16.09.09.
Иногда я просыпаюсь еще до сигнала будильника. От какого-то тревожного чувства, природу которого трудно определить. И весь последующий день бывает наполнен этой тревогой; то мне начинает казаться, что я забыл что-то сделать или кому-то позвонить, то вдруг я спотыкаюсь на ровном месте, или вовсе вмазываюсь бампером в чью-то машину на парковке. Вот и сегодня я целый день ждал — ну когда уже? Что за фигня случится? А ведь обязательно... Самое мерзкое было то, что Лэм как раз уехал на два дня. По очень нехорошему делу. Которое вполне могло обернуться неприятностями. И потому я дергался сильнее обычного — был почти уверен, что мой мандраж предвещает удар именно с этой стороны.
Наши с Лэмом отношения тоже беспокоили меня. И уже давно. Во-первых, мы все никак не могли привыкнуть друг к другу, успокоиться, войти в некое привычное русло... Никто из друзей не знал о нас. Каждая наша встреча сопровождалась бешеными эмоциями, бьющимся сердцем, стыдом и чувственными терзаниями. А завершалась бурным сексом, после которого он ощущал себя виноватым, а я — эмоционально опустошенным. Все происходило как в первый раз, снова и снова. Несмотря на то, что я совершенно искренне любил этот секс и хотел его; откровенно наслаждался своей ролью, такой непривычной поначалу, и давно уже не испытывал боли, Лэм продолжал балансировать на грани. Он сжимал меня в объятьях, сладко измучивал ласками, пытаясь настроиться и, наконец, отдаться мне. Я не мог не видеть этих метаний. И не мог заставить его прекратить их. Ситуация становилась безнадежной. Я начал бояться, что он совершит глупость — обманет меня и покорится, просто чтобы избавиться от чувства вины. И тогда отношения будут безнадежно испорчены...
К вечеру ожидаемая неприятность, все-таки, случилась. Правда, она была не совсем неприятность... и не с той стороны, откуда ожидалась. Но я сразу понял, что значение этого события может оказаться очень весомым. Если не сказать — катастрофическим... Мне позвонил Кисэр и попросил о личной встрече. Сказал, что ему требуется дружеский совет по одному важному вопросу. Я всполошился было, но он раз десять повторил, что вопрос не имеет отношения к бизнесу и не сулит никаких ужасных последствий. Я совершенно растерялся; отказать было бы грубо, а согласиться... Вечер наедине с ним. У меня дома. Или у него — какая разница, кровати те же самые. Все помнят... Черт.
Оторвав его от себя с мясом после восьми лет отношений, я не чаял остаться в живых. Но не сделай я этого, погиб бы наверняка, измученный скандалами, ревностью и соперничеством. Он несколько месяцев осаждал меня, как средневековую крепость, стоя под окнами и выкрикивая признания вперемешку с угрозами. Он говорил, что я сошел с ума, что это невозможно, что мы не сможем так жить. Я понимал, что он прав, но трусливо забивался в уголок, обтирая платочком отвоеванное обратно маленькое, окровавленное сердце.
С тех пор прошло еще восемь лет. Я успел потерять дочь, прожить целых десять месяцев с одной прекрасной девушкой, потом влюбиться в парня, и подумать, что это навсегда. Через три года жестоко разочароваться и впасть в депрессию. И, наконец, рухнуть в омут отношений с Лэмом — человеком, который с одинаковой долей вероятности мог стать моей любовью до конца дней или последним ударом, после которого я не поднимусь... В жизни Кисэра за это время не изменилось ничего. Не случилось ни одного серьезного романа, не прорезалось ни малейшего зачатка совести. Очаровательный засранец продолжал пить, курить и блядовать, но в последние годы как-то грустно. Обреченно, я бы сказал. Внешность его стала еще притягательнее; она оформилась окончательно. Глубокие следы порока отпечатались на бледном, почти девичьем лице. Измученный страстями, печальный взгляд то ли Онегина, то ли Вальмонта, не оставлял потенциальной жертве ни единого шанса на спасение.
Как нельзя быть немножко беременной, так и невозможно немножко побыть с Кисэром. Я очень хорошо это знал, и старательно избегал встреч наедине. Он давно оставил надежду на воссоединение, но это не мешало ему откровенно упиваться своей властью. При любой возможности Кисэр снова и снова затевал странную игру в кошки-мышки. Маленькая, изящная мышь кокетливо посасывала кусочек сыра; ходила вокруг кота, чуть царапая пол когтистыми лапками. Останавливалась, красиво выгнув спинку, и медленно наматывала на тонкую кисть кончик длинного хвоста... Дрожащий от вожделения кот сглатывал слюну и мысленно проводил ногтем по ее нежным, бесстыдно-розовым ушкам. Но пошевелиться не смел. Он знал, что в эту же секунду мышка обернется стремительной пумой и бросится на него, чтобы с упоением вонзиться когтями в беззащитную плоть. Спина хорошо помнила сладкую боль от царапин и укусов.
Дважды переодевшись и трижды переставив на другое место бутылку его любимого коньяка, я почувствовал, что начинаю паниковать. Ожидание убивало меня; голова раскалывалась от противоречивых мыслей, ниже пояса все отяжелело и налилось истомой. Чем чаще я повторял себе «не смей», тем быстрее колотилось сердце. Наконец, он приехал.
Одет, как обычно. Внешне спокоен. Но что-то в глазах... Нет, вовсе не вероломная угроза соблазна, а грусть, и даже что-то похожее на раскаяние. Окончательно сбитый с толку, я усадил его на диван и поставил на стеклянный столик две тяжелых стопки с Курвуазье. Рассеянно бросив в них по несколько кубиков льда (не спросив у меня), Кисэр уставился на свои руки и не спешил начинать разговор.
— Что случилось? — я не выдержал молчания.
Он натянуто улыбнулся и потер запястье большим пальцем. Плохой знак. Действительно, что-то натворил...
— В общем, есть одна девочка. Двадцать два года. Инструктор по фитнессу. Умненькая, добрая... очень красивая. Я тепло к ней отношусь. Знаешь, мы встречаемся последние месяцев восемь... И все, как бы это сказать, честно. В смысле, мы верны друг другу...
Я начал тихо сползать с кресла.
— У этой девочки что-то случилось? — спрашиваю, — ей нужна помощь?
— Э-э, не совсем...
— Рома, блять, что случилось?!
— Она ждет ребенка...
Аккуратно проглотив коньяк, я встал и несколько раз прошелся вдоль стола. Потом опять сел.
— И?
— Ну, что ты можешь мне сказать по этому поводу?..
— Тебе с каких слов начать? На какую букву? — подавив истерический смешок, я снова глотнул коньяка.
— Никак, да?... — неожиданно робко и грустно произнес он, вскинув взгляд на мое лицо. Глаза были влажными.
— Что — никак? Ты о чем? — я почему-то не мог кричать. Слова вырывались с трудом.
— Ничего не получится, — Кисэр обреченно вздохнул и опрокинул разом половину стопки, — да, ты прав... Я рехнулся.
— Подожди... Что говорит девочка?
— Люблю. Беременна. Рома, почему ты молчишь.
— А ты???
— А я молчу... — он издал какой-то странный звук и с грохотом уронил стопку на стол. Потом закрыл лицо руками и разрыдался.
Я чувствовал, что теряю самообладание... По кусочкам выдернув из хаоса несколько нужных мыслей, я попробовал помочь ему.
— Рома, давай рассуждать логически... Жениться для тебя — не вариант. Подумай, через сколько дней ты чокнешься от детского плача и смены подгузников? От невозможности курить в доме и спать по нескольку часов в то время суток, когда это необходимо? И вообще — от полного отсутствия личной свободы??? Ты говоришь — хорошая девочка. То есть, ты даже не любишь ее! А Юкон (его немецкая овчарка/почти человек)? Что если он не поладит с новыми жильцами? На чьей ты окажешься стороне? Вот его ты любишь больше себя самого, это факт!
— Ты прав, это факт... Я не рассматривал этот вариант всерьез, если честно. ..
— А какой вариант ты рассматривал? Пусть родит, а ты будешь заезжать по выходным? Детям мороженое, бабе цветы? Воскресный папа? Деньги на тумбочке? Девчонка совсем молодая, через какое-то время она устанет ждать и выйдет за другого, как ребенка делить будете? Или хуже — станет ждать до последнего, ребенок вырастет, и какими глазами на тебя посмотрит? Я еще понял бы, если бы речь шла о твоей ровеснице, разведенной, у которой это не первый ребенок...
— Да, да, все понятно, ты прав, одна только неувязочка есть...
— Какая?
— На хуя я живу?! — выкрикнул он мне прямо в лицо, — какой во всем этом смысл?! Зачем я просыпаюсь каждое утро и куда-то мчусь? Рискую своей шкурой и не завожу близких знакомств, чтобы не подвергать людей опасности? Зачем эти бездумные, грязные ночи со случайными любовниками, лишенные всякого смысла? Любви все равно уже не будет!!!
Он осекся, устыдившись слишком явного намека на свои неостывшие чувства ко мне. Но, собравшись с духом, продолжил:
— Ну, хорошо, это скоро закончится... Еще лет пять, потом я либо что-нибудь передозирую, либо поймаю пулю... Но ведь ничего не останется, Олег, ты понимаешь? — он заглядывал мне в глаза, до боли прикусывая губы, чтобы не расплакаться снова.
Пораженный, загипнотизированный его отчаянием, я совершил роковую ошибку... Схватил лежавшую передо мной маленькую ладонь и сочувственно сжал бледные пальцы. Такой знакомый и невыносимо приятный, трепет его руки проникал в меня и разливался по жилам, как инъекция морфина... Щеки мои вспыхнули, во рту пересохло. Кисэр почти не дышал. Осознав происходящее, он испугался потерять такое дорогое, такое желанное ощущение близости. Его рука дрожала, но ладонь все же развернулась, и наши пальцы нежно сплелись. В этом жесте было больше эротики, чем в самом откровенном поцелуе...
Я испугался. И поступил самым подлым и трусливым образом. Просто вырвал свою ладонь. Это было грубо, жестоко, неправильно. Я проклинал себя...
— Ну, я пойду, — тихо произнес Кисэр, поставив на стол пустую стопку с так и не успевшими растаять кубиками льда. Придавленный, опустошенный, он поднялся с дивана и медленно направился к выходу. Я не смог этого вынести...
— Подожди!
Не знаю, что он увидел в моих глазах. Не знаю, почему он так резко переменился в лице. Не знаю, через сколько секунд он упал передо мной на колени и жадно припал к губам. Последние остатки разума кричали: «Остановись! Это невозможно! Ты не справишься с этим!» Я с силой отталкивал его, но он снова обнимал мое лицо дрожащими ладонями и целовал... целовал, сводя с ума, убивая, разрывая на части... Бледные, нежные, любимые губы обволакивали; одуряли терпким запахом коньяка... Мир вокруг взрывался атомными вспышками. Из последних сил я схватил его рукой за грудки, а второй наотмашь ударил по лицу. Но он тут же поймал ударившую его ладонь и впился в нее исступленным, покорным поцелуем. Эта покорность; его преклоненная поза; такие близкие, горящие обожанием, глаза разбудили в глубине моего сердца сумасшедшего, дикого зверя, который был так счастлив терзать это изящное тело много дней и ночей тому назад...
Я схватил его и опрокинул на живот, попутно сорвав через голову тонкий свитер. Зарылся в волосы на затылке, провел рукой по белоснежной спине. Резко прижал его бедра к своим. Расстегнул ремень и с наслаждением погладил такой знакомый, по-юношески торчащий вверх, немного изогнутый член. Его вкус я помнил бы до конца жизни, даже если бы нам не суждено было еще раз встретиться... Ромка прерывисто дышал, вцепившись одной рукой в мое бедро, а другой пытаясь расстегнуть молнию и высвободить мой член. Я видел, что он хочет почувствовать меня внутри прямо сейчас. Ну что ж, ты получишь это... Не став разыскивать ни презервативы, ни смазку, я лишь увлажнил член слюной и вошел в него сразу на половину. Сдавленный стон только раззадорил меня; все также хватая взъерошенные волосы на затылке, я накачивал его глубокими, нежными толчками, медленно сходя с ума от наслаждения... С меня падали оковы; сомнения разбивались вдребезги, оставляя только жгучую, неуправляемую, всепоглощающую страсть...
— О, черт... пожалей меня... — послышался срывающийся шепот.
Ну, мальчик мой, ты выдержишь... Вонзившись в него еще пару раз, я выдернул член и обрызгал пылающую, влажную спину. Потом соскользнул на пол и схватил нетвердой рукой свою стопку коньяка. Оставалось лишь смешать мой любимый коктейль: дорогой алкоголь плюс возбужденная кровь, полная тестостерона. Сделав большой глоток, я облокотился о диван и замер.
— Я люблю тебя... — раздалось в тишине.
— Да...
Что — да? Я знаю? Я люблю?..
E-mail автора: madmouse@bk.ru
Иногда я просыпаюсь еще до сигнала будильника. От какого-то тревожного чувства, природу которого трудно определить. И весь последующий день бывает наполнен этой тревогой; то мне начинает казаться, что я забыл что-то сделать или кому-то позвонить, то вдруг я спотыкаюсь на ровном месте, или вовсе вмазываюсь бампером в чью-то машину на парковке. Вот и сегодня я целый день ждал — ну когда уже? Что за фигня случится? А ведь обязательно... Самое мерзкое было то, что Лэм как раз уехал на два дня. По очень нехорошему делу. Которое вполне могло обернуться неприятностями. И потому я дергался сильнее обычного — был почти уверен, что мой мандраж предвещает удар именно с этой стороны.
Наши с Лэмом отношения тоже беспокоили меня. И уже давно. Во-первых, мы все никак не могли привыкнуть друг к другу, успокоиться, войти в некое привычное русло... Никто из друзей не знал о нас. Каждая наша встреча сопровождалась бешеными эмоциями, бьющимся сердцем, стыдом и чувственными терзаниями. А завершалась бурным сексом, после которого он ощущал себя виноватым, а я — эмоционально опустошенным. Все происходило как в первый раз, снова и снова. Несмотря на то, что я совершенно искренне любил этот секс и хотел его; откровенно наслаждался своей ролью, такой непривычной поначалу, и давно уже не испытывал боли, Лэм продолжал балансировать на грани. Он сжимал меня в объятьях, сладко измучивал ласками, пытаясь настроиться и, наконец, отдаться мне. Я не мог не видеть этих метаний. И не мог заставить его прекратить их. Ситуация становилась безнадежной. Я начал бояться, что он совершит глупость — обманет меня и покорится, просто чтобы избавиться от чувства вины. И тогда отношения будут безнадежно испорчены...
К вечеру ожидаемая неприятность, все-таки, случилась. Правда, она была не совсем неприятность... и не с той стороны, откуда ожидалась. Но я сразу понял, что значение этого события может оказаться очень весомым. Если не сказать — катастрофическим... Мне позвонил Кисэр и попросил о личной встрече. Сказал, что ему требуется дружеский совет по одному важному вопросу. Я всполошился было, но он раз десять повторил, что вопрос не имеет отношения к бизнесу и не сулит никаких ужасных последствий. Я совершенно растерялся; отказать было бы грубо, а согласиться... Вечер наедине с ним. У меня дома. Или у него — какая разница, кровати те же самые. Все помнят... Черт.
Оторвав его от себя с мясом после восьми лет отношений, я не чаял остаться в живых. Но не сделай я этого, погиб бы наверняка, измученный скандалами, ревностью и соперничеством. Он несколько месяцев осаждал меня, как средневековую крепость, стоя под окнами и выкрикивая признания вперемешку с угрозами. Он говорил, что я сошел с ума, что это невозможно, что мы не сможем так жить. Я понимал, что он прав, но трусливо забивался в уголок, обтирая платочком отвоеванное обратно маленькое, окровавленное сердце.
С тех пор прошло еще восемь лет. Я успел потерять дочь, прожить целых десять месяцев с одной прекрасной девушкой, потом влюбиться в парня, и подумать, что это навсегда. Через три года жестоко разочароваться и впасть в депрессию. И, наконец, рухнуть в омут отношений с Лэмом — человеком, который с одинаковой долей вероятности мог стать моей любовью до конца дней или последним ударом, после которого я не поднимусь... В жизни Кисэра за это время не изменилось ничего. Не случилось ни одного серьезного романа, не прорезалось ни малейшего зачатка совести. Очаровательный засранец продолжал пить, курить и блядовать, но в последние годы как-то грустно. Обреченно, я бы сказал. Внешность его стала еще притягательнее; она оформилась окончательно. Глубокие следы порока отпечатались на бледном, почти девичьем лице. Измученный страстями, печальный взгляд то ли Онегина, то ли Вальмонта, не оставлял потенциальной жертве ни единого шанса на спасение.
Как нельзя быть немножко беременной, так и невозможно немножко побыть с Кисэром. Я очень хорошо это знал, и старательно избегал встреч наедине. Он давно оставил надежду на воссоединение, но это не мешало ему откровенно упиваться своей властью. При любой возможности Кисэр снова и снова затевал странную игру в кошки-мышки. Маленькая, изящная мышь кокетливо посасывала кусочек сыра; ходила вокруг кота, чуть царапая пол когтистыми лапками. Останавливалась, красиво выгнув спинку, и медленно наматывала на тонкую кисть кончик длинного хвоста... Дрожащий от вожделения кот сглатывал слюну и мысленно проводил ногтем по ее нежным, бесстыдно-розовым ушкам. Но пошевелиться не смел. Он знал, что в эту же секунду мышка обернется стремительной пумой и бросится на него, чтобы с упоением вонзиться когтями в беззащитную плоть. Спина хорошо помнила сладкую боль от царапин и укусов.
Дважды переодевшись и трижды переставив на другое место бутылку его любимого коньяка, я почувствовал, что начинаю паниковать. Ожидание убивало меня; голова раскалывалась от противоречивых мыслей, ниже пояса все отяжелело и налилось истомой. Чем чаще я повторял себе «не смей», тем быстрее колотилось сердце. Наконец, он приехал.
Одет, как обычно. Внешне спокоен. Но что-то в глазах... Нет, вовсе не вероломная угроза соблазна, а грусть, и даже что-то похожее на раскаяние. Окончательно сбитый с толку, я усадил его на диван и поставил на стеклянный столик две тяжелых стопки с Курвуазье. Рассеянно бросив в них по несколько кубиков льда (не спросив у меня), Кисэр уставился на свои руки и не спешил начинать разговор.
— Что случилось? — я не выдержал молчания.
Он натянуто улыбнулся и потер запястье большим пальцем. Плохой знак. Действительно, что-то натворил...
— В общем, есть одна девочка. Двадцать два года. Инструктор по фитнессу. Умненькая, добрая... очень красивая. Я тепло к ней отношусь. Знаешь, мы встречаемся последние месяцев восемь... И все, как бы это сказать, честно. В смысле, мы верны друг другу...
Я начал тихо сползать с кресла.
— У этой девочки что-то случилось? — спрашиваю, — ей нужна помощь?
— Э-э, не совсем...
— Рома, блять, что случилось?!
— Она ждет ребенка...
Аккуратно проглотив коньяк, я встал и несколько раз прошелся вдоль стола. Потом опять сел.
— И?
— Ну, что ты можешь мне сказать по этому поводу?..
— Тебе с каких слов начать? На какую букву? — подавив истерический смешок, я снова глотнул коньяка.
— Никак, да?... — неожиданно робко и грустно произнес он, вскинув взгляд на мое лицо. Глаза были влажными.
— Что — никак? Ты о чем? — я почему-то не мог кричать. Слова вырывались с трудом.
— Ничего не получится, — Кисэр обреченно вздохнул и опрокинул разом половину стопки, — да, ты прав... Я рехнулся.
— Подожди... Что говорит девочка?
— Люблю. Беременна. Рома, почему ты молчишь.
— А ты???
— А я молчу... — он издал какой-то странный звук и с грохотом уронил стопку на стол. Потом закрыл лицо руками и разрыдался.
Я чувствовал, что теряю самообладание... По кусочкам выдернув из хаоса несколько нужных мыслей, я попробовал помочь ему.
— Рома, давай рассуждать логически... Жениться для тебя — не вариант. Подумай, через сколько дней ты чокнешься от детского плача и смены подгузников? От невозможности курить в доме и спать по нескольку часов в то время суток, когда это необходимо? И вообще — от полного отсутствия личной свободы??? Ты говоришь — хорошая девочка. То есть, ты даже не любишь ее! А Юкон (его немецкая овчарка/почти человек)? Что если он не поладит с новыми жильцами? На чьей ты окажешься стороне? Вот его ты любишь больше себя самого, это факт!
— Ты прав, это факт... Я не рассматривал этот вариант всерьез, если честно. ..
— А какой вариант ты рассматривал? Пусть родит, а ты будешь заезжать по выходным? Детям мороженое, бабе цветы? Воскресный папа? Деньги на тумбочке? Девчонка совсем молодая, через какое-то время она устанет ждать и выйдет за другого, как ребенка делить будете? Или хуже — станет ждать до последнего, ребенок вырастет, и какими глазами на тебя посмотрит? Я еще понял бы, если бы речь шла о твоей ровеснице, разведенной, у которой это не первый ребенок...
— Да, да, все понятно, ты прав, одна только неувязочка есть...
— Какая?
— На хуя я живу?! — выкрикнул он мне прямо в лицо, — какой во всем этом смысл?! Зачем я просыпаюсь каждое утро и куда-то мчусь? Рискую своей шкурой и не завожу близких знакомств, чтобы не подвергать людей опасности? Зачем эти бездумные, грязные ночи со случайными любовниками, лишенные всякого смысла? Любви все равно уже не будет!!!
Он осекся, устыдившись слишком явного намека на свои неостывшие чувства ко мне. Но, собравшись с духом, продолжил:
— Ну, хорошо, это скоро закончится... Еще лет пять, потом я либо что-нибудь передозирую, либо поймаю пулю... Но ведь ничего не останется, Олег, ты понимаешь? — он заглядывал мне в глаза, до боли прикусывая губы, чтобы не расплакаться снова.
Пораженный, загипнотизированный его отчаянием, я совершил роковую ошибку... Схватил лежавшую передо мной маленькую ладонь и сочувственно сжал бледные пальцы. Такой знакомый и невыносимо приятный, трепет его руки проникал в меня и разливался по жилам, как инъекция морфина... Щеки мои вспыхнули, во рту пересохло. Кисэр почти не дышал. Осознав происходящее, он испугался потерять такое дорогое, такое желанное ощущение близости. Его рука дрожала, но ладонь все же развернулась, и наши пальцы нежно сплелись. В этом жесте было больше эротики, чем в самом откровенном поцелуе...
Я испугался. И поступил самым подлым и трусливым образом. Просто вырвал свою ладонь. Это было грубо, жестоко, неправильно. Я проклинал себя...
— Ну, я пойду, — тихо произнес Кисэр, поставив на стол пустую стопку с так и не успевшими растаять кубиками льда. Придавленный, опустошенный, он поднялся с дивана и медленно направился к выходу. Я не смог этого вынести...
— Подожди!
Не знаю, что он увидел в моих глазах. Не знаю, почему он так резко переменился в лице. Не знаю, через сколько секунд он упал передо мной на колени и жадно припал к губам. Последние остатки разума кричали: «Остановись! Это невозможно! Ты не справишься с этим!» Я с силой отталкивал его, но он снова обнимал мое лицо дрожащими ладонями и целовал... целовал, сводя с ума, убивая, разрывая на части... Бледные, нежные, любимые губы обволакивали; одуряли терпким запахом коньяка... Мир вокруг взрывался атомными вспышками. Из последних сил я схватил его рукой за грудки, а второй наотмашь ударил по лицу. Но он тут же поймал ударившую его ладонь и впился в нее исступленным, покорным поцелуем. Эта покорность; его преклоненная поза; такие близкие, горящие обожанием, глаза разбудили в глубине моего сердца сумасшедшего, дикого зверя, который был так счастлив терзать это изящное тело много дней и ночей тому назад...
Я схватил его и опрокинул на живот, попутно сорвав через голову тонкий свитер. Зарылся в волосы на затылке, провел рукой по белоснежной спине. Резко прижал его бедра к своим. Расстегнул ремень и с наслаждением погладил такой знакомый, по-юношески торчащий вверх, немного изогнутый член. Его вкус я помнил бы до конца жизни, даже если бы нам не суждено было еще раз встретиться... Ромка прерывисто дышал, вцепившись одной рукой в мое бедро, а другой пытаясь расстегнуть молнию и высвободить мой член. Я видел, что он хочет почувствовать меня внутри прямо сейчас. Ну что ж, ты получишь это... Не став разыскивать ни презервативы, ни смазку, я лишь увлажнил член слюной и вошел в него сразу на половину. Сдавленный стон только раззадорил меня; все также хватая взъерошенные волосы на затылке, я накачивал его глубокими, нежными толчками, медленно сходя с ума от наслаждения... С меня падали оковы; сомнения разбивались вдребезги, оставляя только жгучую, неуправляемую, всепоглощающую страсть...
— О, черт... пожалей меня... — послышался срывающийся шепот.
Ну, мальчик мой, ты выдержишь... Вонзившись в него еще пару раз, я выдернул член и обрызгал пылающую, влажную спину. Потом соскользнул на пол и схватил нетвердой рукой свою стопку коньяка. Оставалось лишь смешать мой любимый коктейль: дорогой алкоголь плюс возбужденная кровь, полная тестостерона. Сделав большой глоток, я облокотился о диван и замер.
— Я люблю тебя... — раздалось в тишине.
— Да...
Что — да? Я знаю? Я люблю?..
E-mail автора: madmouse@bk.ru
