коли так, будь по-вашему, — отвечал он. — А я спросить хочу, где Кощей смерть свою прячет?
— Зачем тебе это знать? — хором насторожились три головы, навострив уши.
— Одолеть его хочу, он суженую мою украл, — честно признался Иван.
— Это не Василису ли?
— Её.
— Хм, девка знатная, — кивнули головы, — только любая баба не стоит того, чтобы из-за неё в логово Кощея соваться. Хочешь, мы тебе сейчас любую подарим?
И головы вдруг заспорили меж собой:
— Давай дадим ему эфиопскую красавицу, — предложила правая голова, — тело, точно эбен полированный, горячая, как пламя! Мы сами проверяли: три ночи подряд в себя приходили от ласк её.
— Нет, — возразила левая голова, — пышногрудую и пышнобёдрую индианку, от её очей нутро млеет! Помните, как мы неделю изнывали от губ неутомимых?
— Ну, вот! Самое лучшее — подарить Ивану малютку, чтоб мог на ладонь посадить, — вступила в спор средняя голова. — Для него она в самый раз будет! Он любит лоно махонькое. В миг свою Василису позабудет!
И такое меж ними началось, что и не описать мне! Кричали головы Горыныча, плевались друг в друга пламенем, выясняя, какая из красавиц достойна стать подарком царевичу. А тот поглядел на дело такое, взлохматил кудри русые, да и молвил смело:
— Ваше императорское величество! Дозвольте покорнейше благодарить, а только никто мне, окромя Василисы, супруги моей, не нужен!
— Не нужен? — головы недоверчиво уставились на Ивана.
— Не нужен! — кивнул он. — Только её хочу вызволить от Кощея.
— Ты точно рехнулся, парень! — ухмыльнулись морды у всех трёх голов. — И не боишься голову сложить?
Шесть змеиных глаз разом уставились на Ивана. Неуютно стало молодцу, но выдержал он взгляд Змея.
— Нет, не боюсь.
— Говорили нам, что русские странные, но чтоб так... — центральная голова почесала лапой подбородок. — На это забавно поглядеть, — хихикнула левая голова. — Ага, поддержала её правая, — нам-то что? Пускай идёт, коли блажь нашла.
— Ну, допустим, знаем мы, где смерть Кощеева, — осторожно заметила средняя голова, — скажем тебе. Но нам-то прок какой?
Призадумался Иван, да и говорит:
— Вы же воевать с ним собрались. Кощей совсем обнаглел: торговать мешает, купцам вашим препоны чинит, разбой на морях творит. Сотню кораблей ваших торговых положил. Боится, что товар у вас получше, чем у него будет. Так?
— Хм, всё-то ты знаешь, Иван, Емельянов сын, — усмехнулись головы, тело змея откинулось на троне, пальцы когтистые вцепились в подлокотники.
— Ну, ещё бы! А я могу подсказать, как малой кровью обойтись, — прищурился Иван.
— Это как же? — насторожилась левая голова.
— Есть способ Кощея без войны победить, — заявил царевич, — но для того мне надобно знать, где смерть его сокрыта.
— А чем докажешь, что не обманешь? — спросили головы хором.
— Слово даю, честное русское, — отвечал Иван-молодец.
— Хм... Ладно... Поверим мы тебе, — согласился змей, кивнув тремя головами. — Смерть Кощея в игле спрятана. Но, чур, уговор у нас будет, мил человек: иглу нам доставишь. А иначе войной на твоего отца пойдём!
«Эх, — смекнул Иван, будь, что будет... Или грудь в крестах, или голова в кустах... Нет у меня выхода! Не смогу иначе Василисушку вызволить!».
И ответил он Змею: — Согласен я, только скажите, где игла эта.
— Известно где, усмехнулись змеиные морды, — в яйце, яйцо — в утке, утка — в зайце, а заяц тот в сундуке заперт, что на дубе висит, — ответил Горыныч. — Да что толку? Дуб тот на острове Кощеевом растёт, что в море-окияне, в землях тёплых. И на остров тот попасть — посложнее всего будет.
— Так перенесите меня туда, и я вам смерть его на блюде принесу, — быстро предложил Иван. — Так как, согласны?
Головы переглянулись, пошептались между собой, и вот правая говорит:
— Глупый ты, Иван, глупый, — закачались головы змея, — он враз тебя обнаружит. Шмякнет так, что мигом жизни лишишься, и Василиса твоя его станет.
— Так, а вы помогите, присоветуйте, как сделать так, чтобы не обнаружил, — нашёлся царевич, — говорят, есть у вас вещь, которой можно одолеть Кощея.
Змей призадумался, лапами головы чесать начал и молвил:
— Согласны, нравится нам, что ты у нас совета просишь. Так и быть, дадим мы тебе плащ-невидимку.
— И что с него?
— Наденешь его, и тебя словно бы нет, невидимкой станешь, последняя разработка наших учёных. Ткань прочнее волоса! Ему сносу нет.
Змей взмахнул лапой и перед Иваном появился широкий чёрный плащ из шёлка. Подхватив его и перекинув на руку, царевич сказал с поклоном:
— Спасибо, ваше императорское величество. А теперь, уж будьте так любезны, окажите честь, перенесите меня на остров Кощеев.
***
Не успел царевич и оглянуться, как вот уже стоит он на берегу моря-окияна, а перед ним раскинулся дворец, словно из скалы выросший.
— Ну, вот, — прозвучал голос Горыныча, — как дело сладишь, выходи сюда, мы тебя обратно доставим.
Оглядевшись, надел Иван плащ, да шагнул в раскрытые ворота, прошмыгнул мимо охраны спящей. Вошёл он во дворец, долго бродил по коридорам да переходам, ища покои, где Василиса заперта. «Неужто в подземелье её держит? — проносилась у Ивана тревожная мысль». И воображение рисовало жену, прикованную цепью к сырой стене каменного каземата.
Вдруг он услышал шаги, и едва успел в угол к колонне прижаться, как мимо быстро прошёл сам Кощей. Иван сразу узнал его. Если бы не холодный взгляд тёмно-синих глаз, то он и правда был красавец писаный. В точности, как рассказывала Яга. Кощей быстро вошёл в ближайшую дверь. Царевич тотчас же приник к замочной скважине. Сердце его забилось от увиденного.
В центре покоев, гордо вскинув точёный профиль, стояла Василиса. Сейчас она показалась царевичу краше прежнего. А рядом гранитным столпом возвышалась фигура Кощея. Иван подслушал их разговор, не пропустив ни словечка. Бессмертный повелитель вопрошал вкрадчивым голосом, надев любезную улыбку:
— Василиса, душа моя, не пристало тебе капризничать! Разве у меня плохо? Разве ты в недостатке живёшь у меня? Мало ли я тебе даров делаю?
— Нет, всё у меня есть, — отвечала красавица, — и наряды, и кушанья разные. Только постыло мне всё без дома моего...
— Так прими моё предложение, и здесь будет твой дом! — не отступал Кощей. — Чем я плох? — он усмехнулся. — Не урод, поди, не старик.
Он шагнул к ней, взяв за руку, подвёл к огромному зеркалу.
— Взгляни, Василиса, какая мы с тобой красивая пара! Ты под стать мне! У нас могли бы быть красивые дети, — заметил он с холодной улыбкой.
— Нет! — вырывая руку и отходя от него, воскликнула она. — Не люб ты мне, Кощей! Я Ивана люблю! Его одного рядом вижу! Супруг он мой венчанный.
Лицо Кощея окаменело, глаза злобно сузились.
— Хороше же... Я даю тебе ещё сутки. Если завтра на вечерней заре ты не дашь своё согласие, я женюсь на тебе силой, — усмешка исказила его лицо. — Теперь, голубушка, ты не дева, поэтому я не стану церемониться, а возьму тебя так, как захочется мне. А как понесёшь от меня, пути назад тебе уже не будет. Твой первенец привяжет тебя к тому, кто отцом станет.
С этими словами он распахнул дверь и вышел. Иван проскользнул в комнату, едва не столкнувшись с ним. Василиса сидела у вышивального станка, поглаживала рукой вышивку и тихо говорила:
— Ванюша, милый мой, не быть мне твоей никогда, — по её румяным ланитам катились слёзы. Иван шагнул ближе и увидел, что она разговаривает с его портретом, который сама же и вышивала.
— Даже ниток таких у меня нет, чтобы передать золото твоих кудрей, блеск очей твоих ненаглядных, — продолжала приговаривать Василиса, целуя портрет. — Завтра разлучит нас Кощей проклятый на веки вечные... — она упала лицом на вышивку и зарыдала.
— Не плач, любимая моя Василиса! — воскликнул Иван, забыв снять плащ.
— Что это? — Василиса огляделась. — Сон мне снится среди бела дня... Голос твой слышу... Нет! Не дамся я ему! В сад выйду и в пруд брошусь. Только твоей женой хочу оставаться, Ванюша мой ненаглядный!
— Нет! — опять воскликнул царевич и кинулся к ней, на этот раз скинув плащ.
Василиса с удивлением отпрянула.
— Уходи, супостат! Не обманешь ты меня! Ванечка мой совсем на тебя не похож!
— Василиса, жена моя любая, это я, твой Иван! — царевич опустился перед ней на колени.
— Нет! Не верю я тебе, Кощей! — девица отбежала от него. — Знаю я хитрость твою. Ванечка мой и выше, и в плечах могучее... Краше его в целом свете нет! А как взглянет на меня, истома одолевает.
Царевич польщённо улыбнулся. Надо же, как любит его! Он и подумать даже не мог, что так очарует девицу. Девки да бабы за ним бегали как он в лета мужеские вошёл, но ни одна из них никогда таких слов не говорила.
— Василиса, — Иван вновь приблизился к ней, заглянул в глаза и молвил: — Я это, клянусь... Помнишь, как ты язычком жабьим мне хорошо делала? А как на мураве у озера миловались с тобой в первый раз? Неужто позабыла, любушка моя?
Зарделась Василиса, глаза опустила, позволила ему привлечь себя в объятия.
— То только мы двое знали... — пробормотала она в смятении, — взглянула ему в лицо. — Но...
— Что? Что мне сделать, чтобы ты поверила? — тихо молвил Иван-царевич, уже пьянея от её близости.
Хотелось сжать её в объятиях, зацеловать, заласкать до бесчувствия, чтоб стенать начала. И вдруг не сдержался он, взял да поцеловал её в уста. Ротик прелестницы раскрылся сам собой, язык царевича смело юркнул туда и ну хозяйничать там, словно утверждая свою власть над ней. Истомил Василису так, что она едва дышала. Наконец, Иван опомнился, прервал поцелуй и спросил:
— И теперь не веришь, что это я, муж твой?
— Я не знаю... Ты целуешь, как он, ажно сердце скачет, но... — Василиса опустила глаза, — есть только одна вещь, которая такая лишь у Ванюши моего.
— И что это?! — царевич был в нетерпении.
— Вкус его семени, — краснея до корней волос, призналась красавица и опустила голову.
Повеселел царевич и хотел было уж пояс развязать да портки спустить, но вспомнил, что они всё ещё во дворце Кощея. И ответил:
— Нет, Василисушка, потерпеть нам надобно. Неровён час, вернётся супостат. Идти нам пора, ладушка.
— Ах, так?! — глаза Василисы потемнели, нахмурившись и топнув ножкой, она отошла от Ивана, гневно молвила:
— Вот и признался ты в обмане. Мой Ванечка никогда бы не отказался! Он, сокол мой ясный, охоч до ласк моих. Отказу я не знала даже в образе жабы!
— Тьфу, ты! — Иван раздражённо посмотрел на неё. — Ну что мне делать с тобой? Вот упрямая баба! А, ладно! Была, не была! — махнул он рукой. — Бери, пробуй!
Царевич спустил порты и выставил свой меч. А тот уж на изготове стоял — толстый, огромный, с блестящей от смазки головкой. Жёнушка его улыбнулась веселее, заметив, что он принял в точности такую же позу, как когда она его жабой ласкала. Ланиты Василисины заалели, очи потемнели, в нетерпении стоит, губки облизывает, Ивана ещё больше заводит.
Потом подошла к нему и опустилась на колени. О, как хороша была она, стоящая вот так! Пусть сарафан и скрывал её прелести, но глаза сейчас были на первом месте. От её кроткого покорного взгляда, в глубине которого танцевали искры возбуждения, Иван едва не застонал. Он впервые видел жену такой. «Да, — подумал царевич, — ради этого зрелища стоило претерпеть всё. Никому тебя не отдам! Жена моя ненаглядная! Всю жизнь на руках носить стану! Погоди, ужо, вот дома окажемся, в баню вместе пойдём... «.
Василиса склонилась лицом к чреслам мужа, осторожно, словно опасаясь чего-то, дотронулась губами до конца, слизнула терпкую капельку. Потом подняла глаза к его лицу и всосала бархатистую головку. Иван вздохнул и всхлипнул, закрыл глаза и чуть подался к ней бёдрами.
— Василисушка... чудо ты моё! — прошептал хрипло. — Уста твои...
Он не договорил. Василиса втянула в себя Иванов меч так глубоко, как только могла. Ей самой хотелось этого. Потом отпустив всё более распухающий ствол, она ласково осыпала его мелкими поцелуями и принялась осторожно посасывать. Царевич пыхтел, стараясь не издать более громкого звука. Его рука легла на макушку жены.
— Ладушка моя, мммннн... — выдохнул он, — прибавь жару, милая, торопиться нам надо...
И она послушно повела язычком снизу-вверх по пульсирующей вене, достигнув головки, опять взяла в рот. Потом выгнувшись и присев на пятки, выжидательно взглянула на мужа. Он понял её молчаливую просьбу. Расставил ноги шире, так что ствол глубже вошёл в горло Василисы. Потом Иван вытянул его, заставив Василису сглотнуть, и опять вернулся целиком ей в рот. Итак, двигаясь всё шибче, повторял он и повторял, покуда не отымел сладкий рот жены. Вторгался царевич меж губ Василисы и приговаривал хриплым шёпотом:
— Василисушка, не останавливайся! Соси, соси до конца...
Она только округляла рот и сосала неистово, старательно. А меч всё рос. И вот Царевич вцепился в женину косу, содрогнулся и стал кончать. Его семя толчками устремлялось в рот Василисы, заставляя её стонать. Она едва ли не задыхалась, но продолжала с покорностью глотать щедрый дар супруга.
Когда поток иссяк, царевич рывком поднял любимую, прижал к себе — она не могла стоять и висела на нём, точно лоза. Он жадно поцеловал её в губы, перепачканные его семенем. Потом заглянул в глаза и спросил с улыбкой:
— Ну, теперь-то ты веришь, что я твой супруг законный?
— Да, — краснея и утыкаясь лицом ему в грудь, тихо молвила Василиса. — Иванушка мой, сокол ясный, уж не чаяла тебя увидеть...
— Всё, некогда нам, — стряхивая с себя истому, проговорил царевич, — пора с Кощеем расправиться.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
