Она пришла, убитая сознаньем

Грядущего паденья своего...

Несчастное, разбитое созданье.

В глазах тоска и больше ничего.

Она сняла одежду как вериги,

Она легла в постель как на костер.

Она любовь встречала только в книге,

Но похоть в ней жила как селитер.

А годы шли, а юность промелькнула,

А добродетель женщины порок.

И ветром одиночества подуло,

И наступил ее предельный срок.

Скажу тебе, читатель, по-секрету,

Я эту тайну открывал не раз,

Из недотрог монашек в жизни нету,

Вот из блядей встречаются подчас.

Зато из целок выдержанных долго

Выходит настоящее вино.

И если откупорить к месту, с толком,

Приятно кружит голову оно...

А тут, представь, тот самый редкий случай.

Сидели в ней сто тысяч бесенят.

Зачем их в заточенье было мучить?!

Да разве эти черти усидят!!!

Был поцелуй сначала сух и долог,

Как суховей в засушливой степи.

Но я ласкал ее как спелеолог,

И ночь была, и были мы одни.

И было как начало изверженья:

Слегка по телу пробежала дрожь,

Слегка навстречу начала движенье,

Потом еще прибавила на грош,

Потом еще, смелее, злее, глубже,

И хриплый стон, и жажда все отдать.

И ощутила, как ей это нужно

Кому-нибудь вот так принадлежать.

Гордячка, умница, богиня с пьедестала...

Сгорело все... Осталась только блядь,

Которая мечтательно шептала:

Меня ведь надо каждый день ебать...