Эта странная история случилась в середине прошлого века.
Когда из Нежина выгнали нацистов, в подвалах гестапо нашли девочку-комсомолку, полумертвую от пыток.
Левая кисть ее была сожжена в пепел, на ногах не было ни одного ногтя, в колени были вбиты длинные гвозди, и это только малая часть того, что с ней сделали. Но органы были в порядке, а лицо и вовсе не пострадало. Видно, наши поспели вовремя.
Ее звали Олей. Несколько месяцев она провела в госпитале, где ее выхаживал молодой врач по имени Роман. Она держалась стойко, перенесла несколько операций, заново училась ходить, и Роман водил ее на танцы, чтобы учение шло быстрей.
Оля была очень хороша собой. То, что ей довелось пережить, влило в ее взгляд особую, пронзительную серьезность, будто она жила на земле уже тысячи лет, хоть и имела вид молодой девушки. Родителей ее убили, друзей-комсомольцев тоже. Кроме Романа, у нее никого не было.
Разумеется, он был влюблен в нее. Оля бредила театром и заразила Романа своей страстью. По ночам они вдвоем декламировали в лицах «Лісову пісню"* и «Ревизора».
_____________________________
*Драма-феерия Леси Украинки. — прим. авт.
За романом Романа наблюдал весь госпиталь. В ночь, когда должно было произойти нечто серьезное, из Олиной палаты выгнали (ну, или «перевели», если выражаться деликатно) двух других пациенток, и потом медсестры столпились у порога и слушали за дверью Олины стоны, закатывая глаза друг перед дружкой. Потом донесся крик Романа:
— Что, тебя там... и это тоже?
Они расписались, как только Оля заново научилась ходить и стоять.
Война кончилась, Оля доучилась в школе и вместе с Романом отправилась покорять столицу.
Они поступили в киевский театральный. Оля двигалась с трудом, на руке у нее был протез, — но она была красива, талантлива, к тому же у нее был орден Отечественной Войны. Роман неожиданно для всех оказался прирожденным комиком.
Карьера их развивалась как нельзя лучше. После института Оля сразу оказалась в эпицентре театральной жизни. Романа, который окончательно оставил медицину, тоже приняли в труппу, хоть и на вторые роли. Олиными партнерами по сцене всегда оказывались другие актеры, прожженные герои-любовники, но это никак не влияло на прочность их с Романом семьи.
У них было двое детей. Олины ноги почти не давали о себе знать, и со стороны невозможно было поверить, что она заново училась ходить. Ее мечта сбылась: Оля стала блистательной Ольгой Николаевной, примой столичного театра.
***
В 1954 году их труппа с триумфальным успехом гастролировала в ГДР.
Обычно из Союза не выпускали более одного члена семьи, отдавая приоритет мужчинам, но для орденоносной Ольги Николаевны сделали исключение. (Впрочем, их дети все равно оставались в Киеве, на попечении у друзей-актеров.)
Это был первый их выезд за границу. Новые города и новая речь, успех, бурная (насколько это было возможно для них, советских актеров) светская жизнь увлекли, закружили Ольгу Николаевну, и ее щеки алели без всяких румян. Фотографии Schöne Оlg`и не сходили со страниц газет и журналов, поклонники забрасывали ее цветами, целовали ей руки, требовали автографы, бормоча что-то на языке, который когда-то был ненавистным, а теперь стал языком новых встреч и впечатлений. Германия оказалась яркой, завлекательной, блещущей огнями театров, ресторанов, отелей и фар.
Среди многих поклонников Ольги Николаевны выделялся один, рыжеволосый, спортивного вида, неизменно элегантный и обаятельный. Его представили как сотрудника советской миссии в Берлине, члена компартии. Он неплохо говорил по-русски.
При его появлении Ольга Николаевна превращалась, как по волшебству, из нежной Мавки* в порочную маркизу де Мертей**: загадочно улыбалась, гнулась пантерой и хохотала холодным театральным смехом-колокольчиком, избегая взглядов мужа.
________________________
*Героиня «Лісової пісні» Леси Украинки. — прим. авт.
**Героиня романа де Лакло «Опасные связи», часто инсценируемого в театрах. — прим. авт.
Сотрудник советской миссии тоже вел себя странно: зацеловал Ольге Николаевне руки до блеска, не отпускал ее с танцплощадки, шептал ей что-то на ухо, и Ольга Николаевна, обычно не подпускавшая к себе таких наглецов, никак не выказывала свого недовольства.
— Оленька, кто он? В чем дело? Ты его знаешь? — допытывался муж, когда они остались в номере.
Ольга Николаевна кивнула, закрыв лицо руками.
— Он был ТАМ. В подвалах...
Роман застонал.
—... Он не узнал меня. Зато я его узнала.
— Ты уверена? Все-таки член партии, наш человек. Как же так? Да и времени столько прошло. Десять лет... Ты могла и обознаться.
— Уверена. Я узнала бы его и через пятьдесят лет. ТАКОЕ не забывают, — сказала Ольга Николаевна, и Роман поежился, как ежился всегда, когда она говорила о том, что ей пришлось перенести. (Это случалось очень редко.)
— Тогда нужно сообщить властям. Если это враг — мы обязаны...
— Да-да, конечно, — торопливо сказала Ольга Николаевна. — Но, Ромочка...
— Что?
— Скоро... через пять минут за мной приедет машина. Он сделает так, чтобы люди, которые... ну, нас оберегают — чтобы они ничего не знали. У него большие связи... Рома, Ромочка, ты знаешь, все эти годы я ни разу не изменила тебе. Отпусти меня, пожалуйста! Позволь мне этот один-единственный раз. Я знаю, это ужасно, мерзко, гнусно, мне и самой отвратительно об этом думать, но...
— Зачем? — глухо спросил Роман.
— Я хочу отомстить ему. Хочу, чтобы он пережил хоть малую часть того, что пережила я. Все эти годы я думала об этом, мечтала, как я встречу кого-нибудь из них... буду красивой и знаменитой, меня не узнают, и я соблазню их, и потом... Пожалуйста, Ромочка, пожалуйста!
— Что ты хочешь с ним сделать?
— Я потом тебе... ладно?
— Я боюсь за тебя. Может, не надо?
— Ну пожалуйста, Ромочка! Пожалуйста...
— Ладно. Постарайся только... не слишком... Ну, ты поняла меня.
Ольга Николаевна кивнула, подошла к мужу, крепко обняла его, глянула в зеркало — и выбежала вон.
***
Когда она вернулась — Роман сидел в том же кресле, в той же позе.
Застыв в дверях, она выдержала его долгий взгляд, затем вдруг бросилась к нему, упала перед ним и спрятала голову у него на коленях.
— Ромочка, прости меня, — рыдала она. — Прости! Я... я не смогла. Не смогла ничего сделать... Только... он меня... и эта ужасная, гнусная ночь, которая станет теперь между нами... Прости, прости, прости...
Она захлебывалась слезами. (оман гладил, целовал, утешал ее, затем отвел в постель. Ольга Николаевна жалась к его рукам, целовала их, потом стала заговариваться, бормотать, глотать концы слов... Через несколько минут она крепко спала.
На лице ее, мокром от слез, расплылась блаженная улыбка, какой Роман никогда не видел у нее...
Назавтра труппа отбыла домой, в Киев.
С этой поры Ольга Николаевна и Роман не разлучались ни на миг. Они будто заново помолодели: ходили в обнимку, шептались, секретничали, трогали друг друга, смущая своими интимостями коллег и прохожих. Ольга Николаевна, и прежде красавица, расцвела так, что на нее оборачивались, где бы она не появилась. Она имела бы сотни ухажеров, если бы не была так явно поглощена Романом и его любовью.
Они прожили вместе пятьдесят два года. Их считали идеальной актерской парой.
Перед смертью Роман сказал ей:
— В ту ночь в Берлине, когда ты была с ним, я не остался в номере. Я сел на велосипед* и поехал за тобой.
________________________
*В некоторых немецких отелях есть традиция держать велосипеды для удобства клиентов. — прим. авт.
Ольга Николаевна ахнула.
— Я не видел вас, — продолжал Роман, — но я стоял под окном. Я слышал, как ты кричала... Слышал, как просила, умоляла его — «еще! еще! пожалуйста!...» Я все слышал. Потом вернулся. Когда ты уснула, я поехал к нему. Я требовал, чтобы он рассказал мне: что он такого с тобой делал, от чего тебе было так хорошо. Я ведь понял, что там, в подвалах, тебя пытали не только болью... У меня был бутафорский пистолет из «Бронепоезда»... Я угрожал ему, и он рассказал мне. Все, что я делал с тобой после той поездки, я знаю от него. Все, что сводило тебя с ума... Он много, много рассказал мне... Потом я его убил.
Ольга Николаевна закричала.
— Это было громкое убийство. Когда мы уезжали, я отвлекал тебя, чтобы ты не видела, о чем пишут все газеты... Я сбил его ударом в челюсть, и потом размозжил ему голову бюстом Карла Маркса. Он издох, как собака...
***
Она пережила мужа на несколько лет и умерла в конце 1990-х, в нищете, как и большинство старых актеров.
Когда из Нежина выгнали нацистов, в подвалах гестапо нашли девочку-комсомолку, полумертвую от пыток.
Левая кисть ее была сожжена в пепел, на ногах не было ни одного ногтя, в колени были вбиты длинные гвозди, и это только малая часть того, что с ней сделали. Но органы были в порядке, а лицо и вовсе не пострадало. Видно, наши поспели вовремя.
Ее звали Олей. Несколько месяцев она провела в госпитале, где ее выхаживал молодой врач по имени Роман. Она держалась стойко, перенесла несколько операций, заново училась ходить, и Роман водил ее на танцы, чтобы учение шло быстрей.
Оля была очень хороша собой. То, что ей довелось пережить, влило в ее взгляд особую, пронзительную серьезность, будто она жила на земле уже тысячи лет, хоть и имела вид молодой девушки. Родителей ее убили, друзей-комсомольцев тоже. Кроме Романа, у нее никого не было.
Разумеется, он был влюблен в нее. Оля бредила театром и заразила Романа своей страстью. По ночам они вдвоем декламировали в лицах «Лісову пісню"* и «Ревизора».
_____________________________
*Драма-феерия Леси Украинки. — прим. авт.
За романом Романа наблюдал весь госпиталь. В ночь, когда должно было произойти нечто серьезное, из Олиной палаты выгнали (ну, или «перевели», если выражаться деликатно) двух других пациенток, и потом медсестры столпились у порога и слушали за дверью Олины стоны, закатывая глаза друг перед дружкой. Потом донесся крик Романа:
— Что, тебя там... и это тоже?
Они расписались, как только Оля заново научилась ходить и стоять.
Война кончилась, Оля доучилась в школе и вместе с Романом отправилась покорять столицу.
Они поступили в киевский театральный. Оля двигалась с трудом, на руке у нее был протез, — но она была красива, талантлива, к тому же у нее был орден Отечественной Войны. Роман неожиданно для всех оказался прирожденным комиком.
Карьера их развивалась как нельзя лучше. После института Оля сразу оказалась в эпицентре театральной жизни. Романа, который окончательно оставил медицину, тоже приняли в труппу, хоть и на вторые роли. Олиными партнерами по сцене всегда оказывались другие актеры, прожженные герои-любовники, но это никак не влияло на прочность их с Романом семьи.
У них было двое детей. Олины ноги почти не давали о себе знать, и со стороны невозможно было поверить, что она заново училась ходить. Ее мечта сбылась: Оля стала блистательной Ольгой Николаевной, примой столичного театра.
***
В 1954 году их труппа с триумфальным успехом гастролировала в ГДР.
Обычно из Союза не выпускали более одного члена семьи, отдавая приоритет мужчинам, но для орденоносной Ольги Николаевны сделали исключение. (Впрочем, их дети все равно оставались в Киеве, на попечении у друзей-актеров.)
Это был первый их выезд за границу. Новые города и новая речь, успех, бурная (насколько это было возможно для них, советских актеров) светская жизнь увлекли, закружили Ольгу Николаевну, и ее щеки алели без всяких румян. Фотографии Schöne Оlg`и не сходили со страниц газет и журналов, поклонники забрасывали ее цветами, целовали ей руки, требовали автографы, бормоча что-то на языке, который когда-то был ненавистным, а теперь стал языком новых встреч и впечатлений. Германия оказалась яркой, завлекательной, блещущей огнями театров, ресторанов, отелей и фар.
Среди многих поклонников Ольги Николаевны выделялся один, рыжеволосый, спортивного вида, неизменно элегантный и обаятельный. Его представили как сотрудника советской миссии в Берлине, члена компартии. Он неплохо говорил по-русски.
При его появлении Ольга Николаевна превращалась, как по волшебству, из нежной Мавки* в порочную маркизу де Мертей**: загадочно улыбалась, гнулась пантерой и хохотала холодным театральным смехом-колокольчиком, избегая взглядов мужа.
________________________
*Героиня «Лісової пісні» Леси Украинки. — прим. авт.
**Героиня романа де Лакло «Опасные связи», часто инсценируемого в театрах. — прим. авт.
Сотрудник советской миссии тоже вел себя странно: зацеловал Ольге Николаевне руки до блеска, не отпускал ее с танцплощадки, шептал ей что-то на ухо, и Ольга Николаевна, обычно не подпускавшая к себе таких наглецов, никак не выказывала свого недовольства.
— Оленька, кто он? В чем дело? Ты его знаешь? — допытывался муж, когда они остались в номере.
Ольга Николаевна кивнула, закрыв лицо руками.
— Он был ТАМ. В подвалах...
Роман застонал.
—... Он не узнал меня. Зато я его узнала.
— Ты уверена? Все-таки член партии, наш человек. Как же так? Да и времени столько прошло. Десять лет... Ты могла и обознаться.
— Уверена. Я узнала бы его и через пятьдесят лет. ТАКОЕ не забывают, — сказала Ольга Николаевна, и Роман поежился, как ежился всегда, когда она говорила о том, что ей пришлось перенести. (Это случалось очень редко.)
— Тогда нужно сообщить властям. Если это враг — мы обязаны...
— Да-да, конечно, — торопливо сказала Ольга Николаевна. — Но, Ромочка...
— Что?
— Скоро... через пять минут за мной приедет машина. Он сделает так, чтобы люди, которые... ну, нас оберегают — чтобы они ничего не знали. У него большие связи... Рома, Ромочка, ты знаешь, все эти годы я ни разу не изменила тебе. Отпусти меня, пожалуйста! Позволь мне этот один-единственный раз. Я знаю, это ужасно, мерзко, гнусно, мне и самой отвратительно об этом думать, но...
— Зачем? — глухо спросил Роман.
— Я хочу отомстить ему. Хочу, чтобы он пережил хоть малую часть того, что пережила я. Все эти годы я думала об этом, мечтала, как я встречу кого-нибудь из них... буду красивой и знаменитой, меня не узнают, и я соблазню их, и потом... Пожалуйста, Ромочка, пожалуйста!
— Что ты хочешь с ним сделать?
— Я потом тебе... ладно?
— Я боюсь за тебя. Может, не надо?
— Ну пожалуйста, Ромочка! Пожалуйста...
— Ладно. Постарайся только... не слишком... Ну, ты поняла меня.
Ольга Николаевна кивнула, подошла к мужу, крепко обняла его, глянула в зеркало — и выбежала вон.
***
Когда она вернулась — Роман сидел в том же кресле, в той же позе.
Застыв в дверях, она выдержала его долгий взгляд, затем вдруг бросилась к нему, упала перед ним и спрятала голову у него на коленях.
— Ромочка, прости меня, — рыдала она. — Прости! Я... я не смогла. Не смогла ничего сделать... Только... он меня... и эта ужасная, гнусная ночь, которая станет теперь между нами... Прости, прости, прости...
Она захлебывалась слезами. (оман гладил, целовал, утешал ее, затем отвел в постель. Ольга Николаевна жалась к его рукам, целовала их, потом стала заговариваться, бормотать, глотать концы слов... Через несколько минут она крепко спала.
На лице ее, мокром от слез, расплылась блаженная улыбка, какой Роман никогда не видел у нее...
Назавтра труппа отбыла домой, в Киев.
С этой поры Ольга Николаевна и Роман не разлучались ни на миг. Они будто заново помолодели: ходили в обнимку, шептались, секретничали, трогали друг друга, смущая своими интимостями коллег и прохожих. Ольга Николаевна, и прежде красавица, расцвела так, что на нее оборачивались, где бы она не появилась. Она имела бы сотни ухажеров, если бы не была так явно поглощена Романом и его любовью.
Они прожили вместе пятьдесят два года. Их считали идеальной актерской парой.
Перед смертью Роман сказал ей:
— В ту ночь в Берлине, когда ты была с ним, я не остался в номере. Я сел на велосипед* и поехал за тобой.
________________________
*В некоторых немецких отелях есть традиция держать велосипеды для удобства клиентов. — прим. авт.
Ольга Николаевна ахнула.
— Я не видел вас, — продолжал Роман, — но я стоял под окном. Я слышал, как ты кричала... Слышал, как просила, умоляла его — «еще! еще! пожалуйста!...» Я все слышал. Потом вернулся. Когда ты уснула, я поехал к нему. Я требовал, чтобы он рассказал мне: что он такого с тобой делал, от чего тебе было так хорошо. Я ведь понял, что там, в подвалах, тебя пытали не только болью... У меня был бутафорский пистолет из «Бронепоезда»... Я угрожал ему, и он рассказал мне. Все, что я делал с тобой после той поездки, я знаю от него. Все, что сводило тебя с ума... Он много, много рассказал мне... Потом я его убил.
Ольга Николаевна закричала.
— Это было громкое убийство. Когда мы уезжали, я отвлекал тебя, чтобы ты не видела, о чем пишут все газеты... Я сбил его ударом в челюсть, и потом размозжил ему голову бюстом Карла Маркса. Он издох, как собака...
***
Она пережила мужа на несколько лет и умерла в конце 1990-х, в нищете, как и большинство старых актеров.
