Едва за ними захлопнулась дверь, словно гильотиной отрубившая от них эти липкие, грязные щупальца внешнего мира, он набросился на неё как грабитель, пытающийся сорвать вожделенную драгоценность. Она, вспыхнув неделей сдерживаемой страстью, мгновенно устремилась к нему навстречу. Он срывал с неё одежду, только изредка касаясь губами мелькающие перед ним всё более и более обнажающиеся участки её тела. Лифчик слетел со своей хозяйки, как будто испугавшись его приближающейся руки. Руки, словно на едином дыхании тут же опустившуюся вниз и сдвинувшую в сторону её трусики.
Когда он успел достать свою распираемую вожделением плоть, она даже не заметила. Но он ворвался в неё всей своей накопленной и нерастраченной страстью. Стремительность была такова, что даже её крик не уместился в промежутке между его первым, вторым, третьим ударами...
Но, не успев сделать и пяти движений, он неожиданно замер. И, задыхаясь от охватившего его вожделения, тщетно силясь придать своему голосу равнодушно-спокойную интонацию, прошептал:
* Знаешь, Любимая, я что-то сегодня совсем не настроен на секс. Не стоит что-то. Давай просто посидим, поговорим за жизнь...
Её глаза сперва округлились, а потом стали буквально квадратными от охватившего её ужаса. Там, внутри себя она явственно ощущала распиравшее и пульсирующее в ней неутолимой жаждой его огромное, раскалённое, любящее сердце. Что он сказал? Что произнёс? Как такое может случиться?
Но он не дал ей прийти в себя от второго за каких-то десять секунд шока. Он взял её так, как не брал ещё никто и никогда, как она мечтала каждый день, каждый час с того самого мига, как впервые осознала себя Женщиной. И оргазм ворвался в неё, в её ещё совсем не готовое тело. Ворвался в самую душу, затапливая новой, неожиданной волной любви к этому, ещё не вполне знакомому, но уже столь близкому и дорогому для неё мужчине.
* Да ты, оказывается, садист... — словно выдохнула она, безуспешно пытаясь справиться с нахлынувшим на неё головокружением.
* Да! — в продолжение её интонации тоном, не допускающим ни малейших сомнений, прошептал он...
Подождав, когда она переведёт дыхание, опустившись перед ней на колени, он, нисколько не смущаясь своей вздыбленной из расстёгнутых джинсов плоти, стал медленно стягивать с неё подмокшие трусики. Он растягивал удовольствие, и она, зная это, его не торопила. Потом он коснулся поцелуем её лобка, словно консервным ножом вспорол языком смыкание её губ и одним движением головы вниз вскрыл её лоно, немедленно извергнувшее на его губы целый поток любовного нектара. Он вдыхал самый восхитительный аромат в мире, впитывал её сок, втягивая в себя каплю за каплей всё то, что она, казалось, накопила в себе за бесконечную неделю их такой долгой разлуки.
Наконец, испив чашу до последней капли, он выпрямился и, раздеваясь, произнёс:
— Прости, всё получилось так быстро. С мужем у тебя хоть по пять минут получается, а я, наверное, и на это неспособен...
Он поднял на неё взгляд, полный озорного лукавства но, вместо предвиденного комплимента совершенно неожиданно наткнулся на леденящий душу ответ:
— Не смей так говорить! Про мужа. С ним у меня никогда ничего подобного не было. Иначе я ни за что не была бы сейчас здесь.
И после двух ударов сердца тихо добавила — с тобой...
Потом они не спеша направились в душ. Как ни странно, но в душе они просто мылись, поливая друг дужку из многодырчатой лейки и смазывали свои тела розовым ароматным шампунем. Сперва они мыли друг дружку, даже не помышляя о любовных играх. Но постепенно его пальцы всё чаще задерживались на её груди, а его губы — на её шее. Её рот тоже находил себе на его теле всё новые и новые мишени для поцелуев, и вскоре не целованных мест на нём практически не осталось. И это было прекрасно! Они молча готовились к чему-то гораздо большему, всезахватывающему и всепоглощающему. Они настраивали друг друга на большую, огромную Любовь, которая так неожиданно, и, как им казалось — незаслуженно снизошла на них с самого неба.
Выйдя из душа он зачем-то взял огромную пивную кружку и наполовину наполнил её водой из-под крана. А потом, совершенно неожиданно для неё извлёк из принесённой с собой замусоленной картонки... шикарную алую розу с огромным, распустившимся бутоном.
* Я знаю, ты не сможешь забрать этот цветок с собою домой — глядя ей прямо в глаза сказал он, — но эти минуты, которые мы проведём с тобой здесь и сейчас, и я, и эта роза будем только твоими...
* Спасибо! — прошептала она, подошла к нему, нежно поцеловала в губы и, молча, взяв за руку, увлекла за собой в спальню...
В спальне она медленно опустилась на огромный диван, не торопясь улеглась на спину и слегка развела согнутые в коленях ноги. Она легла так, как уже миллионы лет женщины ложатся перед своими возлюбленными. Так, как для него, казалось, ещё никто и никогда не ложился. Но он молча и недвижно стоял у края дивана и смотрел на неё. Нет, он не бесстыдно осматривал её наготу. Он мысленно уже сливался с ней в любовных объятиях. Он уже трепетно соединял с ней своё тело, свои чувства, свою душу. Она чувствовала в его взгляде такую живую волну любви и нежности, что ей самой казалось, случись в эту минуту пожар или землетрясение — и она покинет это ложе уже удовлетворённой. И ему так не хотелось обрывать это сладчайшее ощущение близости.
Но наконец он подошёл к ней поближе и уже повторно за этот день встал пред ней на колени. Его дыхание обожгло её бёдра, ещё не случившееся касание их губ заставило вздрогнуть. Спина её слегка прогнулась, как бы ещё более устремляя её бёдра к нему навстречу. Словно она пыталась сблизиться с ним даже ближе, чем может вместить в себя слово «близость».
Касание его губ было едва-едва уловимым. Она скорее угадала, нежели почувствовала — вот оно, долгожданное, то, чего она ждала не меньше него. Оно начинается. Тихий, такой манящий и словно невызревший полустон-полувздох приоткрыл её уста, с тем, чтобы они уже не смолкали за всю их дальнейшую встречу.
А он ласкал её губки своими губами, легко и нетребовательно касался кончиками пальцев её чутких бёдер. Его нос неприкасаемо парил над сомкнутыми губками, то приближаясь к лобку, то снова и снова от него отдаляясь. Вот язычок горячей точкой коснулся её тела и она слегка подалась навстречу этому прикосновению, тщетно надеясь, что вот-вот язычок проникнет за сомкнутую преграду и произойдёт встреча двух раскалённых от вожделения тел. Но он отшатнулся от неё, словно это не она, а он сам был этим её движением. Потом эта игра повторилась снова и опять она, обманувшись в его намерении, опустилась своей восхитительно упругой попкой на мягкие ткани постели, так и не дождавшись проникновения...
Пока его язык отвлекал её внимание, его вездесущая ладонь легла на её ягодицы. Убедившись, что она по прежнему будоражаще великолепна, ладонь двинулась к месту их любовной игры. При этом один пальчик, по видимому — самый шаловливый, как бы промежду прочим проскользнул между начинающихся от самой попки губок, слегка раздвинул их и — лёгкой бестией проскользнул прямо в её лоно. Не так глубоко, чтобы это назвать — «вошёл», но и не так мелко, чтобы она смогла сдержаться и не нарушила и без того учащённого ритма своего дыхания.
Что пальчик увидел внутри неё он никому не сказал. Слегка потёрся о горячие узкие стенки входа и сразу же вышел обратно, но как бы ненадолго задержался между её, уже слегка раскрытых и по прежнему ласкаемых его языком губок. Прошёл чуть выше, помедлил, словно отдышался, и продвинулся ещё, пока не коснулся небольшого, но явно командующего всей этой местностью возвышения. Пальчик поклонился сему начальничку уважительным поклоном и, едва касаясь, расточая почтительность и нежность, погладил. А потом шалунишка-пальчик, словно заручившись одобрительным начальственным кивком, начал поглаживать всё увеличивающийся и уплотняющийся холмик всё новыми и новыми ласкающими прикосновениями. При этом его движения с каждым разом становились всё более и боле размашистыми; пальчик, поднимаясь вверх, охватывал всё больше и больше, но каждый раз непременно возвращался обратно.
А она тем временем дышала всё чаще и чаще, всё быстрее и быстрее. С высоты подложенной под её голову подушки она видела счастливое выражение его лица. Руками она несильно прижимала его голову к себе, до времени даже не помышляя направить его в иную, отличную от его устремления сторону. Она сливала ритм своих едва уловимых движений с ритмом его дыхания. Но в её глазах уже разгорался маленький огонёк желания. Желания позвать его губы навстречу своей груди. Желание ускорить сладчайший миг его проникновения...
Но пока она сдерживала этот ещё не окрепший порыв. Она отдавалась своему мужчине не столько телом, сколько своим доверием. Она словно шептала: «Ты — мой Мужчина, и я верю, что только ты один знаешь, что нам сейчас нужно». И он, конечно же, слыша её безмолвный голос, продолжал вести её по дороге их большой и обоюдной любви...
Однако, видать, пальчик-шалун с «начальником» так до конца договориться и не смогли. И тогда на смену пальцу пришёл более опытный переговорщик — язык! Не то обиженный, не-то откомандированный палец скрылся в уже разведанной им только что ближайшей пещерке и от обиды с яростью принялся терзать её стенки...
Но и ласки языком и пальцем были недолги, ибо его мужское терпение уже было исчерпано. Оставляя горячим языком влажный след на её лобке, животе, непростительно мало задержавшись над её восхитительным пупком, он не торопливо двинулся своими губами в сторону её груди. Его губы, не касаясь соска, накрыли весь ореол и в тот же миг его истомившаяся плоть наконец-то воссоединилась с её лоном.
Они воссоединились, но не прониклись... Его рот страстно, неистово втягивал в себя её грудь. Рука, не касаясь соска другой груди, в ритме движений его бёдер словно разглаживала яркий ореол второй груди. Но внутри её лона по прежнему безраздельно царствовали лишь жар, вожделение и томление.
А он снова не торопился овладеть любимой. Он словно слизывал головкой своего маленького друга источаемую ей влагу, снова и снова поднимался вверх между её перевозбуждённых губок только затем, чтобы опять и опять опуститься вниз, практически к самому выходу из её промежности. И она прижимала к себе тело любимого всё крепче и крепче, стискивала его бёдрами и уже в полубреду повторяла и повторяла: «Да, милый, Да! Так, давай, ещё, да! Не торопись, не входи, давай, давай ещё немножечко... «.
Но в это время он её уже не слышал. Не слышал её слов, не угадывал её желания — он был ими самими, он был частью её самой, но при этом словно солист огромнейшего оркестра исполнял на ней только свою, одному ему ведомую партию вечной симфонии любви.
И, наконец, окончательно обезумев, он оторвался губами от её груди, и насколько хватило его изголодавшегося порыва, прильнул поцелуем к её устам, одновременно пронзая её клокочущее лоно. Наконец они слились воедино в то великое, то нераздельное, что называется Мужчиной И Женщиной с самым заглавным словом «И». Они овладели друг другом так, что мир вокруг них провалился в тартарары и кроме них одних уже ничего, достойного внимания, более не осталось. Только его руки и губы, обнимающие и ласкающие её шею, только её руки, рвущие на себя его ягодицы... Только их шумное и прерывистое дыхание, только его напряжённый стон, и только её счастливые всхлипывания, неотвратимо переходящие в непрерывный оргазменный крик!
И она закричала!!! Закричала так, что радость в нём развернулась во всю ширь его окрылённой любовью души. Так, что он, изнемогая от бешеного ритма, оттянул ещё на три вдоха свой светлый миг, неимоверными усилиями продлевая её агонию, но наконец-то выскочил из её лона и, прижавшись как можно плотнее к лобку оросил её нескончаемым потоком своей безграничной любви. Она буквально вдавила его в себя, стиснула губами, руками, бёдрами, словно втягивая в себя каждое содрогание его тела, словно подпитывая его своим нерастраченным женским счастьем...
А потом они курили и пили вино, расточая друг другу слова благодарности и осыпая комплиментами буквально с головы до ног. И позже она, уставшая и разомлевшая, словно оплодотворённая кошка, улеглась на спину на низкий массажный столик и, блаженно закрыв глаза, вслушивалась в негромкую мелодию, не-то доносившуюся из соседней комнаты, не-то тихо звучащую где-то глубоко внутри неё. А он, став над ней колени, принялся ласкать своей едва напрягшейся плотью влажные стороны губ её лона и читал ей эти, написанные им заранее строки. Сменяя листы он нагибался к её лицу и нежно целовал её счастливую улыбку, словно спрашивая её разрешения перелистнуть страницу.
Когда написанное было прочитано он тихо спросил:
* Тебе понравилось?
* Да! — также негромко ответила она. А ты напишешь мне ещё хоть одну, такую же сказку?
* Такую же — нет, с лёгким оттенком грусти выдохнул он. Но я напишу тебе другую. И, мне кажется, что та, другая наша сказка понравится тебе ещё больше, чем эта!
Я знаю... — продолжая счастливо улыбаться, снова прошептала она...
Когда он успел достать свою распираемую вожделением плоть, она даже не заметила. Но он ворвался в неё всей своей накопленной и нерастраченной страстью. Стремительность была такова, что даже её крик не уместился в промежутке между его первым, вторым, третьим ударами...
Но, не успев сделать и пяти движений, он неожиданно замер. И, задыхаясь от охватившего его вожделения, тщетно силясь придать своему голосу равнодушно-спокойную интонацию, прошептал:
* Знаешь, Любимая, я что-то сегодня совсем не настроен на секс. Не стоит что-то. Давай просто посидим, поговорим за жизнь...
Её глаза сперва округлились, а потом стали буквально квадратными от охватившего её ужаса. Там, внутри себя она явственно ощущала распиравшее и пульсирующее в ней неутолимой жаждой его огромное, раскалённое, любящее сердце. Что он сказал? Что произнёс? Как такое может случиться?
Но он не дал ей прийти в себя от второго за каких-то десять секунд шока. Он взял её так, как не брал ещё никто и никогда, как она мечтала каждый день, каждый час с того самого мига, как впервые осознала себя Женщиной. И оргазм ворвался в неё, в её ещё совсем не готовое тело. Ворвался в самую душу, затапливая новой, неожиданной волной любви к этому, ещё не вполне знакомому, но уже столь близкому и дорогому для неё мужчине.
* Да ты, оказывается, садист... — словно выдохнула она, безуспешно пытаясь справиться с нахлынувшим на неё головокружением.
* Да! — в продолжение её интонации тоном, не допускающим ни малейших сомнений, прошептал он...
Подождав, когда она переведёт дыхание, опустившись перед ней на колени, он, нисколько не смущаясь своей вздыбленной из расстёгнутых джинсов плоти, стал медленно стягивать с неё подмокшие трусики. Он растягивал удовольствие, и она, зная это, его не торопила. Потом он коснулся поцелуем её лобка, словно консервным ножом вспорол языком смыкание её губ и одним движением головы вниз вскрыл её лоно, немедленно извергнувшее на его губы целый поток любовного нектара. Он вдыхал самый восхитительный аромат в мире, впитывал её сок, втягивая в себя каплю за каплей всё то, что она, казалось, накопила в себе за бесконечную неделю их такой долгой разлуки.
Наконец, испив чашу до последней капли, он выпрямился и, раздеваясь, произнёс:
— Прости, всё получилось так быстро. С мужем у тебя хоть по пять минут получается, а я, наверное, и на это неспособен...
Он поднял на неё взгляд, полный озорного лукавства но, вместо предвиденного комплимента совершенно неожиданно наткнулся на леденящий душу ответ:
— Не смей так говорить! Про мужа. С ним у меня никогда ничего подобного не было. Иначе я ни за что не была бы сейчас здесь.
И после двух ударов сердца тихо добавила — с тобой...
Потом они не спеша направились в душ. Как ни странно, но в душе они просто мылись, поливая друг дужку из многодырчатой лейки и смазывали свои тела розовым ароматным шампунем. Сперва они мыли друг дружку, даже не помышляя о любовных играх. Но постепенно его пальцы всё чаще задерживались на её груди, а его губы — на её шее. Её рот тоже находил себе на его теле всё новые и новые мишени для поцелуев, и вскоре не целованных мест на нём практически не осталось. И это было прекрасно! Они молча готовились к чему-то гораздо большему, всезахватывающему и всепоглощающему. Они настраивали друг друга на большую, огромную Любовь, которая так неожиданно, и, как им казалось — незаслуженно снизошла на них с самого неба.
Выйдя из душа он зачем-то взял огромную пивную кружку и наполовину наполнил её водой из-под крана. А потом, совершенно неожиданно для неё извлёк из принесённой с собой замусоленной картонки... шикарную алую розу с огромным, распустившимся бутоном.
* Я знаю, ты не сможешь забрать этот цветок с собою домой — глядя ей прямо в глаза сказал он, — но эти минуты, которые мы проведём с тобой здесь и сейчас, и я, и эта роза будем только твоими...
* Спасибо! — прошептала она, подошла к нему, нежно поцеловала в губы и, молча, взяв за руку, увлекла за собой в спальню...
В спальне она медленно опустилась на огромный диван, не торопясь улеглась на спину и слегка развела согнутые в коленях ноги. Она легла так, как уже миллионы лет женщины ложатся перед своими возлюбленными. Так, как для него, казалось, ещё никто и никогда не ложился. Но он молча и недвижно стоял у края дивана и смотрел на неё. Нет, он не бесстыдно осматривал её наготу. Он мысленно уже сливался с ней в любовных объятиях. Он уже трепетно соединял с ней своё тело, свои чувства, свою душу. Она чувствовала в его взгляде такую живую волну любви и нежности, что ей самой казалось, случись в эту минуту пожар или землетрясение — и она покинет это ложе уже удовлетворённой. И ему так не хотелось обрывать это сладчайшее ощущение близости.
Но наконец он подошёл к ней поближе и уже повторно за этот день встал пред ней на колени. Его дыхание обожгло её бёдра, ещё не случившееся касание их губ заставило вздрогнуть. Спина её слегка прогнулась, как бы ещё более устремляя её бёдра к нему навстречу. Словно она пыталась сблизиться с ним даже ближе, чем может вместить в себя слово «близость».
Касание его губ было едва-едва уловимым. Она скорее угадала, нежели почувствовала — вот оно, долгожданное, то, чего она ждала не меньше него. Оно начинается. Тихий, такой манящий и словно невызревший полустон-полувздох приоткрыл её уста, с тем, чтобы они уже не смолкали за всю их дальнейшую встречу.
А он ласкал её губки своими губами, легко и нетребовательно касался кончиками пальцев её чутких бёдер. Его нос неприкасаемо парил над сомкнутыми губками, то приближаясь к лобку, то снова и снова от него отдаляясь. Вот язычок горячей точкой коснулся её тела и она слегка подалась навстречу этому прикосновению, тщетно надеясь, что вот-вот язычок проникнет за сомкнутую преграду и произойдёт встреча двух раскалённых от вожделения тел. Но он отшатнулся от неё, словно это не она, а он сам был этим её движением. Потом эта игра повторилась снова и опять она, обманувшись в его намерении, опустилась своей восхитительно упругой попкой на мягкие ткани постели, так и не дождавшись проникновения...
Пока его язык отвлекал её внимание, его вездесущая ладонь легла на её ягодицы. Убедившись, что она по прежнему будоражаще великолепна, ладонь двинулась к месту их любовной игры. При этом один пальчик, по видимому — самый шаловливый, как бы промежду прочим проскользнул между начинающихся от самой попки губок, слегка раздвинул их и — лёгкой бестией проскользнул прямо в её лоно. Не так глубоко, чтобы это назвать — «вошёл», но и не так мелко, чтобы она смогла сдержаться и не нарушила и без того учащённого ритма своего дыхания.
Что пальчик увидел внутри неё он никому не сказал. Слегка потёрся о горячие узкие стенки входа и сразу же вышел обратно, но как бы ненадолго задержался между её, уже слегка раскрытых и по прежнему ласкаемых его языком губок. Прошёл чуть выше, помедлил, словно отдышался, и продвинулся ещё, пока не коснулся небольшого, но явно командующего всей этой местностью возвышения. Пальчик поклонился сему начальничку уважительным поклоном и, едва касаясь, расточая почтительность и нежность, погладил. А потом шалунишка-пальчик, словно заручившись одобрительным начальственным кивком, начал поглаживать всё увеличивающийся и уплотняющийся холмик всё новыми и новыми ласкающими прикосновениями. При этом его движения с каждым разом становились всё более и боле размашистыми; пальчик, поднимаясь вверх, охватывал всё больше и больше, но каждый раз непременно возвращался обратно.
А она тем временем дышала всё чаще и чаще, всё быстрее и быстрее. С высоты подложенной под её голову подушки она видела счастливое выражение его лица. Руками она несильно прижимала его голову к себе, до времени даже не помышляя направить его в иную, отличную от его устремления сторону. Она сливала ритм своих едва уловимых движений с ритмом его дыхания. Но в её глазах уже разгорался маленький огонёк желания. Желания позвать его губы навстречу своей груди. Желание ускорить сладчайший миг его проникновения...
Но пока она сдерживала этот ещё не окрепший порыв. Она отдавалась своему мужчине не столько телом, сколько своим доверием. Она словно шептала: «Ты — мой Мужчина, и я верю, что только ты один знаешь, что нам сейчас нужно». И он, конечно же, слыша её безмолвный голос, продолжал вести её по дороге их большой и обоюдной любви...
Однако, видать, пальчик-шалун с «начальником» так до конца договориться и не смогли. И тогда на смену пальцу пришёл более опытный переговорщик — язык! Не то обиженный, не-то откомандированный палец скрылся в уже разведанной им только что ближайшей пещерке и от обиды с яростью принялся терзать её стенки...
Но и ласки языком и пальцем были недолги, ибо его мужское терпение уже было исчерпано. Оставляя горячим языком влажный след на её лобке, животе, непростительно мало задержавшись над её восхитительным пупком, он не торопливо двинулся своими губами в сторону её груди. Его губы, не касаясь соска, накрыли весь ореол и в тот же миг его истомившаяся плоть наконец-то воссоединилась с её лоном.
Они воссоединились, но не прониклись... Его рот страстно, неистово втягивал в себя её грудь. Рука, не касаясь соска другой груди, в ритме движений его бёдер словно разглаживала яркий ореол второй груди. Но внутри её лона по прежнему безраздельно царствовали лишь жар, вожделение и томление.
А он снова не торопился овладеть любимой. Он словно слизывал головкой своего маленького друга источаемую ей влагу, снова и снова поднимался вверх между её перевозбуждённых губок только затем, чтобы опять и опять опуститься вниз, практически к самому выходу из её промежности. И она прижимала к себе тело любимого всё крепче и крепче, стискивала его бёдрами и уже в полубреду повторяла и повторяла: «Да, милый, Да! Так, давай, ещё, да! Не торопись, не входи, давай, давай ещё немножечко... «.
Но в это время он её уже не слышал. Не слышал её слов, не угадывал её желания — он был ими самими, он был частью её самой, но при этом словно солист огромнейшего оркестра исполнял на ней только свою, одному ему ведомую партию вечной симфонии любви.
И, наконец, окончательно обезумев, он оторвался губами от её груди, и насколько хватило его изголодавшегося порыва, прильнул поцелуем к её устам, одновременно пронзая её клокочущее лоно. Наконец они слились воедино в то великое, то нераздельное, что называется Мужчиной И Женщиной с самым заглавным словом «И». Они овладели друг другом так, что мир вокруг них провалился в тартарары и кроме них одних уже ничего, достойного внимания, более не осталось. Только его руки и губы, обнимающие и ласкающие её шею, только её руки, рвущие на себя его ягодицы... Только их шумное и прерывистое дыхание, только его напряжённый стон, и только её счастливые всхлипывания, неотвратимо переходящие в непрерывный оргазменный крик!
И она закричала!!! Закричала так, что радость в нём развернулась во всю ширь его окрылённой любовью души. Так, что он, изнемогая от бешеного ритма, оттянул ещё на три вдоха свой светлый миг, неимоверными усилиями продлевая её агонию, но наконец-то выскочил из её лона и, прижавшись как можно плотнее к лобку оросил её нескончаемым потоком своей безграничной любви. Она буквально вдавила его в себя, стиснула губами, руками, бёдрами, словно втягивая в себя каждое содрогание его тела, словно подпитывая его своим нерастраченным женским счастьем...
А потом они курили и пили вино, расточая друг другу слова благодарности и осыпая комплиментами буквально с головы до ног. И позже она, уставшая и разомлевшая, словно оплодотворённая кошка, улеглась на спину на низкий массажный столик и, блаженно закрыв глаза, вслушивалась в негромкую мелодию, не-то доносившуюся из соседней комнаты, не-то тихо звучащую где-то глубоко внутри неё. А он, став над ней колени, принялся ласкать своей едва напрягшейся плотью влажные стороны губ её лона и читал ей эти, написанные им заранее строки. Сменяя листы он нагибался к её лицу и нежно целовал её счастливую улыбку, словно спрашивая её разрешения перелистнуть страницу.
Когда написанное было прочитано он тихо спросил:
* Тебе понравилось?
* Да! — также негромко ответила она. А ты напишешь мне ещё хоть одну, такую же сказку?
* Такую же — нет, с лёгким оттенком грусти выдохнул он. Но я напишу тебе другую. И, мне кажется, что та, другая наша сказка понравится тебе ещё больше, чем эта!
Я знаю... — продолжая счастливо улыбаться, снова прошептала она...
