Где-то всё-таки есть что-то высшее. Она как услышала мои мысли и приехала — с двумя своими кошками, огромной горой вещей, самоваром. Я сдёрнул Машу с импровизированных аэросаней, Спиридон всё-таки Левша из Верхнего, закружил, перемещаясь вместе с миром вокруг неё. Она хохотала, придерживала шапку на голове и требовала поставить на землю. А потом пошли поцелуи с Вовичем, Ириной, Викторией, новой девочкой. И всё это так искренне радостно, чисто, то внутри завозился червячок — зачем я с Викторией ещё не раз? Ну, один раз, не вытерпел, а второй, третий — уже система. Думать надо!
Она мыла полы. Стоя босиком на полу, она тёрла тряпкой пол, наклонившись, отчего её попка сладко оттопыривалась в халатике, лишь подвязанном пояском. Когда наклон был ещё круче, то сладким сердечком выглядывала выбритая киска, ударяя по глазам. Это и было тем первым, что увидел я, толкнув дверь в комнату. Вика ойкнула, присела, повернулась к двери. Увидев, что я замер на пороге, улыбнулась радостно, подскочила, мало заботясь, что её груди торчали в проёме отворотов, разъехавшихся в стороны.
— Пришёл? — Она вытерла руки о полотенце у рукомойника, обняла меня, обдавая жаром разгорячённого тела. Этот жар, скользнув по моим губам, ударил по ледяной стенке, выстроенной мною при подходе к дверям их избы. Елизавета и Вович с Ириной убыли в Сучку за чем-то таким, о чём я и забыл, увидев такую картину перед глазами. — Соскучился или... ?
— А ты как думаешь? — Член распухал как у коня производителя, а руки уже прижимали грудки, наслаждаясь их теплом и упругостью. — Как скажешь, так и будет.
— Тогда держись. — Она улыбнулась, потянула за брючный ремень. А я и не против.
— Прямо тут? — Чертовка, быстро справилась с ремнём!
— А есть противопоказания? — Лукаво спросила она, доставая член из плена трусов.
— Нет. И очень даже нет. — Рубашка, майка, свитер слетели с тела сами. Халатик я не тронул, получая удовольствие от путешествий моих рук по её телу под ним.
— Да?
Это был разумный единственный диалог в последовавшие полчаса. Прижатая к стенке, она стонала, цепляясь в мои волосы. А я, удерживая её на небольшом комодике, пристроившимся у входа, драл, входя в неё с размаха. Потому что она так попросила. «С размаху, с силой, так чтобы внутри захолодело!». Так и сказала. Головка тыкаясь в узкие ворота сначала тормозился, но потом она растянула ноги в сторону и член нырял уже без задержек. Чуть потное тело немного скользило в руках, запах её тела смешивался с запахом моего тела, волосы путались, закрывая лицо. Она, всхлипывая при каждом проникновении, требовала ещё и ещё, подталкивала пятками меня в спину. Чувствуя наступления момента, когда я исполню свой долг мужчины и вброшу в неё миллионы и миллионы себя, я прижал её бурлящее страстью тело к стенке, ощущая, как ласково покусывается мне грудь, выжигая на ней витиеватый узор страсти. Мы кончили одновременно. Почувствовав в себе пульсацию члена, она вытянулась, затряслась, рванулась с криком вперёд. Сквозь пелену оргазма я различил только одно слово, рвавшееся из неё — «дай». Утихнув, мы не меняли позу ещё несколько минут. Я, потому что наслаждался этим ощущением послушности женского тела, пустоты внутри себя, а она не отпускала меня, очевидно, боясь упасть с комода, на котором удерживалась только одной половинкой попки.
Не стесняясь меня, она подмылась, вызывая у меня некоторое оцепенение внутри. Это она специально так откровенно, чтобы оттолкнуть, или просто так дразнит? Но ответа на это, наверно, я никогда не получу, так как она, как ни в чём не бывало, бросилась накрывать на стол. Сидя на табуретке, расслабленный я смотрел, как она бегает с тарелками и думал, что всё-таки мы такие разные! Мужчина и женщина, я имею в виду. Мужчине после секса нужно отдохнуть, женщина же может и отдыхать, а может и скакать, как вот сейчас, например.
Второй раз я напал на неё в сарае. Да, именно напал. С утра я был уже готов, но всё время все были на виду. Улучив момент, когда она нырнула в сарай за сеном — сено потребовалось в хлев козам, я нырнул следом. Схватив в охапку не сопротивляющуюся, а очень даже отзывчивую на мои шаловливые руки, Вику, я оттащил её к низким перилам, выполнявшим роль распорки между столбами, посадил на них. Ничего не говоря, она соскочила, повернулась спиной, стянула шаровары, какие-то легкомысленные трусики, широко, насколько позволяли спущенные на колени трусики, расставила ноги, нагнулась. К моему удивлению она уже была мокрой, отчего головка, проскользнув по влажным губкам, внутрь вошла без особых сложностей. Её пещерка наслаждений уже привыкла ко мне и принимала теперь без особых настроек. Минут через пять интенсивного насаживания себя на член, она, сдерживая стоны, упала на колени, я же с торчащим членом навис над ней. Не заправляясь, она обхватила член, закатала головку, зализала как тающее мороженное на палочке. А потом потянула его всего в рот. Уже через минуту её усиленной работы я кончил. Вика глотала мою сперму, гладила по мошонке, заднице, причмокивала, обрабатывая языком головку, выводя меня на самом деле к одному — продолжению. Но продолжения не было. Она вытерла беленькую капельку с уголка рта, заправила рубашку в шаровары, подмигнула.
— Ты как узнал, что я тебя хочу?
— Я тебя с утра хотел. — До чего же хорошо иметь несколько женщин! — Вот, увидел, нырнул за тобой.
— Уловил моё желание. — Она обхватила сено руками. — Как пахнет!
— Просто мне сон сегодня снился. Мы там втроём. Даже вчетвером занимались любовью.
— А четвёртый кто? — Ну, да, кроме Маши, Вики и меня, кто четвёртый?
— Елизавета.
— Лиза? — Она замерла, обернулась ко мне. — Ты серьёзно? Нас двоих не хватает?
— Нет. — Что ей весь сон рассказывать? — Это вы там, вдвоём, мы с Машей. Обменивались партнёрами.
— А. — Как-то неопределённо сказала Вика. — А она тебе сказала что ли?
— Так ты с ней?
— Да. — Вика отвела взгляд. — Позавчера к утру. Просыпаюсь, она стонет, маструбирует, а кончить не может. Я к ней. Лиза стеснительная девушка, пришлось немного поговорить, успокоить, а потом. — Она вздохнула. — С её темпераментом ей без мужчины нельзя. Голову снесёт. А с мужчиной ей пока. — За дверью послышались шаги. — Не хочет она. Боится. А со мной она решилась. Вроде как безопасно.
— А вот вы где! — Ирина нырнула в дверь. — Чего вы тут?
— Так, разговаривали. — Я перехватил сноп сена. — Всё никак не могу уговорить их написать родителям. Чтобы те не волновались. — Я действительно, на этой неделе говорил с ними об этом, предлагаю отправить письма с проходящим почтово-багажным поездом. Так как их могли подать в розыск, а потом доказывай не доказывай, что они добровольно тут сидят — никто не поверит или поверит, но с большой натяжкой.
— Написать надо. — Поддержала меня Ирина. — Очень надо. Напишите, девочки, напишите. Они там с ума сходят, столько времени!
— Напишем. — Вика кивнула головой. — Я с Лизой сегодня вечером поговорю ещё раз. Ей тяжелей всего. Мне-то, — тут она сделала непонятный кивок головой, — на всё на это с прибором, но... Надо, понимаю. Потом, если что, с вас спросят.
Третий раз мы сделали это в ночь того же дня. Она проскользнула ко мне, сбросила пуховое пальто, нырнула под одеяло, обдавая холодом от ног. Даже рубашку не одела. «Так будоражит сильнее" — призналась она, обвивая меня руками и ногами, — «После этого твоё тепло такое сексуальное!» И тут я обнаружил, что грудь её, упругие жгучие грудки — ласково-шёлковые колокольчики, выбивавшие молнии страсти. Она, навалившись на меня сверху, стала постукивать ими по моим губам, хихикая, когда мне удавалось прихватить ту или другую сладкую кнопочку на концах колокольчиков. Руки же мои были заняты более интересным делом. Они ныряли вдоль спины, округляли обе половинки попки, не забывая скользить по лощинке между ними, прикасаться к набухающим губкам. Минут через пять, она, улыбаясь, оседлала меня, зажала между ног, прижигая кожу на животе горячей пиздёнкой. Сначала я подумал, что она хочет продолжения нашей игры. (Специально для — на же, покачиваясь из стороны в сторону, как бы раздумывая, прожигала живот этим жаром, вызывая возмущение и протест у, вытянувшегося во фрунт, члена. А потом двинулась к моему лицу, хитро посматривая на меня. Ага, хулиганить? Мои пальцы нырнули под неё, уводя за собой руки. Хулиганить, так хулиганить!
— Нет! — Руки её остановили стремительный натиск моих. — Нет.
— А я и не настаиваю. — Но большие пальцы уже пробежали по большим влажным губкам, вырвав у неё невольный вздох. Она там подобралась, чуть поддавшись вверх, а я спустился ниже, поймав губами край коротко стриженой полянки. — Тогда я вот так.
— Щекотно. — Она потёрла ладонью полянку, проводя рукой у самого моего носа.
— А что будет дальше? — Я дурашливо прихватил зубами её ладонь.
— Непослушный. — Улыбка, если могла бы выражаться в люминах, то озарила бы не только эту избу, а ещё и все избы на этом острове.
— М-м-м-м-м-м-м! — Ответил я, уже ухватив губами складку. Чуть-чуть потянем, теперь языком, вновь губами пройтись вдоль её складочек, помять.
— Не останавливайся! — Голос у неё стал требовательным, даже приказным. А я-то всего отпустил раскрывшийся бутон, чтобы снять неведомо откуда взявшийся волосок с губы. — Дальше!
— Как прикажете! — Складки послушно раздвинулись под моими пальцами ещё шире, допуская язык к внутренним лепесткам. Вот правый, вот левый, а вот и её клитор. Сделаем язык потвёрже и вперёд! Раз мягким, раз твёрдым, а потом лёгкий поцелуй. И вновь мягкий, жёсткий, поцелуй.
— Ты случайно не был в прошлой жизни женщиной? — В промежутке между наплывами наслаждения, она переступала с колена на колена, упираясь руками в стенку. Мне даже показалось, что она, в какой-то момент, захотела сесть мне на лицо.
— Нет. — Я вынырнул из-под неё. — А что?
— Не отвлекайся! — Она ткнула меня пиздёнкой в подбородок, вздрогнув от прикосновения подушечки большого пальца к клитору. — Дальше! Да! — Это губы опять принялись сосать клитор. — Не останавливайся, не стой. Ох, миленький! Ещё! Ещё! — Это язык прошёлся, выделывая восьмёрку на клиторе.
Кончала она громко. Сдавливая мою голову жаркими бёдрами, она тянулась вверх, собираясь взлетёть к потолку, а я держал её и добивал пробелы в накатывающих волнах оргазма мелкими точками прикосновения языка. Когда пространство вокруг неё стало широким, она отпустила меня, соскользнув к члену. Теперь наступала моя очередь капризничать, требовать, ухать, мычать от удовольствия. Виктория основательно трудилась над членом, но вырвать из меня бурлящую внутри энергию жизни не могла. Тогда я отстранил её и заработал рукой, ещё больше возбуждаясь от того, что руки её трогали член вместе с моими руками, а глаза, не отрываясь, смотрели на головку, уже давно превратившуюся в лилово-фиолетовый шарик. Первая порция, взлетев высоко, упала ей на плечо, вторую и последующую она перехватила ртом, часто глотая. Через пару минут мы уже держали друг друга в объятиях, и она шептала мне какие-то, вроде ничего незначащие, слова, выбивавшие во мне глубокие борозды, удивляя этим не только меня, но и того, кто сидит во мне — циничного, прагматичного бизнесмена. Секс это хорошо, а хороший секс — залог здоровья. Но то, что делают со мной эти девушки — Маша, Виктория — нельзя описать как секс. Это что-то большее. Более глубокое, чем сексуальное удовлетворение, что ли? Раньше у меня такого не было, отчего мы оба — я и тот, кто внутри, испытывали немного дискомфорт. Мы чувствовали, что потеряли в том, прошедшем бурно и цветасто, участке жизни что-то важное, что-то такое, от которого хочется вот сейчас плакать. Просто плакать. И не понятно, что это? Приступ радости или из меня рвётся затолкнутое глубоко-глубоко в далёком детстве, юности чувствительная душа, тоскующая о такой вот нежности? В таком раздрае в мыслях, я заснул в обнимку с ней, чувствуя себя, как не удивительно это звучит, абсолютно безмятежно. Как ребёнок после игры, уставший, немного взъерошенный, но довольный полученным результатом.
***
Весна наступала на посеревшие сугробы, властно отвоёвывая у зимы права владение Землёй. Та по ночам била морозами, пытаясь всё заморозить, но у неё это получалось слабо, нерешительно боролась она и с проплешинами на льду реки. Мой гарем, после новогоднего разгула страстей, в результате которых мы все, сначала переругавшись в дрызг, перемирились, заключили мировую, перетёк в Верхнее, куда вскоре переселился и я уже на правах мужа Маши. А случилось это сразу после примирения. Приехали мои. Отец только удивлённо поднял бровь, услышав мой рассказ о своей жизни тут, но одобрил кандидатуру Маши. О Виктории и Елизавете лишь сказал, что девушки хорошиеЮ, а многожёнство может быть и хорошая мысль, но трудно осуществимая в наших условиях. Мать моя, посмотрев на всё, что у нас на острове было, быстро раскусила и вывела всех на чистую воду. В результате, Маша и я, в сопровождении всех обитателей острова отправились к район, в ЗАГС, где у нашего Спиридона была старая зазноба, исполнявшая по случаю отсутствия назначенного заведующего его функции. Через два часа на улице мы распили шампанское, бухнув как из пушки, пофотографировались и отбыли на остров. Мои прожили месяц и, довольные, убыли домой, наказав мне крепко-накрепко решить вопрос с гаремом. Я и решил. Очередность и парность была согласованно на общем совете, вызывав у Вовича с Ириной целую гамму чувств. Но неприятия не было. Была некоторая заинтересованность, удивление, не более. В нашем же маленьком гареме, все остались довольны. Елизавета и Виктория, Маша и я все мы даже устроили небольшой праздничный ужин по поводу установления порядка в пределах отдельной взятой местности. Я закрывал глаза на некоторые, скажем так, «вольности» со стороны девочек между собой, отмечая усиление тяги Елизаветы к Маше, после их совместного вечера во втором домике. Даже в какой-то момент, ранним утром застав их в недвухсмыленном положении без рубашек, сделал вид, что так и надо, удалился. Хотя, внутри меня запрыгали зайчики-чертенята. Кого-кого, а вот Елизавету я ещё не пробовал. Маша потом заглядывала в глаза, ища ответ на свой вопрос — не рассердился ли я? Но получила заверение, что это только радует меня. Почему? Для меня это означает, что со своей женой могу откровенным быть всегда. Как и она со мной.
А вскоре пошли радостные хлопоты — Ирина родила девочку, Елизавета — мальчика, сразу изменив их и нашу жизнь. Виктория и Маша дружненькой парой метались по всем присутственным местам, по женской консультации, поликлинике и так далее, прибывая в каком-то, предродовом, что ли, забывчивом состоянии. Вечером, ложась с двумя беременными женщинами в кровать, я выслушивал их рассказ о прошедшем дне, ворочая головой в обе стороны, поглаживая их животы. Отчего они обе чуть ли не мурлыкали. Елизавета сначала жила у бабушки, прямо через дорогу. Но считай, что у нас, так как купание, кормление и прочее происходило у нас. В какой-то момент устав таскаться туда-сюда, я приступил к изменению планировки дома, расширив пространство. Ничего, что стало только две комнаты, зато внутри стало значительно просторней. Затем Елизавета переселилась к нам, закрыв все вопросы в наших отношениях — мы жили в одной семье и одним — родами. Но для честности ради, могу сказать, что в этот момент жизни у меня не всё было хорошо. Бизнес шёл вниз, следуя всем кривым мировой экономики, партнёры ругались, зарубежный источник доносил о какой-то подозрительной возне вокруг компании. А мне было наплевать. Не поверите? Не верьте. А мне было на всё наплевать. Окунувшись в эти все хлопоты — немного скучные, нервные из-за взбрыков беременных женщин — я отдалился от того мира, откуда вылетел на своём вездеходе в полнейшей озлобленности ко всему. И почувствовал себя немного счастливо. А теперь, стоя на краю обрывчика, с которого летом будет так классно нырять в речку, я грезил будущим. Какой дом будет построен на острове на деньги от продажи гнезда, который я с таким наслаждением вил вместе с этой гадиной. Хотя, какая она гадина? Просто женщина, которая живёт деньгами, а не живет жизнью. Дом за городом будет продан, деньги лягут моему иностранному другу, что частью покроет расходы на обустройство тут. Звучит дико, но это так. Я решил жить тут — в этом треугольнике — остров — Верхнее — Нижнее. А город, бизнес это будет уже потом, если будет. Без денег я не останусь, а если и останусь, то не сильно надолго. Я это знал точно.
Эх! Даже в самом дерзком сне я не мог представить себе такое! Три женщины, две из которых мои женщины, а третья уже откровенно поглядывает на меня голодным взором, три ребёнка и полное, безраздельное ощущение счастья! Нет, иметь гарем это хорошо! Честное слово!
***
Белый потолок навалился на меня, закрутился вокруг, стараясь увести головы в сторону. Я закрыл глаза, досчитал до десяти, открыл. Так, осталось одна голова, две руки, две ноги, тело, затянутое в зеленоватый костюм, лицо полузакрыто марлевой повязкой. Что за чёрт? Словно спеленали? И дышать тяжело, в горле трубка.
— Больной очнулся! — Это возглас удивил меня, а во внешнем мире вызвал суету. Кто тут у нас больной? Я? С какого хрена-то?
— Быстро, комплекс! — Надо мной наклонились глаза, отделённые от меня очками с диоптриями. — Вы меня слышите, больной?
— Ы! — Эта трубка в горле! Сказать ничего нельзя. Да, вытащите же её, наконец!
— Всё готово. — Глаза внимательно посмотрели мне в самое сердце, выбив искорку. А глаза-то женские, с такой вот какой-то невыраженной тоской, что ли?
— Удаляем! — Вокруг выстроилась стена белых халатов. — На счёт три! — Да они, что? Совсем озверели? Больно ведь! И я что в больнице? Или это сон? Такой же сон в яви, как те с метеостанции?
— Ы! — Почему я тут? Где все мои? Маша, Вика, Елизавета? Да что тут происходит?
— Укол. — Глаза вновь наклонились ко мне. — Вы меня понимаете? Не надо пытаться говорить. Хорошо, что понимаете. Вы находитесь в больнице. Вы вышли из комы, в которой находились две недели. Сейчас вам надо отдохнуть от трубок. Мы сделаем укольчик, вы поспите, а потом мы с вами поговорим. Не спешите! Сейчас вам надо хорошо поспать.
— Ы! — К чёрту этот укол! Мне надо поговорить! Куда все уплывают? Стойте! А как же Машенька? Как же мне не хватает её рук! Сразу бы стало лучше! Не опускайте в темноту!!!
Она мыла полы. Стоя босиком на полу, она тёрла тряпкой пол, наклонившись, отчего её попка сладко оттопыривалась в халатике, лишь подвязанном пояском. Когда наклон был ещё круче, то сладким сердечком выглядывала выбритая киска, ударяя по глазам. Это и было тем первым, что увидел я, толкнув дверь в комнату. Вика ойкнула, присела, повернулась к двери. Увидев, что я замер на пороге, улыбнулась радостно, подскочила, мало заботясь, что её груди торчали в проёме отворотов, разъехавшихся в стороны.
— Пришёл? — Она вытерла руки о полотенце у рукомойника, обняла меня, обдавая жаром разгорячённого тела. Этот жар, скользнув по моим губам, ударил по ледяной стенке, выстроенной мною при подходе к дверям их избы. Елизавета и Вович с Ириной убыли в Сучку за чем-то таким, о чём я и забыл, увидев такую картину перед глазами. — Соскучился или... ?
— А ты как думаешь? — Член распухал как у коня производителя, а руки уже прижимали грудки, наслаждаясь их теплом и упругостью. — Как скажешь, так и будет.
— Тогда держись. — Она улыбнулась, потянула за брючный ремень. А я и не против.
— Прямо тут? — Чертовка, быстро справилась с ремнём!
— А есть противопоказания? — Лукаво спросила она, доставая член из плена трусов.
— Нет. И очень даже нет. — Рубашка, майка, свитер слетели с тела сами. Халатик я не тронул, получая удовольствие от путешествий моих рук по её телу под ним.
— Да?
Это был разумный единственный диалог в последовавшие полчаса. Прижатая к стенке, она стонала, цепляясь в мои волосы. А я, удерживая её на небольшом комодике, пристроившимся у входа, драл, входя в неё с размаха. Потому что она так попросила. «С размаху, с силой, так чтобы внутри захолодело!». Так и сказала. Головка тыкаясь в узкие ворота сначала тормозился, но потом она растянула ноги в сторону и член нырял уже без задержек. Чуть потное тело немного скользило в руках, запах её тела смешивался с запахом моего тела, волосы путались, закрывая лицо. Она, всхлипывая при каждом проникновении, требовала ещё и ещё, подталкивала пятками меня в спину. Чувствуя наступления момента, когда я исполню свой долг мужчины и вброшу в неё миллионы и миллионы себя, я прижал её бурлящее страстью тело к стенке, ощущая, как ласково покусывается мне грудь, выжигая на ней витиеватый узор страсти. Мы кончили одновременно. Почувствовав в себе пульсацию члена, она вытянулась, затряслась, рванулась с криком вперёд. Сквозь пелену оргазма я различил только одно слово, рвавшееся из неё — «дай». Утихнув, мы не меняли позу ещё несколько минут. Я, потому что наслаждался этим ощущением послушности женского тела, пустоты внутри себя, а она не отпускала меня, очевидно, боясь упасть с комода, на котором удерживалась только одной половинкой попки.
Не стесняясь меня, она подмылась, вызывая у меня некоторое оцепенение внутри. Это она специально так откровенно, чтобы оттолкнуть, или просто так дразнит? Но ответа на это, наверно, я никогда не получу, так как она, как ни в чём не бывало, бросилась накрывать на стол. Сидя на табуретке, расслабленный я смотрел, как она бегает с тарелками и думал, что всё-таки мы такие разные! Мужчина и женщина, я имею в виду. Мужчине после секса нужно отдохнуть, женщина же может и отдыхать, а может и скакать, как вот сейчас, например.
Второй раз я напал на неё в сарае. Да, именно напал. С утра я был уже готов, но всё время все были на виду. Улучив момент, когда она нырнула в сарай за сеном — сено потребовалось в хлев козам, я нырнул следом. Схватив в охапку не сопротивляющуюся, а очень даже отзывчивую на мои шаловливые руки, Вику, я оттащил её к низким перилам, выполнявшим роль распорки между столбами, посадил на них. Ничего не говоря, она соскочила, повернулась спиной, стянула шаровары, какие-то легкомысленные трусики, широко, насколько позволяли спущенные на колени трусики, расставила ноги, нагнулась. К моему удивлению она уже была мокрой, отчего головка, проскользнув по влажным губкам, внутрь вошла без особых сложностей. Её пещерка наслаждений уже привыкла ко мне и принимала теперь без особых настроек. Минут через пять интенсивного насаживания себя на член, она, сдерживая стоны, упала на колени, я же с торчащим членом навис над ней. Не заправляясь, она обхватила член, закатала головку, зализала как тающее мороженное на палочке. А потом потянула его всего в рот. Уже через минуту её усиленной работы я кончил. Вика глотала мою сперму, гладила по мошонке, заднице, причмокивала, обрабатывая языком головку, выводя меня на самом деле к одному — продолжению. Но продолжения не было. Она вытерла беленькую капельку с уголка рта, заправила рубашку в шаровары, подмигнула.
— Ты как узнал, что я тебя хочу?
— Я тебя с утра хотел. — До чего же хорошо иметь несколько женщин! — Вот, увидел, нырнул за тобой.
— Уловил моё желание. — Она обхватила сено руками. — Как пахнет!
— Просто мне сон сегодня снился. Мы там втроём. Даже вчетвером занимались любовью.
— А четвёртый кто? — Ну, да, кроме Маши, Вики и меня, кто четвёртый?
— Елизавета.
— Лиза? — Она замерла, обернулась ко мне. — Ты серьёзно? Нас двоих не хватает?
— Нет. — Что ей весь сон рассказывать? — Это вы там, вдвоём, мы с Машей. Обменивались партнёрами.
— А. — Как-то неопределённо сказала Вика. — А она тебе сказала что ли?
— Так ты с ней?
— Да. — Вика отвела взгляд. — Позавчера к утру. Просыпаюсь, она стонет, маструбирует, а кончить не может. Я к ней. Лиза стеснительная девушка, пришлось немного поговорить, успокоить, а потом. — Она вздохнула. — С её темпераментом ей без мужчины нельзя. Голову снесёт. А с мужчиной ей пока. — За дверью послышались шаги. — Не хочет она. Боится. А со мной она решилась. Вроде как безопасно.
— А вот вы где! — Ирина нырнула в дверь. — Чего вы тут?
— Так, разговаривали. — Я перехватил сноп сена. — Всё никак не могу уговорить их написать родителям. Чтобы те не волновались. — Я действительно, на этой неделе говорил с ними об этом, предлагаю отправить письма с проходящим почтово-багажным поездом. Так как их могли подать в розыск, а потом доказывай не доказывай, что они добровольно тут сидят — никто не поверит или поверит, но с большой натяжкой.
— Написать надо. — Поддержала меня Ирина. — Очень надо. Напишите, девочки, напишите. Они там с ума сходят, столько времени!
— Напишем. — Вика кивнула головой. — Я с Лизой сегодня вечером поговорю ещё раз. Ей тяжелей всего. Мне-то, — тут она сделала непонятный кивок головой, — на всё на это с прибором, но... Надо, понимаю. Потом, если что, с вас спросят.
Третий раз мы сделали это в ночь того же дня. Она проскользнула ко мне, сбросила пуховое пальто, нырнула под одеяло, обдавая холодом от ног. Даже рубашку не одела. «Так будоражит сильнее" — призналась она, обвивая меня руками и ногами, — «После этого твоё тепло такое сексуальное!» И тут я обнаружил, что грудь её, упругие жгучие грудки — ласково-шёлковые колокольчики, выбивавшие молнии страсти. Она, навалившись на меня сверху, стала постукивать ими по моим губам, хихикая, когда мне удавалось прихватить ту или другую сладкую кнопочку на концах колокольчиков. Руки же мои были заняты более интересным делом. Они ныряли вдоль спины, округляли обе половинки попки, не забывая скользить по лощинке между ними, прикасаться к набухающим губкам. Минут через пять, она, улыбаясь, оседлала меня, зажала между ног, прижигая кожу на животе горячей пиздёнкой. Сначала я подумал, что она хочет продолжения нашей игры. (Специально для — на же, покачиваясь из стороны в сторону, как бы раздумывая, прожигала живот этим жаром, вызывая возмущение и протест у, вытянувшегося во фрунт, члена. А потом двинулась к моему лицу, хитро посматривая на меня. Ага, хулиганить? Мои пальцы нырнули под неё, уводя за собой руки. Хулиганить, так хулиганить!
— Нет! — Руки её остановили стремительный натиск моих. — Нет.
— А я и не настаиваю. — Но большие пальцы уже пробежали по большим влажным губкам, вырвав у неё невольный вздох. Она там подобралась, чуть поддавшись вверх, а я спустился ниже, поймав губами край коротко стриженой полянки. — Тогда я вот так.
— Щекотно. — Она потёрла ладонью полянку, проводя рукой у самого моего носа.
— А что будет дальше? — Я дурашливо прихватил зубами её ладонь.
— Непослушный. — Улыбка, если могла бы выражаться в люминах, то озарила бы не только эту избу, а ещё и все избы на этом острове.
— М-м-м-м-м-м-м! — Ответил я, уже ухватив губами складку. Чуть-чуть потянем, теперь языком, вновь губами пройтись вдоль её складочек, помять.
— Не останавливайся! — Голос у неё стал требовательным, даже приказным. А я-то всего отпустил раскрывшийся бутон, чтобы снять неведомо откуда взявшийся волосок с губы. — Дальше!
— Как прикажете! — Складки послушно раздвинулись под моими пальцами ещё шире, допуская язык к внутренним лепесткам. Вот правый, вот левый, а вот и её клитор. Сделаем язык потвёрже и вперёд! Раз мягким, раз твёрдым, а потом лёгкий поцелуй. И вновь мягкий, жёсткий, поцелуй.
— Ты случайно не был в прошлой жизни женщиной? — В промежутке между наплывами наслаждения, она переступала с колена на колена, упираясь руками в стенку. Мне даже показалось, что она, в какой-то момент, захотела сесть мне на лицо.
— Нет. — Я вынырнул из-под неё. — А что?
— Не отвлекайся! — Она ткнула меня пиздёнкой в подбородок, вздрогнув от прикосновения подушечки большого пальца к клитору. — Дальше! Да! — Это губы опять принялись сосать клитор. — Не останавливайся, не стой. Ох, миленький! Ещё! Ещё! — Это язык прошёлся, выделывая восьмёрку на клиторе.
Кончала она громко. Сдавливая мою голову жаркими бёдрами, она тянулась вверх, собираясь взлетёть к потолку, а я держал её и добивал пробелы в накатывающих волнах оргазма мелкими точками прикосновения языка. Когда пространство вокруг неё стало широким, она отпустила меня, соскользнув к члену. Теперь наступала моя очередь капризничать, требовать, ухать, мычать от удовольствия. Виктория основательно трудилась над членом, но вырвать из меня бурлящую внутри энергию жизни не могла. Тогда я отстранил её и заработал рукой, ещё больше возбуждаясь от того, что руки её трогали член вместе с моими руками, а глаза, не отрываясь, смотрели на головку, уже давно превратившуюся в лилово-фиолетовый шарик. Первая порция, взлетев высоко, упала ей на плечо, вторую и последующую она перехватила ртом, часто глотая. Через пару минут мы уже держали друг друга в объятиях, и она шептала мне какие-то, вроде ничего незначащие, слова, выбивавшие во мне глубокие борозды, удивляя этим не только меня, но и того, кто сидит во мне — циничного, прагматичного бизнесмена. Секс это хорошо, а хороший секс — залог здоровья. Но то, что делают со мной эти девушки — Маша, Виктория — нельзя описать как секс. Это что-то большее. Более глубокое, чем сексуальное удовлетворение, что ли? Раньше у меня такого не было, отчего мы оба — я и тот, кто внутри, испытывали немного дискомфорт. Мы чувствовали, что потеряли в том, прошедшем бурно и цветасто, участке жизни что-то важное, что-то такое, от которого хочется вот сейчас плакать. Просто плакать. И не понятно, что это? Приступ радости или из меня рвётся затолкнутое глубоко-глубоко в далёком детстве, юности чувствительная душа, тоскующая о такой вот нежности? В таком раздрае в мыслях, я заснул в обнимку с ней, чувствуя себя, как не удивительно это звучит, абсолютно безмятежно. Как ребёнок после игры, уставший, немного взъерошенный, но довольный полученным результатом.
***
Весна наступала на посеревшие сугробы, властно отвоёвывая у зимы права владение Землёй. Та по ночам била морозами, пытаясь всё заморозить, но у неё это получалось слабо, нерешительно боролась она и с проплешинами на льду реки. Мой гарем, после новогоднего разгула страстей, в результате которых мы все, сначала переругавшись в дрызг, перемирились, заключили мировую, перетёк в Верхнее, куда вскоре переселился и я уже на правах мужа Маши. А случилось это сразу после примирения. Приехали мои. Отец только удивлённо поднял бровь, услышав мой рассказ о своей жизни тут, но одобрил кандидатуру Маши. О Виктории и Елизавете лишь сказал, что девушки хорошиеЮ, а многожёнство может быть и хорошая мысль, но трудно осуществимая в наших условиях. Мать моя, посмотрев на всё, что у нас на острове было, быстро раскусила и вывела всех на чистую воду. В результате, Маша и я, в сопровождении всех обитателей острова отправились к район, в ЗАГС, где у нашего Спиридона была старая зазноба, исполнявшая по случаю отсутствия назначенного заведующего его функции. Через два часа на улице мы распили шампанское, бухнув как из пушки, пофотографировались и отбыли на остров. Мои прожили месяц и, довольные, убыли домой, наказав мне крепко-накрепко решить вопрос с гаремом. Я и решил. Очередность и парность была согласованно на общем совете, вызывав у Вовича с Ириной целую гамму чувств. Но неприятия не было. Была некоторая заинтересованность, удивление, не более. В нашем же маленьком гареме, все остались довольны. Елизавета и Виктория, Маша и я все мы даже устроили небольшой праздничный ужин по поводу установления порядка в пределах отдельной взятой местности. Я закрывал глаза на некоторые, скажем так, «вольности» со стороны девочек между собой, отмечая усиление тяги Елизаветы к Маше, после их совместного вечера во втором домике. Даже в какой-то момент, ранним утром застав их в недвухсмыленном положении без рубашек, сделал вид, что так и надо, удалился. Хотя, внутри меня запрыгали зайчики-чертенята. Кого-кого, а вот Елизавету я ещё не пробовал. Маша потом заглядывала в глаза, ища ответ на свой вопрос — не рассердился ли я? Но получила заверение, что это только радует меня. Почему? Для меня это означает, что со своей женой могу откровенным быть всегда. Как и она со мной.
А вскоре пошли радостные хлопоты — Ирина родила девочку, Елизавета — мальчика, сразу изменив их и нашу жизнь. Виктория и Маша дружненькой парой метались по всем присутственным местам, по женской консультации, поликлинике и так далее, прибывая в каком-то, предродовом, что ли, забывчивом состоянии. Вечером, ложась с двумя беременными женщинами в кровать, я выслушивал их рассказ о прошедшем дне, ворочая головой в обе стороны, поглаживая их животы. Отчего они обе чуть ли не мурлыкали. Елизавета сначала жила у бабушки, прямо через дорогу. Но считай, что у нас, так как купание, кормление и прочее происходило у нас. В какой-то момент устав таскаться туда-сюда, я приступил к изменению планировки дома, расширив пространство. Ничего, что стало только две комнаты, зато внутри стало значительно просторней. Затем Елизавета переселилась к нам, закрыв все вопросы в наших отношениях — мы жили в одной семье и одним — родами. Но для честности ради, могу сказать, что в этот момент жизни у меня не всё было хорошо. Бизнес шёл вниз, следуя всем кривым мировой экономики, партнёры ругались, зарубежный источник доносил о какой-то подозрительной возне вокруг компании. А мне было наплевать. Не поверите? Не верьте. А мне было на всё наплевать. Окунувшись в эти все хлопоты — немного скучные, нервные из-за взбрыков беременных женщин — я отдалился от того мира, откуда вылетел на своём вездеходе в полнейшей озлобленности ко всему. И почувствовал себя немного счастливо. А теперь, стоя на краю обрывчика, с которого летом будет так классно нырять в речку, я грезил будущим. Какой дом будет построен на острове на деньги от продажи гнезда, который я с таким наслаждением вил вместе с этой гадиной. Хотя, какая она гадина? Просто женщина, которая живёт деньгами, а не живет жизнью. Дом за городом будет продан, деньги лягут моему иностранному другу, что частью покроет расходы на обустройство тут. Звучит дико, но это так. Я решил жить тут — в этом треугольнике — остров — Верхнее — Нижнее. А город, бизнес это будет уже потом, если будет. Без денег я не останусь, а если и останусь, то не сильно надолго. Я это знал точно.
Эх! Даже в самом дерзком сне я не мог представить себе такое! Три женщины, две из которых мои женщины, а третья уже откровенно поглядывает на меня голодным взором, три ребёнка и полное, безраздельное ощущение счастья! Нет, иметь гарем это хорошо! Честное слово!
***
Белый потолок навалился на меня, закрутился вокруг, стараясь увести головы в сторону. Я закрыл глаза, досчитал до десяти, открыл. Так, осталось одна голова, две руки, две ноги, тело, затянутое в зеленоватый костюм, лицо полузакрыто марлевой повязкой. Что за чёрт? Словно спеленали? И дышать тяжело, в горле трубка.
— Больной очнулся! — Это возглас удивил меня, а во внешнем мире вызвал суету. Кто тут у нас больной? Я? С какого хрена-то?
— Быстро, комплекс! — Надо мной наклонились глаза, отделённые от меня очками с диоптриями. — Вы меня слышите, больной?
— Ы! — Эта трубка в горле! Сказать ничего нельзя. Да, вытащите же её, наконец!
— Всё готово. — Глаза внимательно посмотрели мне в самое сердце, выбив искорку. А глаза-то женские, с такой вот какой-то невыраженной тоской, что ли?
— Удаляем! — Вокруг выстроилась стена белых халатов. — На счёт три! — Да они, что? Совсем озверели? Больно ведь! И я что в больнице? Или это сон? Такой же сон в яви, как те с метеостанции?
— Ы! — Почему я тут? Где все мои? Маша, Вика, Елизавета? Да что тут происходит?
— Укол. — Глаза вновь наклонились ко мне. — Вы меня понимаете? Не надо пытаться говорить. Хорошо, что понимаете. Вы находитесь в больнице. Вы вышли из комы, в которой находились две недели. Сейчас вам надо отдохнуть от трубок. Мы сделаем укольчик, вы поспите, а потом мы с вами поговорим. Не спешите! Сейчас вам надо хорошо поспать.
— Ы! — К чёрту этот укол! Мне надо поговорить! Куда все уплывают? Стойте! А как же Машенька? Как же мне не хватает её рук! Сразу бы стало лучше! Не опускайте в темноту!!!
