Предисловие автора
Эта часть — заключительная — выложена только для тех, кто читал первые три части этого рассказа (я заранее отвечаю на возможные вопросы типа «Что на порно-ресурсе делает подобный рассказ? «). Я прошу прощения у всех, меня читавших, за столь долгое молчание — у меня просто никак не получалось закончить рассказ. Тем же, кто захочет присоединиться к этой немногочисленной компании — добро пожаловать).
Глава 6. «Рыбная считалочка»
Как выступали Арло Гатри и Джоан Баэз, замыкавшие собой этот день, никто из компании уже не видел. Спали все — даже младенец.
Утром Стюарта разбудил вертолёт, пронесшийся низко над головами. Парень открыл глаза и тут же их закрыл — его ослепило солнце. В следующее мгновение оно зашло за тучу, заговорившую голосом Чарли:
— Стю, вставай... Стю, помощь нужна, вставай!
Затем туча легонько потыкала ногой в бок Стюарта, и тот снова открыл глаза:
— Что такое, Чарли?
— Надо расчистить место для вертолёта. Привезли продукты, но пилоту сесть негде.
Стюарт почти проснулся и приподнялся на локтях:
— Расчистить? От чего?
Чарли обвёл рукой. Стюарт огляделся.
Ещё вчера мирно зеленеющее поле люцерны выглядело полем битвы под Геттисбергом. Везде, насколько хватало глаз, спали — и на спальниках, и прямо в грязи, и даже на капотах и крышах немногочисленных машин, на которых добрались первые счастливчики. Спящими были забиты и сами машины, не говоря уже о тех самых «пяти автобусах из Орегона».
— И как это можно расчистить? — недоумевающее спросил парень.
— Сам пока не представляю, — отозвался Чарли. — Соберём ребят, Уэви придёт. Будем что-то думать... Только быстрее надо.
— А вертолёт? Так и будет кружить?
Чарли не ответил и потянул Стюарта. Тот поднялся, и они вдвоём, утопая в грязи и осторожно переступая через спящих, стали пробираться за сцену, ближе к лесополосе — в той стороне народу было меньше.
— У нас за деревьями несколько палаток, — пояснял на ходу Чарли. — Там кухня есть, «малая сцена». Даже медпункт ночью поставили — помнишь вчерашний вертолёт? Хорошо было бы, если б вертолёт сел ближе к той стороне.
— Медпункт, говоришь? — Стюарт даже остановился — Так надо туда Фло отвести с ребёнком — пусть посмотрят. И остальных бы отправить — Молли, Ким...
— Отведём-отведём, не переживай, — нетерпеливо проговорил Чарли и снова потянул его за собой.
По пути он забирал с собой всех слонявшихся без дела, так что вскоре их набралось около полутора десятка. Когда они добрались до места, там уже находилось около сотни человек — в большинстве своём из «хиппи-полиции», — среди которых выделялись двое: долговязый худой мужчина очень неопределённого возраста, одетый в стиле американских пионеров-фермеров с неизменным шейным платком, и невысокий крепыш средних лет с лицом отставного морпеха. Это были два лидера: один — коммуны «Hog farm» Хью Ромни, больше известный как Уэви Греви; второй — коммуны «Весёлые проказники» с Западного побережья Кен Баббс. Они озабоченно переговаривались, осматриваясь по сторонам и время от времени поглядывая в небо.
— Может, на верёвках сбросить? — предложил Баббс. — Там же ничего бьющегося нет, Уэви?
Уэви, широко улыбаясь, покачал головой:
— Бьющегося нет, но ни у одного вертолёта столько топлива не хватит, Кен — крутиться над нами и ждать, пока всё скинут. — Он шамкал: у него во рту было всего два верхних зуба. — Там завтрак на четыреста тысяч, прикинь? Гольдстейн постарался. Так что мы целый день потратим на то, чтобы всё принять... Да и есть ли там кому скидывать? Не-е-е, нужно другое придумать... В оцепление встать разве что...
— Это как? — не понял поначалу Баббс.
— Взяться всем за руки и сделать кольцо, — пояснил Уэви. — Чем больше станет людей — тем больше будет кольцо. И вертолёт туда сядет. А потом перетаскаем.
— Это несерьёзно, — покачал головой Кен. — Никто не устоит, когда вертолёт приземляться будет.
— Полторы-две сотни устоят, — заверил Уэви, по-прежнему улыбаясь. — А кто не устоит... что ж, полетает. Реальный трип — это ж круто, чувак! — И он обратился к остальным, объясняя им, что надо делать. Кен недоверчиво хмыкнул.
К тому времени, привлечённые сборищем, к толпе присоединилось ещё несколько десятков человек, и Греви удалось быстро организовать людей для очистки пространства и создания кольца. Вертолёт успел сделать пару кругов над полем, и, когда снова оказался над ними, Кен начал усиленно сигналить. Пилот понял сигнал, и машина стала спускаться. Стюарта обдало горячим ветром. Парень непроизвольно нагнул голову, прикрыв глаза и крепче сжав руку Чарли — справа — и незнакомого белобрысого коротко стриженого юноши — слева. Ветер забивал дыхание, резал глаза — Стюарт чувствовал это даже сквозь прикрытые веки. Уши заложило от воя винтов. На мгновение парню показалось, что вертолёт вот-вот сядет на него — настолько близко раздавался вой. Тело напряглось, голова вжалась в плечи.
Наконец вертолёт сел, разбрызгивая грязь. Стюарт задержал дыхание. Шум стал слабеть, уши понемногу отложило. Вскоре винты остановились. Парень перевёл дух, с трудом расцепил руки и увидел, как Чарли побежал к вертолёту и тут же затерялся в образовавшейся возле него толпе. Затем из люка полетели первые грузы, и толпа превратилась в цепочку муравьёв.
Следующие несколько часов Стюарт вместе со всеми таскал тяжёлые тюки с соевым соусом и овощами на кухни. В одну из таких ходок он увидел промчавшегося мимо Чарли в расстёгнутой куртке, крикнувшего ему на ходу: «Я за Фло!» Первым порывом Стюарта было побежать следом, но после он передумал, решив встретиться с ними у медпалатки.
Это оказалось разумным: пока Стюарт дотащил очередной тюк, расспросил, где находится медицинская палатка и добрался туда, Чарли и Флоренс с ребёнком уже стояли у входа, ожидая, пока доктор-итальянец закончит разговор с двумя молодыми людьми в кожаных безрукавках на голое тело. Стюарт подошёл поближе и услышал:
—... в основном порезы. Несколько случаев глазных ожогов — три или четыре. Олухи какие-то закинулись ЛСД и смотрели на солнце. Есть два случая звуковых ожогов.
— Звуковые ожоги? — удивлённо переспросил один из собеседников — невысокий, очень молодой парень с копной курчавых волос и отрешённо-нездешним взглядом, из-за которого друзья иногда звали его «космический эльф».
— А чему вы удивляетесь? — пожал плечами доктор. — Вы такую стереосистему установили — её чуть ли не в самом Вудстоке слышно.
— Всё равно странно, — подал голос второй — долговязый. — Вчера выступали только фолк-сингеры...
— Уберите людей от колонок, — посоветовал доктор. — Я так понимаю, на фолкниках не закончится. Но если выйдут тяжёлые группы...
«Эльф» покачал головой:
— Это просто невозможно, док. Столько народу... И будет ещё больше — уик-энд начался.
— Я вас предупредил, мистер Лэнг, — почти равнодушно произнёс доктор. — А там — дело ваше. Кстати, вы так бездарно всё организовали... Медсёстры прибыли только сегодня. Медикаментов не хватает. Антисанитария. Не хочу пророчить, но я очень удивлюсь, если здесь обойдётся без летального исхода.
Лэнг промолчал, долговязый же примирительно заговорил:
— Док, да нормально всё будет. Кстати, не хотите закинуться? Расслабитесь заодно...
Доктор с минуту смотрел в его бесхитростное лицо, как бы пытаясь понять, нет ли какого подвоха, затем протянул руку:
— Давайте...
Чарли решил, что пора вмешаться:
— Прошу прощения, доктор, вы можете осмотреть девушку и ребёнка? Она родила ночью, может, ей помощь нужна...
Доктор застыл с протянутой рукой, затем собрался что-то сказать, но его перебил влетевший в палатку подросток:
— Док, скорее! Там одного чувака трактором задавило!
Выразительно глянув на Лэнга, доктор быстро направился за подростком, на ходу бросив ближайшей медсестре: «Осмотрите роженицу». Следом за ним выбежали и Лэнг с долговязым. Чарли со Стюартом растерянно переглянулись.
— Хрень какая-то, — неуверенно проговорил Чарли. Стюарт пожал плечами.
Тем временем медсестра завела Флоренс за перегораживавшую палатку пополам ширму. Вскоре оттуда донёсся плач ребёнка.
— А ты молоко достал? — словно очнулся Стюарт.
— Ещё утром, — машинально отозвался Чарли. — Да я думаю, Фло уже и кормить его сможет сама. Посмотрим, что сейчас скажут.
Осмотр продолжался недолго: вышедшая медсестра сообщила, что всё в порядке. Пока Флоренс кормила ребёнка и приводила себя в порядок, молодые люди договорились о том, что здесь разместят ещё двух рожениц, и наконец они все вышли из палатки. Флоренс выглядела бодрее и улыбалась, осторожно прижимая к себе спящего младенца.
Они пошли к сцене, где два часа назад возобновился концерт. Занятые делами, они пропустили выступление «Quill», и теперь со сцены доносился бодрый перебор гитары и звучный, хорошо всем знакомый голос...
* * *
За пятнадцать минут до начала выступления. Суббота, 16 августа.
— Джо, давай, ну же...
— Вы чего, ребят? У вас совсем от кислоты крыша поехала? — Длинноволосый усатый молодой человек в псевдо-военной форме на голое тело недоумённо смотрит на запыхавшегося Лэнга. — У меня всё с парнями в пробке застряло, даже гитара. Как я выступлю?
— Найдём мы тебе гитару, — весело смеётся Лэнг и кивает кому-то сзади. Тут же музыканту протягивают невесть откуда взявшуюся старую чёрную гитару без ремня. Джо берёт её, придирчиво осматривает, затем пытается взять пару аккордов и тут же восклицает:
— Мать честная, да она ж расстроена, как мой папаша перед свадьбой... Я только настраивать её буду три часа, Майкл!
— Ну подкрути там что-нибудь... Ты думаешь, кто-то на это внимания обращать будет?
— А ремень?
— Ну что ты как маленький, Джо? Ты без ремня сыграть не сможешь, что ли? Вон, Ричи Хейвенс вчера играл без ремня — и ничего. Три часа играл, между прочим.
— Ну я ж не Ричи, Майкл, а всего лишь Джо.
— Джо, — вмешивается в разговор долговязый ведущий Джон Моррис (фестиваль начинает приобретать признаки цивилизованности), — нам действительно нужна твоя помощь. Сцена мокрая — надо её высушить. Электроинструменты не подключишь. И выпустить некого. Чип с ребятами сейчас проверяет все кабели, чтоб никого током не стукнуло. А время идёт. Мы на 9 часов сдвинулись из-за этой погоды. А времени — до понедельника.
— Так я ж не заявлен, — уже не так уверенно сопротивляется Джо, — какой от меня толк? И народу-то сколько, Боже ты мой...
— Ну что тебе народ? — снова отвечает Майкл. — Считай, что ты на антивоенной демонстрации. Так легче будет? Представь себя эдаким Че Геварой — и вперёд. Ну же, Джо, всего двадцать минут!
— Пятнадцать, — тут же отзывается музыкант.
— Если пойдёшь...
— А это — демонстрация?
Вокруг смеются.
— Черти, ну хоть верёвку дайте какую-нибудь, а? Что ж вы так издеваетесь над людьми? Гитара из какого-то подвала, сцена мокрая... Меня током хоть не стукнет?
— Не стой близко к микрофону, и всё будет о"кей, — отзывается Моррис.
— Не, вы слышали, а? — мгновенно откликается Джо. Он уже сидит на корточках и привязывает поданный ему кусок верёвки к грифу гитары. — Ладно, хрен с вами. Но, Майкл, что хочешь делай — пятнадцать минут. Не больше. Хоть облаву по окрестностям устраивай, понял? Мне ещё с «Рыбами» потом выступать, когда они доберутся...
— Не переживай, Джо, так всё и будет, — благодушно произносит Лэнг. Снова взрыв хохота...
* * *
Так уговаривали на сольное выступление одного из самых радикальных рок-поэтов и музыкантов Америки — Джозефа Макдональда, лидера группы»Country Joe and the Fish«, более известного по прозвищу «Кантри Джо». Это прозвище было для американских властей хуже красной тряпки для быка, поскольку напоминало им о временах Второй Мировой войны, когда в США был очень популярен лидер одной коммунистической страны с точно таким же прозвищем — «Кантри (Дядюшка) Джо». Собственно, в честь этого лидера и назван был родившийся в 1942 году мальчик, которому через 27 лет суждено было поставить на уши Вудсток, а затем и всю Америку, одним-единственным сольным выступлением. Или, если быть более точным — одной-единственной песней...
* * *
— Give me your «F»!
— «F»! — радостно отозвалось поле на начало знаменитой «рыбной считалочки» от Джо Макдональда. Стюарт, Чарли и Флоренс переглянулись, заулыбались и стали быстрее пробираться сквозь толпу к своему месту.
— Give me your «U»!
Секундная недоумённая пауза...
* * *
...имевшая простое объяснение.
Обычно на концертах, затевая эту игру-перекличку, пародировавшую футбольные «кричалки» фанатов, Джо получал из букв слово»Fish« («Рыба»), поэтому его желание получить другую букву (а в итоге — и другое слово) поначалу вызвало оторопь. Правда, она быстро исчезла, уступив место...
* * *
... — «U»! — с интересом подхватила толпа новые правила игры.
— Give me your «C»!
— «C»!
— Give me your «K»!
— «K»!
Каждая буква давалась с нарастающим воодушевлением: слушателей охватывало написано для предчувствие чего-то необычного и острого.
— И что в итоге? — голосом школьного учителя вопросил Джо.
— «Fuck»!
— Что в итоге?
— «Fuck»!!
Каждый раз это слово звучало всё громче и смачней, превращаясь в некий плевок. Никто не знал, кому именно он предназначался — всех охватило щекочущее чувство сопричастности чему-то запретному, которое вдруг стало возможным высказать открыто.
Поинтересовавшись ещё несколько раз тем, что же получилось в итоге, Джо перевёл дыхание — и...
Эй, вы, ребята, цвет страны,
Вы Дяде Сэму вновь нужны:
Влип он, как муха жадная, в мёд,
И во Вьетнам дорога ведёт.
В руки — оружье, книжки — долой:
Повеселимся толпой!
Стоящие у сцены подхватили припев. Песня, отчаянная и бескомпромиссная, на глазах набирала силу, росла и крепла, словно молодое деревце, становясь центром, притягивавшим к себе бесцельно бродивших по полю слушателей. Толпа росла, друзьям приходилось пробираться всё медленней и медленней. Флоренс крепко прижимала к себе ребёнка.
Отзвучал второй куплет, затем — третий... Припев пели уже всем хором. И вдруг Кантри Джо, не сбиваясь с ритма песни и почти не переводя дыхания, заговорил:
— Эй, вы, там! Я не знаю, как можно остановить эту грёбаную войну, кроме как не петь ещё громче, чем сейчас. Вас там, на поле, больше трёхсот тысяч, так пойте же, ублюдки!
И припев («One, two, three, four, what's we fighting for? «) был подхвачен с новыми силами. На последнем же куплете, когда Джо язвительно обращался к родителям, предлагая им первее всех снарядить своего сына во Вьетнам и первее всех получить его обратно в цинковом ящике, сидящие начали вставать с места и подпевать. Люди стояли так плотно, что Стюарту и остальным приходилось уже продираться сквозь них.
Наконец они добрались до своего места — под настоящий песенный грохот (иначе это назвать было нельзя). Тысячеголосое поле пело так, что Кантри Джо не было слышно даже в микрофон. Стюарт морщился, словно от боли, а Флоренс, быстро передав малыша Чарли (Льюис восторженно подпевал вместе со всеми), поспешила зажать уши. К счастью, это продолжалось недолго: песня закончилась, поле грянуло аплодисментами, Кантри Джо помахал на прощанье рукой, и ребята смогли перевести дух.
— Молодец чувак! — выкрикнул в ухо Стюарту Льюис, находясь ещё под впечатлением от песни. — Как он их всех, а?
Стюарт невольно дёрнул головой и отозвался:
— Интересно, ему за это что-нибудь будет?
— Ты о чём? — не понял Льюис. Волна восторга начинала спадать, и они уже могли разговаривать более-менее нормально.
— Я о том, — продолжал парень, — что одно дело — петь такую песню в кампусе или на сейшне, где все — свои, а совсем другое — вот на таком фесте. Ты думаешь, они там — он кивнул куда-то в сторону Нью-Йорка — не будут знать, что тут пели и как?
Льюис удивлённо воззрился на приятеля:
— Стю, ты чего? Что за чушь ты мелешь? Мы не в свободной стране, что ли, живём?
— Что-то ты быстро забыл, как они в Чикаго демонстрацию разгоняли. В свободной-то стране, — фыркнул Стюарт.
Льюис быстро огляделся:
— Стю, не так громко...
— Ты чего? — с плохо скрытой издёвкой спросил его парень, положа руку на плечо. — Что, агенты ФБР померещились? Бедненький папаша Лью... А как же свободная страна, а?
Льюис с досадой скинул с плеча руку и хотел что-то возразить, но ему помешали.
Со сцены прозвучало его имя. Парень взглянул в ту сторону. Долговязый загорелый человек — видимо, ведущий, — стоя у микрофона, поздравлял его с рождением сына, после чего...
* * *
Опасения Стюарта подтвердились. Через полгода на экраны вышел кинофильм о фестивале, куда вошло и исполнение Джозефом Макдональдом «Вьетнамской песни», и обновлённая «рыбная считалочка», и экспрессивное послание музыканта слушателям. Фильм имел грандиозный успех, и не в одном кинозале публика смачно повторяла вслед за вудстокскими хиппи"Fuck». Результат не заставил себя долго ждать: Кантри Джо был арестован и осуждён по обвинению в оскорблении общественной морали, но через полгода под давлением общественности власти вынуждены были его амнистировать. Сам же фильм в том же 1970 году получил «Оскар» — не в последнюю очередь благодаря прогремевшей на всю страну «Вьетнамской песне». Она же дала новый толчок антивоенным и антиправительственным демонстрациям.
* * *
... на сцену вышел худощавый молодой человек с гитарой за спиной, в тонких очках, делавших его похожим на Джона Леннона, в светло-пятнистой рубашке и смешно закатанных по щиколотку джинсах. Ведущий скромно представил его «Джон Себастиан», чем вызвал новую волну аплодисментов. Себастиан на ходу шутливо потряс в воздухе воздетыми руками, отпил немного воды из стоявшего на усилителе стаканчика и, подойдя к микрофону, начал говорить всё то, что разными словами говорили практически все исполнители в эти дни: какая, мол, классная тусовка, как он счастлив здесь выступать, хотя сначала не хотел, но его друг Чип Монк, которого вы все хорошо знаете, уговорил его, и вот он здесь... Наверно, только человек с очень острым слухом мог уловить в его словах и в тоне тонкую издёвку. Над чем же и кем — этого, пожалуй, не знал и сам певец. Ещё со времён существования группы «Lovin» Spoonful» его знали как весёлого циника, умевшего ввернуть острое слово даже там, где в этом не было особой необходимости (этим он тоже напоминал своего знаменитого британского тёзку). И эту репутацию он подтвердил на фестивале одной фразой: «Ребят, любите друг друга, но не забудьте убрать после себя мусор». Впрочем, тогда на это мало кто обратил внимание. Публика была уже в таком состоянии, когда смысл сказанного почти не доходит до сознания — главнее был сам факт того, что ей что-то сказали, и ей это пришлось по душе на интуитивном уровне.
Затем Себастиан начал петь. Видимо, находясь под впечатлением от новости о рождённом на фестивале младенце, он запел «Young generation», посвятив её новорожденному. Льюис, весь красный от смущения и удовольствия, слушал, раскрыв рот; Флоренс, улыбаясь, прижалась щекой к его плечу. Стоявший чуть позади них Стюарт невольно залюбовался парой, в первый раз отметив про себя, что они хорошо смотрятся вместе... и неожиданно его кольнуло осознание этого простого факта, рядом с которым он жил уже второй год, но или не замечал его, или не придавал ему значения. И сейчас, глядя на них, он испытывал ощущение пустоты в себе.
Льюису же и Флоренс казалось, что Себастиан поёт для них:
О, почему считает юность: мы — отстой?
Их мысли заняты всё время лишь собой.
Я был в молодости сам таким давным-давно —
Моложе, чем они — но их порыв знаком.
Себя в решётку спрятав правил основных,
Прогуливая школу дождиком грибным...
Со временем, конечно, много я забыл,
Но я вспомню всё, что должен мой ребёнок в жизни знать,
Чтоб он вопросы мог мне задавать...
«Интересно, что Льюис поймёт в этой песне?» — подумал Стюарт, глядя на то, как слушал песню его друг. Иногда он относился снисходительно к Льюису — в особенности когда речь шла о том или ином восприятии жизни, действительности и мира в целом.
И примет всё ребёнок мой, что знаю я.
Мой страх ему — как комикс: я боялся зря... —
задушевно доносилось со сцены.
Наконец Себастиан закончил песню.
— А клёво он стариков протянул, правда? — обратился Льюис к Стюарту, закончив аплодировать.
Стюарт пожал плечами:
— Я не услышал, чтоб он их протягивал. Вроде обычная песня, без всякого издевательства. Хорошая и добрая.
— А ты представь, — убеждённо заговорил Льюис, — сидит такой весь из себя грустный предок и думает, почему это с сыном он общий язык найти не может.
— И в чём тут издевательство? По-моему, это — трагедия...
— Тра-ге-дия? — насмешливо протянул Льюис. — Стю, а как можно найти общий язык с предками, которые эту войну затеяли? Вот о чём с ними вообще говорить?
— Ты думаешь, — возразил Стюарт, — что тебе со своим будущим сыном не о чем будет поговорить? И что вы не найдёте ни тем общих, ни языка? Ты его выслушать не сможешь, если нужда придёт? Ты ж главного не услышал, Лью: предок в песне не просто сидит и страдает, а пытается примириться с сыном. А вот ему-то, сыну его, всё пофиг, потому что на уме — только девчонки да кайф.
— Во-первых, — напыжился Льюис, — я никуда не пошлю его воевать. А нас только и делают, что посылают. Те же самые предки. Во-вторых, ты думаешь, тот предок в молодости не зажигал? Ещё как, чувак, можешь мне поверить. — Он подмигнул Стюарту. — Кайф да девчонки — это всё, что нужно от жизни, когда б ты не жил. Разве нет? — Льюис приобнял Фло.
Стюарт хотел возразить, но на сцене, откуда уже ушёл Себастиан, началось движение. Одна за другой стали появляться экзотические фигуры с электроинструментами — видимо, сцену уже высушили, — среди которых выделялся невысокий мексиканец с узким лицом. Прищуренные глаза и время от времени поднимавшаяся вверх губа с усиками над ней делали его похожим на хорька.
Это был молодой, но необузданный в своей экспрессии Карлос Сантана со своей группой...
Эпилог. 18 августа. Первая половина дня
Они сидели втроём посреди грязного, изгаженного поля, в компании таких же, как они, немногочисленных слушателей, и слушали, как Джими Хендрикс играл «Звёздно-полосатый флаг». Гитара выдавала нечто невероятное: начиная воспевать страну, она тут же захлёбывалась истеричными, визгливыми и рваными звуками, в которые превращался гордый гимн, и Стюарту слышались в них рёв вертолётов, крики умирающих, крушение надежд и «плохие трипы». Когда же звуки снова становились обрывками гимна, это воспринималось как кощунство и издевательство.
Они сидели втроём — Стюарт, Льюис и держащая ребёнка Флоренс между ними. У Молли начались схватки ещё в субботу, и её еле успели отправить в медпалатку. Чарли и Ким умчались в воскресенье на мотоцикле — Чарли повёз рожать свою подругу в один из близлежащих городков. Разошлись и разъехались «хиппи выходного дня» — студенты и офисные клерки, которые любили на уик-ендах примерить к себе личину неформалов. Уехали «пять автобусов из Орегона», увозя орегонско-калифорнийских хиппи обратно на шею Кену Кизи. Заканчивалась музыкальная феерия — скромно, почти незаметно, несмотря на то, что на сцене блистал Хендрикс. Позади были три бесконечных дня, в которые вместилась чуть ли не вся жизнь, выступления, каждое из которых осталось ярким следом, пятном, даже шрамом. Позади была страшная субботняя гроза, после которой казалось, что фестиваля не будет — но он восстал Фениксом из пепла и снова заиграл всеми музыкальными красками. Стюарту запомнилось всё — каждая минута, каждый звук, каждое слово и нота — но особенно ему запомнилось полуторачасовое ночное выступление «The Who»...
...И была ночь с субботы на воскресенье — ночь тёмная, и мокрая, и грязная, уже унесшая с собой одну жизнь и извергавшая из себя кошмары войны, смерти и бессилия...
Над полем, беспомощно распластанным под небом и тяжестью тысяч человеческих тел, которых недавно омыла жуткая гроза, робко взмывали звуки музыки. Они были такие же грязные и рваные, как и люди, сидевшие на скользкой земле. Но людям было всё равно, что они там сидели, что засохшей грязью покрылись их тела, а волосы спутались на головах в непродираемые колтуны. И тем более всё равно было звукам.
Со сцены раздался дрожащий высокий голос Рода Долтри:
— See me... Feel me... Touch me... Kill me...
Каждый призыв сопровождался ударом по струнам и нежно шелестящей дробью барабанщика по тарелкам. Каждый раз певец переводил дух, словно ему не хватало воздуха, словно пронесшаяся днём гроза не освежила мир, а, наоборот, погрузила его в беспросветную тьму, из которой не было никакого выхода. Яркие прожекторы, ещё вчера ночью солнечно ослеплявшие выступавших музыкантов, в эту ночь словно потускнели от безысходности и неуверенности в себе и лишь подсвечивали сзади худощавые фигуры четверых наглецов, стоявших на мокрой сцене и игравших мольбу о свете.
Время от времени от гитары отлетали искорки. Гитарист иногда фальшивил, но на это никто не обращал внимания: всё перекрывалось настоящими, неподдельными эмоциями песни.
— See me... Feel me... Touch me... Kill me...
Робкая мольба перерастала в грозный призыв, молитва становилась криком. Хрупкий человек стоял напротив Вселенной и кричал ей в лицо. «Эй, Бог! Слышишь? Ты сам создал меня, по своему образу и подобию! Ты сделал из меня Творца — такого же, как и Ты Сам! Что ж ты, ё-моё, ревнуешь меня к самому себе? Вот же я — посмотри! Я не прячусь, не боюсь; я смело смотрю в твои чёрные, как Вселенная, глаза, и призываю тебя на равных: убей меня — и давай вместе создадим новый мир! Мир, где не будет грязи, не будет тьмы, не будет войны; мир, где будет лишь мир, свет, счастье и музыка. Наша с тобой музыка — слышишь меня? Неужели Ты не сможешь быть моим соавтором? Я слышу твою музыку — а слышишь ли ты мою?»
К певцу присоединился побледневший от напряжения гитарист, и они пели дуэтом. Из глубины сцены накатывал рокот ударных, словно возвещающий начало — чего? сотворения? уничтожения? В связке с ней бас-гитарист чётко и уверенно выводил свою партию, подчёркивая ритм действия.
И на востоке постепенно засветлело...
— Льюис, — неожиданно сказала Флоренс, прижавшись щекой к его плечу, — давай назовём малыша Стюартом.
Льюис резко повернулся к ней и встретился с её взглядом — просящим и в то же время спокойно-уверенным, будто девушка знала, что ей не откажут. На секунду Льюиса окатила волна ревности, и он кинул взгляд на друга, для которого, казалось, сейчас не существовало ничего, кроме гитарного безумия.
— Ты действительно этого хочешь?
Девушка молча кивнула. Льюис с минуту помолчал, что-то обдумывая и испытующе глядя то на подругу, то на Стюарта, наконец медленно произнёс:
— Ну... ладно, давай. В конце концов, он помогал тебе, пока я... — Парень не договорил: девушка мягко зажала ему рот ладонью.
— Спасибо, Лью, — Девушка отняла ладонь от его губ и нежно его поцеловала. — Я люблю тебя.
Парень улыбнулся — как-то робко, неверяще. На языке вертелся вопрос, но после этих слов он так и не решился его задать.
Стюарт же продолжал не отрываясь смотреть на сцену, и в голове у него медленно прокручивались картины недавнего прошлого, всплывали обрывки фраз и речей, слышанные им из телевизора, на выступлениях, на демонстрациях...
... Есть у меня мечта: однажды страна наша, осознав истинный смысл своей веры, станет его воплощением...Есть у меня мечта: однажды на багровых холмах Джорджии потомки бывших рабов смогут разделить трапезу братства с потомками бывших рабовладельцев... Есть у меня мечта: однажды там, в Алабаме, штате жестоких расистов... чернокожие мальчишки и девчонки возьмутся за руки с белыми мальчишками и девчонками, словно братья и сестры... Есть сегодня у меня мечта...
...Президент Джонсон дал понять, что ФБР следит за всеми антивоенными выступлениями...
... Я слышу зов своего поколения, но сказать мне ему нечего...
... На сцене я занимаюсь любовью с тысячами человек, а потом иду домой и засыпаю в одиночестве...
... Послушайте! Я не говорю ни о какой революции. Я не говорю ни о каких демонстрациях. Я говорю лишь о веселье. Я говорю о любви...
... Принесите мне их головы!..
... Они сидели втроём посреди загаженного поля, по которому ходили кучки добровольцев и собирали в пакеты весь мусор, оставшийся после трёхдневного праздника. Немногочисленные оставшиеся — несколько тысяч — толпились возле сцены, рискуя снова получить звуковые ожоги. А в это время под рукой злого (или, может, чересчур правдивого?) волшебника «Звёздно-полосатый флаг» незаметно превратился в «Лиловый туман»:
Purple haze are in my brain...
Эта часть — заключительная — выложена только для тех, кто читал первые три части этого рассказа (я заранее отвечаю на возможные вопросы типа «Что на порно-ресурсе делает подобный рассказ? «). Я прошу прощения у всех, меня читавших, за столь долгое молчание — у меня просто никак не получалось закончить рассказ. Тем же, кто захочет присоединиться к этой немногочисленной компании — добро пожаловать).
Глава 6. «Рыбная считалочка»
Как выступали Арло Гатри и Джоан Баэз, замыкавшие собой этот день, никто из компании уже не видел. Спали все — даже младенец.
Утром Стюарта разбудил вертолёт, пронесшийся низко над головами. Парень открыл глаза и тут же их закрыл — его ослепило солнце. В следующее мгновение оно зашло за тучу, заговорившую голосом Чарли:
— Стю, вставай... Стю, помощь нужна, вставай!
Затем туча легонько потыкала ногой в бок Стюарта, и тот снова открыл глаза:
— Что такое, Чарли?
— Надо расчистить место для вертолёта. Привезли продукты, но пилоту сесть негде.
Стюарт почти проснулся и приподнялся на локтях:
— Расчистить? От чего?
Чарли обвёл рукой. Стюарт огляделся.
Ещё вчера мирно зеленеющее поле люцерны выглядело полем битвы под Геттисбергом. Везде, насколько хватало глаз, спали — и на спальниках, и прямо в грязи, и даже на капотах и крышах немногочисленных машин, на которых добрались первые счастливчики. Спящими были забиты и сами машины, не говоря уже о тех самых «пяти автобусах из Орегона».
— И как это можно расчистить? — недоумевающее спросил парень.
— Сам пока не представляю, — отозвался Чарли. — Соберём ребят, Уэви придёт. Будем что-то думать... Только быстрее надо.
— А вертолёт? Так и будет кружить?
Чарли не ответил и потянул Стюарта. Тот поднялся, и они вдвоём, утопая в грязи и осторожно переступая через спящих, стали пробираться за сцену, ближе к лесополосе — в той стороне народу было меньше.
— У нас за деревьями несколько палаток, — пояснял на ходу Чарли. — Там кухня есть, «малая сцена». Даже медпункт ночью поставили — помнишь вчерашний вертолёт? Хорошо было бы, если б вертолёт сел ближе к той стороне.
— Медпункт, говоришь? — Стюарт даже остановился — Так надо туда Фло отвести с ребёнком — пусть посмотрят. И остальных бы отправить — Молли, Ким...
— Отведём-отведём, не переживай, — нетерпеливо проговорил Чарли и снова потянул его за собой.
По пути он забирал с собой всех слонявшихся без дела, так что вскоре их набралось около полутора десятка. Когда они добрались до места, там уже находилось около сотни человек — в большинстве своём из «хиппи-полиции», — среди которых выделялись двое: долговязый худой мужчина очень неопределённого возраста, одетый в стиле американских пионеров-фермеров с неизменным шейным платком, и невысокий крепыш средних лет с лицом отставного морпеха. Это были два лидера: один — коммуны «Hog farm» Хью Ромни, больше известный как Уэви Греви; второй — коммуны «Весёлые проказники» с Западного побережья Кен Баббс. Они озабоченно переговаривались, осматриваясь по сторонам и время от времени поглядывая в небо.
— Может, на верёвках сбросить? — предложил Баббс. — Там же ничего бьющегося нет, Уэви?
Уэви, широко улыбаясь, покачал головой:
— Бьющегося нет, но ни у одного вертолёта столько топлива не хватит, Кен — крутиться над нами и ждать, пока всё скинут. — Он шамкал: у него во рту было всего два верхних зуба. — Там завтрак на четыреста тысяч, прикинь? Гольдстейн постарался. Так что мы целый день потратим на то, чтобы всё принять... Да и есть ли там кому скидывать? Не-е-е, нужно другое придумать... В оцепление встать разве что...
— Это как? — не понял поначалу Баббс.
— Взяться всем за руки и сделать кольцо, — пояснил Уэви. — Чем больше станет людей — тем больше будет кольцо. И вертолёт туда сядет. А потом перетаскаем.
— Это несерьёзно, — покачал головой Кен. — Никто не устоит, когда вертолёт приземляться будет.
— Полторы-две сотни устоят, — заверил Уэви, по-прежнему улыбаясь. — А кто не устоит... что ж, полетает. Реальный трип — это ж круто, чувак! — И он обратился к остальным, объясняя им, что надо делать. Кен недоверчиво хмыкнул.
К тому времени, привлечённые сборищем, к толпе присоединилось ещё несколько десятков человек, и Греви удалось быстро организовать людей для очистки пространства и создания кольца. Вертолёт успел сделать пару кругов над полем, и, когда снова оказался над ними, Кен начал усиленно сигналить. Пилот понял сигнал, и машина стала спускаться. Стюарта обдало горячим ветром. Парень непроизвольно нагнул голову, прикрыв глаза и крепче сжав руку Чарли — справа — и незнакомого белобрысого коротко стриженого юноши — слева. Ветер забивал дыхание, резал глаза — Стюарт чувствовал это даже сквозь прикрытые веки. Уши заложило от воя винтов. На мгновение парню показалось, что вертолёт вот-вот сядет на него — настолько близко раздавался вой. Тело напряглось, голова вжалась в плечи.
Наконец вертолёт сел, разбрызгивая грязь. Стюарт задержал дыхание. Шум стал слабеть, уши понемногу отложило. Вскоре винты остановились. Парень перевёл дух, с трудом расцепил руки и увидел, как Чарли побежал к вертолёту и тут же затерялся в образовавшейся возле него толпе. Затем из люка полетели первые грузы, и толпа превратилась в цепочку муравьёв.
Следующие несколько часов Стюарт вместе со всеми таскал тяжёлые тюки с соевым соусом и овощами на кухни. В одну из таких ходок он увидел промчавшегося мимо Чарли в расстёгнутой куртке, крикнувшего ему на ходу: «Я за Фло!» Первым порывом Стюарта было побежать следом, но после он передумал, решив встретиться с ними у медпалатки.
Это оказалось разумным: пока Стюарт дотащил очередной тюк, расспросил, где находится медицинская палатка и добрался туда, Чарли и Флоренс с ребёнком уже стояли у входа, ожидая, пока доктор-итальянец закончит разговор с двумя молодыми людьми в кожаных безрукавках на голое тело. Стюарт подошёл поближе и услышал:
—... в основном порезы. Несколько случаев глазных ожогов — три или четыре. Олухи какие-то закинулись ЛСД и смотрели на солнце. Есть два случая звуковых ожогов.
— Звуковые ожоги? — удивлённо переспросил один из собеседников — невысокий, очень молодой парень с копной курчавых волос и отрешённо-нездешним взглядом, из-за которого друзья иногда звали его «космический эльф».
— А чему вы удивляетесь? — пожал плечами доктор. — Вы такую стереосистему установили — её чуть ли не в самом Вудстоке слышно.
— Всё равно странно, — подал голос второй — долговязый. — Вчера выступали только фолк-сингеры...
— Уберите людей от колонок, — посоветовал доктор. — Я так понимаю, на фолкниках не закончится. Но если выйдут тяжёлые группы...
«Эльф» покачал головой:
— Это просто невозможно, док. Столько народу... И будет ещё больше — уик-энд начался.
— Я вас предупредил, мистер Лэнг, — почти равнодушно произнёс доктор. — А там — дело ваше. Кстати, вы так бездарно всё организовали... Медсёстры прибыли только сегодня. Медикаментов не хватает. Антисанитария. Не хочу пророчить, но я очень удивлюсь, если здесь обойдётся без летального исхода.
Лэнг промолчал, долговязый же примирительно заговорил:
— Док, да нормально всё будет. Кстати, не хотите закинуться? Расслабитесь заодно...
Доктор с минуту смотрел в его бесхитростное лицо, как бы пытаясь понять, нет ли какого подвоха, затем протянул руку:
— Давайте...
Чарли решил, что пора вмешаться:
— Прошу прощения, доктор, вы можете осмотреть девушку и ребёнка? Она родила ночью, может, ей помощь нужна...
Доктор застыл с протянутой рукой, затем собрался что-то сказать, но его перебил влетевший в палатку подросток:
— Док, скорее! Там одного чувака трактором задавило!
Выразительно глянув на Лэнга, доктор быстро направился за подростком, на ходу бросив ближайшей медсестре: «Осмотрите роженицу». Следом за ним выбежали и Лэнг с долговязым. Чарли со Стюартом растерянно переглянулись.
— Хрень какая-то, — неуверенно проговорил Чарли. Стюарт пожал плечами.
Тем временем медсестра завела Флоренс за перегораживавшую палатку пополам ширму. Вскоре оттуда донёсся плач ребёнка.
— А ты молоко достал? — словно очнулся Стюарт.
— Ещё утром, — машинально отозвался Чарли. — Да я думаю, Фло уже и кормить его сможет сама. Посмотрим, что сейчас скажут.
Осмотр продолжался недолго: вышедшая медсестра сообщила, что всё в порядке. Пока Флоренс кормила ребёнка и приводила себя в порядок, молодые люди договорились о том, что здесь разместят ещё двух рожениц, и наконец они все вышли из палатки. Флоренс выглядела бодрее и улыбалась, осторожно прижимая к себе спящего младенца.
Они пошли к сцене, где два часа назад возобновился концерт. Занятые делами, они пропустили выступление «Quill», и теперь со сцены доносился бодрый перебор гитары и звучный, хорошо всем знакомый голос...
* * *
За пятнадцать минут до начала выступления. Суббота, 16 августа.
— Джо, давай, ну же...
— Вы чего, ребят? У вас совсем от кислоты крыша поехала? — Длинноволосый усатый молодой человек в псевдо-военной форме на голое тело недоумённо смотрит на запыхавшегося Лэнга. — У меня всё с парнями в пробке застряло, даже гитара. Как я выступлю?
— Найдём мы тебе гитару, — весело смеётся Лэнг и кивает кому-то сзади. Тут же музыканту протягивают невесть откуда взявшуюся старую чёрную гитару без ремня. Джо берёт её, придирчиво осматривает, затем пытается взять пару аккордов и тут же восклицает:
— Мать честная, да она ж расстроена, как мой папаша перед свадьбой... Я только настраивать её буду три часа, Майкл!
— Ну подкрути там что-нибудь... Ты думаешь, кто-то на это внимания обращать будет?
— А ремень?
— Ну что ты как маленький, Джо? Ты без ремня сыграть не сможешь, что ли? Вон, Ричи Хейвенс вчера играл без ремня — и ничего. Три часа играл, между прочим.
— Ну я ж не Ричи, Майкл, а всего лишь Джо.
— Джо, — вмешивается в разговор долговязый ведущий Джон Моррис (фестиваль начинает приобретать признаки цивилизованности), — нам действительно нужна твоя помощь. Сцена мокрая — надо её высушить. Электроинструменты не подключишь. И выпустить некого. Чип с ребятами сейчас проверяет все кабели, чтоб никого током не стукнуло. А время идёт. Мы на 9 часов сдвинулись из-за этой погоды. А времени — до понедельника.
— Так я ж не заявлен, — уже не так уверенно сопротивляется Джо, — какой от меня толк? И народу-то сколько, Боже ты мой...
— Ну что тебе народ? — снова отвечает Майкл. — Считай, что ты на антивоенной демонстрации. Так легче будет? Представь себя эдаким Че Геварой — и вперёд. Ну же, Джо, всего двадцать минут!
— Пятнадцать, — тут же отзывается музыкант.
— Если пойдёшь...
— А это — демонстрация?
Вокруг смеются.
— Черти, ну хоть верёвку дайте какую-нибудь, а? Что ж вы так издеваетесь над людьми? Гитара из какого-то подвала, сцена мокрая... Меня током хоть не стукнет?
— Не стой близко к микрофону, и всё будет о"кей, — отзывается Моррис.
— Не, вы слышали, а? — мгновенно откликается Джо. Он уже сидит на корточках и привязывает поданный ему кусок верёвки к грифу гитары. — Ладно, хрен с вами. Но, Майкл, что хочешь делай — пятнадцать минут. Не больше. Хоть облаву по окрестностям устраивай, понял? Мне ещё с «Рыбами» потом выступать, когда они доберутся...
— Не переживай, Джо, так всё и будет, — благодушно произносит Лэнг. Снова взрыв хохота...
* * *
Так уговаривали на сольное выступление одного из самых радикальных рок-поэтов и музыкантов Америки — Джозефа Макдональда, лидера группы»Country Joe and the Fish«, более известного по прозвищу «Кантри Джо». Это прозвище было для американских властей хуже красной тряпки для быка, поскольку напоминало им о временах Второй Мировой войны, когда в США был очень популярен лидер одной коммунистической страны с точно таким же прозвищем — «Кантри (Дядюшка) Джо». Собственно, в честь этого лидера и назван был родившийся в 1942 году мальчик, которому через 27 лет суждено было поставить на уши Вудсток, а затем и всю Америку, одним-единственным сольным выступлением. Или, если быть более точным — одной-единственной песней...
* * *
— Give me your «F»!
— «F»! — радостно отозвалось поле на начало знаменитой «рыбной считалочки» от Джо Макдональда. Стюарт, Чарли и Флоренс переглянулись, заулыбались и стали быстрее пробираться сквозь толпу к своему месту.
— Give me your «U»!
Секундная недоумённая пауза...
* * *
...имевшая простое объяснение.
Обычно на концертах, затевая эту игру-перекличку, пародировавшую футбольные «кричалки» фанатов, Джо получал из букв слово»Fish« («Рыба»), поэтому его желание получить другую букву (а в итоге — и другое слово) поначалу вызвало оторопь. Правда, она быстро исчезла, уступив место...
* * *
... — «U»! — с интересом подхватила толпа новые правила игры.
— Give me your «C»!
— «C»!
— Give me your «K»!
— «K»!
Каждая буква давалась с нарастающим воодушевлением: слушателей охватывало написано для предчувствие чего-то необычного и острого.
— И что в итоге? — голосом школьного учителя вопросил Джо.
— «Fuck»!
— Что в итоге?
— «Fuck»!!
Каждый раз это слово звучало всё громче и смачней, превращаясь в некий плевок. Никто не знал, кому именно он предназначался — всех охватило щекочущее чувство сопричастности чему-то запретному, которое вдруг стало возможным высказать открыто.
Поинтересовавшись ещё несколько раз тем, что же получилось в итоге, Джо перевёл дыхание — и...
Эй, вы, ребята, цвет страны,
Вы Дяде Сэму вновь нужны:
Влип он, как муха жадная, в мёд,
И во Вьетнам дорога ведёт.
В руки — оружье, книжки — долой:
Повеселимся толпой!
Стоящие у сцены подхватили припев. Песня, отчаянная и бескомпромиссная, на глазах набирала силу, росла и крепла, словно молодое деревце, становясь центром, притягивавшим к себе бесцельно бродивших по полю слушателей. Толпа росла, друзьям приходилось пробираться всё медленней и медленней. Флоренс крепко прижимала к себе ребёнка.
Отзвучал второй куплет, затем — третий... Припев пели уже всем хором. И вдруг Кантри Джо, не сбиваясь с ритма песни и почти не переводя дыхания, заговорил:
— Эй, вы, там! Я не знаю, как можно остановить эту грёбаную войну, кроме как не петь ещё громче, чем сейчас. Вас там, на поле, больше трёхсот тысяч, так пойте же, ублюдки!
И припев («One, two, three, four, what's we fighting for? «) был подхвачен с новыми силами. На последнем же куплете, когда Джо язвительно обращался к родителям, предлагая им первее всех снарядить своего сына во Вьетнам и первее всех получить его обратно в цинковом ящике, сидящие начали вставать с места и подпевать. Люди стояли так плотно, что Стюарту и остальным приходилось уже продираться сквозь них.
Наконец они добрались до своего места — под настоящий песенный грохот (иначе это назвать было нельзя). Тысячеголосое поле пело так, что Кантри Джо не было слышно даже в микрофон. Стюарт морщился, словно от боли, а Флоренс, быстро передав малыша Чарли (Льюис восторженно подпевал вместе со всеми), поспешила зажать уши. К счастью, это продолжалось недолго: песня закончилась, поле грянуло аплодисментами, Кантри Джо помахал на прощанье рукой, и ребята смогли перевести дух.
— Молодец чувак! — выкрикнул в ухо Стюарту Льюис, находясь ещё под впечатлением от песни. — Как он их всех, а?
Стюарт невольно дёрнул головой и отозвался:
— Интересно, ему за это что-нибудь будет?
— Ты о чём? — не понял Льюис. Волна восторга начинала спадать, и они уже могли разговаривать более-менее нормально.
— Я о том, — продолжал парень, — что одно дело — петь такую песню в кампусе или на сейшне, где все — свои, а совсем другое — вот на таком фесте. Ты думаешь, они там — он кивнул куда-то в сторону Нью-Йорка — не будут знать, что тут пели и как?
Льюис удивлённо воззрился на приятеля:
— Стю, ты чего? Что за чушь ты мелешь? Мы не в свободной стране, что ли, живём?
— Что-то ты быстро забыл, как они в Чикаго демонстрацию разгоняли. В свободной-то стране, — фыркнул Стюарт.
Льюис быстро огляделся:
— Стю, не так громко...
— Ты чего? — с плохо скрытой издёвкой спросил его парень, положа руку на плечо. — Что, агенты ФБР померещились? Бедненький папаша Лью... А как же свободная страна, а?
Льюис с досадой скинул с плеча руку и хотел что-то возразить, но ему помешали.
Со сцены прозвучало его имя. Парень взглянул в ту сторону. Долговязый загорелый человек — видимо, ведущий, — стоя у микрофона, поздравлял его с рождением сына, после чего...
* * *
Опасения Стюарта подтвердились. Через полгода на экраны вышел кинофильм о фестивале, куда вошло и исполнение Джозефом Макдональдом «Вьетнамской песни», и обновлённая «рыбная считалочка», и экспрессивное послание музыканта слушателям. Фильм имел грандиозный успех, и не в одном кинозале публика смачно повторяла вслед за вудстокскими хиппи"Fuck». Результат не заставил себя долго ждать: Кантри Джо был арестован и осуждён по обвинению в оскорблении общественной морали, но через полгода под давлением общественности власти вынуждены были его амнистировать. Сам же фильм в том же 1970 году получил «Оскар» — не в последнюю очередь благодаря прогремевшей на всю страну «Вьетнамской песне». Она же дала новый толчок антивоенным и антиправительственным демонстрациям.
* * *
... на сцену вышел худощавый молодой человек с гитарой за спиной, в тонких очках, делавших его похожим на Джона Леннона, в светло-пятнистой рубашке и смешно закатанных по щиколотку джинсах. Ведущий скромно представил его «Джон Себастиан», чем вызвал новую волну аплодисментов. Себастиан на ходу шутливо потряс в воздухе воздетыми руками, отпил немного воды из стоявшего на усилителе стаканчика и, подойдя к микрофону, начал говорить всё то, что разными словами говорили практически все исполнители в эти дни: какая, мол, классная тусовка, как он счастлив здесь выступать, хотя сначала не хотел, но его друг Чип Монк, которого вы все хорошо знаете, уговорил его, и вот он здесь... Наверно, только человек с очень острым слухом мог уловить в его словах и в тоне тонкую издёвку. Над чем же и кем — этого, пожалуй, не знал и сам певец. Ещё со времён существования группы «Lovin» Spoonful» его знали как весёлого циника, умевшего ввернуть острое слово даже там, где в этом не было особой необходимости (этим он тоже напоминал своего знаменитого британского тёзку). И эту репутацию он подтвердил на фестивале одной фразой: «Ребят, любите друг друга, но не забудьте убрать после себя мусор». Впрочем, тогда на это мало кто обратил внимание. Публика была уже в таком состоянии, когда смысл сказанного почти не доходит до сознания — главнее был сам факт того, что ей что-то сказали, и ей это пришлось по душе на интуитивном уровне.
Затем Себастиан начал петь. Видимо, находясь под впечатлением от новости о рождённом на фестивале младенце, он запел «Young generation», посвятив её новорожденному. Льюис, весь красный от смущения и удовольствия, слушал, раскрыв рот; Флоренс, улыбаясь, прижалась щекой к его плечу. Стоявший чуть позади них Стюарт невольно залюбовался парой, в первый раз отметив про себя, что они хорошо смотрятся вместе... и неожиданно его кольнуло осознание этого простого факта, рядом с которым он жил уже второй год, но или не замечал его, или не придавал ему значения. И сейчас, глядя на них, он испытывал ощущение пустоты в себе.
Льюису же и Флоренс казалось, что Себастиан поёт для них:
О, почему считает юность: мы — отстой?
Их мысли заняты всё время лишь собой.
Я был в молодости сам таким давным-давно —
Моложе, чем они — но их порыв знаком.
Себя в решётку спрятав правил основных,
Прогуливая школу дождиком грибным...
Со временем, конечно, много я забыл,
Но я вспомню всё, что должен мой ребёнок в жизни знать,
Чтоб он вопросы мог мне задавать...
«Интересно, что Льюис поймёт в этой песне?» — подумал Стюарт, глядя на то, как слушал песню его друг. Иногда он относился снисходительно к Льюису — в особенности когда речь шла о том или ином восприятии жизни, действительности и мира в целом.
И примет всё ребёнок мой, что знаю я.
Мой страх ему — как комикс: я боялся зря... —
задушевно доносилось со сцены.
Наконец Себастиан закончил песню.
— А клёво он стариков протянул, правда? — обратился Льюис к Стюарту, закончив аплодировать.
Стюарт пожал плечами:
— Я не услышал, чтоб он их протягивал. Вроде обычная песня, без всякого издевательства. Хорошая и добрая.
— А ты представь, — убеждённо заговорил Льюис, — сидит такой весь из себя грустный предок и думает, почему это с сыном он общий язык найти не может.
— И в чём тут издевательство? По-моему, это — трагедия...
— Тра-ге-дия? — насмешливо протянул Льюис. — Стю, а как можно найти общий язык с предками, которые эту войну затеяли? Вот о чём с ними вообще говорить?
— Ты думаешь, — возразил Стюарт, — что тебе со своим будущим сыном не о чем будет поговорить? И что вы не найдёте ни тем общих, ни языка? Ты его выслушать не сможешь, если нужда придёт? Ты ж главного не услышал, Лью: предок в песне не просто сидит и страдает, а пытается примириться с сыном. А вот ему-то, сыну его, всё пофиг, потому что на уме — только девчонки да кайф.
— Во-первых, — напыжился Льюис, — я никуда не пошлю его воевать. А нас только и делают, что посылают. Те же самые предки. Во-вторых, ты думаешь, тот предок в молодости не зажигал? Ещё как, чувак, можешь мне поверить. — Он подмигнул Стюарту. — Кайф да девчонки — это всё, что нужно от жизни, когда б ты не жил. Разве нет? — Льюис приобнял Фло.
Стюарт хотел возразить, но на сцене, откуда уже ушёл Себастиан, началось движение. Одна за другой стали появляться экзотические фигуры с электроинструментами — видимо, сцену уже высушили, — среди которых выделялся невысокий мексиканец с узким лицом. Прищуренные глаза и время от времени поднимавшаяся вверх губа с усиками над ней делали его похожим на хорька.
Это был молодой, но необузданный в своей экспрессии Карлос Сантана со своей группой...
Эпилог. 18 августа. Первая половина дня
Они сидели втроём посреди грязного, изгаженного поля, в компании таких же, как они, немногочисленных слушателей, и слушали, как Джими Хендрикс играл «Звёздно-полосатый флаг». Гитара выдавала нечто невероятное: начиная воспевать страну, она тут же захлёбывалась истеричными, визгливыми и рваными звуками, в которые превращался гордый гимн, и Стюарту слышались в них рёв вертолётов, крики умирающих, крушение надежд и «плохие трипы». Когда же звуки снова становились обрывками гимна, это воспринималось как кощунство и издевательство.
Они сидели втроём — Стюарт, Льюис и держащая ребёнка Флоренс между ними. У Молли начались схватки ещё в субботу, и её еле успели отправить в медпалатку. Чарли и Ким умчались в воскресенье на мотоцикле — Чарли повёз рожать свою подругу в один из близлежащих городков. Разошлись и разъехались «хиппи выходного дня» — студенты и офисные клерки, которые любили на уик-ендах примерить к себе личину неформалов. Уехали «пять автобусов из Орегона», увозя орегонско-калифорнийских хиппи обратно на шею Кену Кизи. Заканчивалась музыкальная феерия — скромно, почти незаметно, несмотря на то, что на сцене блистал Хендрикс. Позади были три бесконечных дня, в которые вместилась чуть ли не вся жизнь, выступления, каждое из которых осталось ярким следом, пятном, даже шрамом. Позади была страшная субботняя гроза, после которой казалось, что фестиваля не будет — но он восстал Фениксом из пепла и снова заиграл всеми музыкальными красками. Стюарту запомнилось всё — каждая минута, каждый звук, каждое слово и нота — но особенно ему запомнилось полуторачасовое ночное выступление «The Who»...
...И была ночь с субботы на воскресенье — ночь тёмная, и мокрая, и грязная, уже унесшая с собой одну жизнь и извергавшая из себя кошмары войны, смерти и бессилия...
Над полем, беспомощно распластанным под небом и тяжестью тысяч человеческих тел, которых недавно омыла жуткая гроза, робко взмывали звуки музыки. Они были такие же грязные и рваные, как и люди, сидевшие на скользкой земле. Но людям было всё равно, что они там сидели, что засохшей грязью покрылись их тела, а волосы спутались на головах в непродираемые колтуны. И тем более всё равно было звукам.
Со сцены раздался дрожащий высокий голос Рода Долтри:
— See me... Feel me... Touch me... Kill me...
Каждый призыв сопровождался ударом по струнам и нежно шелестящей дробью барабанщика по тарелкам. Каждый раз певец переводил дух, словно ему не хватало воздуха, словно пронесшаяся днём гроза не освежила мир, а, наоборот, погрузила его в беспросветную тьму, из которой не было никакого выхода. Яркие прожекторы, ещё вчера ночью солнечно ослеплявшие выступавших музыкантов, в эту ночь словно потускнели от безысходности и неуверенности в себе и лишь подсвечивали сзади худощавые фигуры четверых наглецов, стоявших на мокрой сцене и игравших мольбу о свете.
Время от времени от гитары отлетали искорки. Гитарист иногда фальшивил, но на это никто не обращал внимания: всё перекрывалось настоящими, неподдельными эмоциями песни.
— See me... Feel me... Touch me... Kill me...
Робкая мольба перерастала в грозный призыв, молитва становилась криком. Хрупкий человек стоял напротив Вселенной и кричал ей в лицо. «Эй, Бог! Слышишь? Ты сам создал меня, по своему образу и подобию! Ты сделал из меня Творца — такого же, как и Ты Сам! Что ж ты, ё-моё, ревнуешь меня к самому себе? Вот же я — посмотри! Я не прячусь, не боюсь; я смело смотрю в твои чёрные, как Вселенная, глаза, и призываю тебя на равных: убей меня — и давай вместе создадим новый мир! Мир, где не будет грязи, не будет тьмы, не будет войны; мир, где будет лишь мир, свет, счастье и музыка. Наша с тобой музыка — слышишь меня? Неужели Ты не сможешь быть моим соавтором? Я слышу твою музыку — а слышишь ли ты мою?»
К певцу присоединился побледневший от напряжения гитарист, и они пели дуэтом. Из глубины сцены накатывал рокот ударных, словно возвещающий начало — чего? сотворения? уничтожения? В связке с ней бас-гитарист чётко и уверенно выводил свою партию, подчёркивая ритм действия.
И на востоке постепенно засветлело...
— Льюис, — неожиданно сказала Флоренс, прижавшись щекой к его плечу, — давай назовём малыша Стюартом.
Льюис резко повернулся к ней и встретился с её взглядом — просящим и в то же время спокойно-уверенным, будто девушка знала, что ей не откажут. На секунду Льюиса окатила волна ревности, и он кинул взгляд на друга, для которого, казалось, сейчас не существовало ничего, кроме гитарного безумия.
— Ты действительно этого хочешь?
Девушка молча кивнула. Льюис с минуту помолчал, что-то обдумывая и испытующе глядя то на подругу, то на Стюарта, наконец медленно произнёс:
— Ну... ладно, давай. В конце концов, он помогал тебе, пока я... — Парень не договорил: девушка мягко зажала ему рот ладонью.
— Спасибо, Лью, — Девушка отняла ладонь от его губ и нежно его поцеловала. — Я люблю тебя.
Парень улыбнулся — как-то робко, неверяще. На языке вертелся вопрос, но после этих слов он так и не решился его задать.
Стюарт же продолжал не отрываясь смотреть на сцену, и в голове у него медленно прокручивались картины недавнего прошлого, всплывали обрывки фраз и речей, слышанные им из телевизора, на выступлениях, на демонстрациях...
... Есть у меня мечта: однажды страна наша, осознав истинный смысл своей веры, станет его воплощением...Есть у меня мечта: однажды на багровых холмах Джорджии потомки бывших рабов смогут разделить трапезу братства с потомками бывших рабовладельцев... Есть у меня мечта: однажды там, в Алабаме, штате жестоких расистов... чернокожие мальчишки и девчонки возьмутся за руки с белыми мальчишками и девчонками, словно братья и сестры... Есть сегодня у меня мечта...
...Президент Джонсон дал понять, что ФБР следит за всеми антивоенными выступлениями...
... Я слышу зов своего поколения, но сказать мне ему нечего...
... На сцене я занимаюсь любовью с тысячами человек, а потом иду домой и засыпаю в одиночестве...
... Послушайте! Я не говорю ни о какой революции. Я не говорю ни о каких демонстрациях. Я говорю лишь о веселье. Я говорю о любви...
... Принесите мне их головы!..
... Они сидели втроём посреди загаженного поля, по которому ходили кучки добровольцев и собирали в пакеты весь мусор, оставшийся после трёхдневного праздника. Немногочисленные оставшиеся — несколько тысяч — толпились возле сцены, рискуя снова получить звуковые ожоги. А в это время под рукой злого (или, может, чересчур правдивого?) волшебника «Звёздно-полосатый флаг» незаметно превратился в «Лиловый туман»:
Purple haze are in my brain...
