Одна история в Олениче. Часть II. Воля отца.

Глава I.

И как по Вашему должна выглядеть встреча матери и сына, которые не виделись всё лето и половину осени? Учитывая, что сын, — молодой отрок осьмнадцати зим и всё это время находился в своём первом походе в оленической дружине где-то в половецкой степи, в очередном ответном набеге, рискуя то и дело быть сражённым поганой стрелой или саблей. А мать всю жизнь души не чаяла в своём любимом и ненаглядном первенце, могучем красавце — богатыре, пылинки с него сдувавшая. И теперь, когда родное чадо где-то в далёкой тьму-таракани головой своей рискует, каждый день она кручинится, слёзки льёт, да в церковь бегает испросить у Боженьки, чтоб вернулся сыночек любимый в родные места целым и невридимым.

Это как раз про Яра и Настеньку. Яр мой старший брат. Огромный могучий, словно дуб, али медведь, но добродушный и улыбчивый, с малых лет его хвалили оленические учителя нашей школы боя для отроков, ибо равных ему в рубке мечом или секирой среди ровесников равных не было.

Я любил брата и во всё мечтал походить на него.

Старейшины-то всё мнили меня в учёные писари, — мне легко давались грамоты, что греческая, тьфу, значит византийская, что нашенская, что арабская косновязь, да и со сложением и вычитанием у меня проблем не было... Но глядя на брата, я просто с утра до вечера пропадал в школе воинского боя, упражняясь с мечом и копьём, — хоть за то, и не раз, был нещадно порот отцом по наущенью нашего старейшины.

И нынче, конечно, я дождаться не мог, когда и мне через зиму (целая зима!) минёт шестнадцать и настанет и мой черёд в рядах дружины идти в поход. Эх... как отчаянно я завидовал брату и до слёз жалел, что не могу с ним плечом к плечу оказаться в этом походе!

Настёна, Настенька, ну, или Настя, — так звали маму. Хрупкая, миниатюрная, с ладным стройным, словно у юной девицы телом, длинными аккуратными ножками и высокой упругой грудью и чудесными длинными густыми пушистыми чёрными, словно смоль волосами, мамочка по характеру была, словно родник в лесу, вечно бойкой и весёлой. Лицом она была совсем не из нашего народа. Черноокая, с пухлыми сочными губами и детскими ямочками на щёчках, — в ней явственно, как говаривали старики, проглядывались черты тавричанки.

Впрочем, того мама о себе не помнила. Ещё в детстве, лет в пять, её продали торговцам людьми. В Олениче её купил сердобольный священник отец Алексий, и долго мать в нашей церкви готовили для служения Богу, — но что-то после Чёрного года старейшины уже были не так ретивы умилостивлять небеса, — и так она стала женой нашего с Яром отца.

Отец никогда не жалел, что взял мать в жёны. Дело у неё просто само как будто спорилось, и хозяйкой она была справной... А судя по звукам и стонам, что мы с Яром частенько слышали из их опочивальни и в постели мама была пылкой и нежной любовницей. Впрочем, наверное, женщина с таким телом не может быть другой в постели.

В общем, я отвлёкся...

Как должна выглядеть встреча матери и сына после долгой разлуки? Известно, как трогательно и нежно. Всплеск радостного удивления, а потом долгие разговоры за столом с чаем и мёдом. До самой глубокой ночи. Ну, где-то так... Так должно было быть... Ну, наверное, так... Да?

Но начну сначала.

... Дружина вернулась ночью. Конечно, весь Оленич знал, что со дня на день вернётся дружина, — вот и я ждал брата и позапрошлым днём до глубокой ночи, и вчера также... Потому сегодня так бездарно заснул едва свечерело.

Во сне я отчётливо слышал радостные крики и восклицания, что прокатились по селению, а где-то заголосил чей-то громкий плач. Но всё это было как будто во сне.

Вроде, в нашем доме бухнула дверь, прогрохотали в сенях чьи-то тяжёлые сапоги, громкий радостный рокот, очень напоминающий голос брата.

— Сынку!!, — взвизгнула мать. Тихие быстрые шлепки её босых ножек по деревянному полу. Смех брата. Наверное, они долго обнимались. Я слышал тихий плач матери. Но горя в нём не было.

Потом бухнуло железо о пол, — видать брат скинул с себя бронник, а может щит, — в селение дружина всегда входила в полной выправке.

Вдруг мама вскрикнула, засмеялась, что-то горячо приглушённо зашептала. Звуки какой-то возни, словно, кто-то боролся друг с другом, опять горячий шёпот матери.

— Отец где? — пророкотал вновь голос Яра..

— На Дубравой Заставе, — каким-то обречённым голосом тихо произнесла мама, — ты же знаешь... Старейшины дали ему строгий обет.

Она вдруг снова взвизгнула. Опять звуки кокой-то непонятной возни. Шорох одежды. Горячий быстрый шёпот. Треск разрываемой ткани... И тихие тихие мужеские стоны... Не от боли, нет... Тот кто стонал, испытывал без сомнения наслаждение..

В конце концов я вырвался из этого плена грёз полусна-полуяви и порывисто сел на кровати. В единый миг я осознал, что всё это не сон, — что дружина вернулась! Яр вернулся!!!

Как ошпаренный кипятком вскочил я с кровати и со всех ног бросился к двери своей почивальни...

В дверях, ошарашенный я так и замер... Мама и мой братец Яр были настолько увлечены друг другом, что даже не заметили меня...

Бронник и щит Яра стояли в горничной у стены, у самой печи. Здесь же на полу валялся его меч в ножнах. Рядом валялась разбросанная в беспорядке его одежда, а поверх неё белоснежная разорванная до половины длинная рубашка мамы..

А мама была голая... И никак не могла она меня сейчас увидеть... Потому, что глаза её были закрыты. И стояла она на коленях, посредине сеней, на шкуре медведя, коего завалил отец ещё в позапрошлую осень. Мама стояла ко мне полубоком, я видел, как на её упругой попке играют ямочки, когда она чересчур уж напрягается... А напрягаться, к слову, ей приходилось по виду изрядно..

Волосы мамы, чудесные пушистые и чёрные, словно, крыло ворона были безжалостно собраны огромной братовой рукой в огромный пучок и крепко сжаты в кулаке. Яр стоял перед матерью обнажённый. Хотя, правильнее будет сказать, что это мать стояла на коленях перед ним... На торсе и плечах Яра так и бугрились медвежьи мышцы. Его рука крепко держала в кулаке волосы мамы.

Какой-то миг я не мог понять, почему брат голый? И почему и мама голая, да ещё стоит перед ним на коленях... Я словно лишился речи, и стоял, немой, как рыба и только беспомощно взирал на мать и брата...

Член Яра был огромен... Он торчал из середины его бёдер, толстый разбухший, и устремлялся вверх, ввысь, — так что мощная булава, что венчала большой ствол едва не касалась пупка Яра..

И тут мне всё разом стало понятно... Когда свободной рукой Яр отогнул свой член вниз, так чтобы он смотрел прямо в лицо мамы, а другой рукой, сжимавшей мамины волосы в кулаке, толкнул голову мамы навстречу своему богатырю..

Я вздрогнул... Я ждал, что мать засопротивляется... Ведь эта возня... Её разорванная рубашка на полу... и то как держал её за волосы брат, — всё это не вызывало никаких сомнений, что Яр принуждает мать... Принуждает, аки какой тать, быть голой и стоять перед ним на коленях... Как рабыню перед хозяином... Я ждал, что мать его ща цапнет... Прям зубами за его похабное естество.

Но я чуть не вскрикнул от неожиданности, когда её розовые уста, — после она с невероятным трудом смогла поглотить эту огромную возбуждённую голову, — послушно распахнулись и пухленькие губки мамы наползли на член моенго брата...

Его член почти до половины вошёл в мамины уста. Я ясно видел слезинки, застывшие в уголках глаз мамы. Рука брата работала, словно, маятник, — чётко и размеренно... Член входил и выходил изо рта матери... Она совсем не сопротивлялась этому!!!

Мало того, вскоре её руки послушно воспарили и обхватили мощный бугристый ствол брата, теребя, оглаживая, лаская его у основания и нежно перебирая большие тугие яйца брата.

Яр всё также крепко держал мать за волосы, но теперь она сама послушно наплывала без всякого понуждения ртом на его член, тщательно вылизывала его, посасывала головку или по очереди водружала в свой рот его яйца...

Это длилось долго и дьявольски изощрённо! Я видел как мерно покачиваются её груди, то и дело прижимаясь к ногам Яра, как раздуваются её щёки, когда член входит в неё до конца и из её глаз от натуги текут слёзы... Я не знал, что и подумать... И я совсем не мог понять поведения матери... Что она делает?? А Яр? Он всегда был к маме так нежен, так ласков... Но что это?!

Среди моих ровесников ходило немало слухов и россказней о девицах из хмельного дома... Воины не забывали в Киеве побывать в сим примечательном месте... Но то, что сейчас делал Яр с матерью... О таком я раньше только мог слышать. А слышал я то, что только самые развратные шлюхи из хмельного дома умеют ласкать мужское достоинство своим ртом... Господи, я не мог поверить, что Яр пользует нашу маму, как последнюю шлюху... А она совсем не противится этому...

Яр, как мне показалось, было повернул голову в мою сторону, — и я тут же торопливо юркнул обратно за дверь и замер здесь, прижавшись к стене с глухо бьющимся сердцем.

За дверью ещё долго раздавались тихие стоны Яра, влажные причмокивания, сосущие звуки, а иногда мама давилась и громко откашливалась..

Когда я вновь выглянул из-за двери, Яр всё так же держал маму за волосы в кулаке, и притягивая голову мамы навстречу к себе, во всю целовал её в губы. Он нависал всей своей громадой над стоящей на коленях хрупкой и маленькой мамой, — его поцелуй был требователен и горяч. Так целует хозяин свою наложницу...

Целовались они тоже очень долго.

Когда я выглянул в горничную в третий раз, брат лежал вытянувшись на медвежьей шкуре, ногами в мою сторону, развалив в стороны свои широченные ступни... А сверху на нём, словно маленькая гибкая лань на огромном бесформенном медведе, восседала мама... Она была ко мне спиной и я ясно видел, как выгибается её точёная спинка, как играют ямочки на её ягодицах и ходуном ходят её бёдра, когда она снова и снова, верх-вниз, насаживалась на толстенный член Яра... Я видел, как растягивается её раскрасневшаяся от усилий маленькая киска, принимая в себя яровского богатыря. Он едва только наполовину входил в маму, но иногда Яр, рыча, обхватывал ладонями мамкины бёдра, и вгонял своего жеребца ей на полную... Мама только охала, стонала, замирала, насаженная на этот живой кол. А я видел, как её попка тесно прижимается к бёдрам брата... А брат ещё теснее прижимал её к себе, притягивал мамино лицо к своему и страстно целовал её в губы.

Мама долго и быстро прыгала вот так верх-вниз на его члене, вскрикивая и постанывая... А я Яр тихо рокоча, мял её большие груди..

Я слышал, как мама просила его громким прерывающимся шёпотом, чтобы он не изливал своё семя в неё, но Яр её не послушался..

Он резко опрокинул мать на спину, и положив её ножки себе на плечи, снова, со всей мощью, словно корабельный таран, вонзился в неё, вдавливая маму в пол... и стал бурно и громогласно кончать... И маме ничего не оставалось делать, кроме того как вцепиться в его плечи и принять в себя его семя..

И на этом ничего не закончилось... Яр был неутомим, словно разбуженный вулкан... Он довольно таки скоро поднялся на ноги, легко, словно пушинку поднял маму на руки и отнёс её в их с отцом опочивальню.

Скоро я уже был несказанно рад тому, что наши холопы не ночуют в доме с нами. Потому, как то, что сейчас творилось в отцовской опочивальне словами в полной мере не изречь... Но было сразу ясно и понятно... Там страстно, яростно, пылко и изощрённо имеют женщину... Яр стонал, словно иерихонская труба, кровать скрипела так громко, что я ждал, что вот-вот раздастся треск и она попросту сломается. Мама тонко постанывала, иногда громко вскрикивала под могучими любовными ударами своего сына. А ещё эти шлепки... Шлепки бёдер матери и брата друг о дружку... А может бёдер брата о её ягодицы... Я же не знал, что он там с ней вытворяет..

Вся эта непотребщина разносилась по всему дому. Впрочем, подозреваю, что и за его пределы...

Я сидел в горничной на отцовском треножнике и не спускал глаз с полуприкрытой двери в их опочивальню... Спать я не мог. Да, и как можно спать, когда в доме такой дьявольский шум? Мама снова что-то там заскулила, — вроде опять просила, чтобы Яр не орошал её своим семенем... Но видимо, сегодня Яр мог думать только одним местом. Он снова взревел, словно, раненный бык, с шумом изливаясь в мать...

Но лишь на какое-то время всё затихло в блаженной тишине... Я слышал, как они о чём-то там вяло зашептались... Яр вроде что-то рассказывал маме про поход. А потом, снова раздался его возбуждённый полурык-полурокот и Яр снова набросился на маму... И опять всё началось сначала.

Яр взрывался бурным экстазом ещё дважды. А потом кровать всё-таки сломалась... Я понял это по громкому треску дерева... Но Яр всё-равно не остановился, пока не взорвался в мать ещё раз, утолив свою звериную похоть...

Когда мама наконец, шатаясь, показалась из опочивальни на неё было жалко смотреть. Волосы безжалостно всклочены и спутаны. Она была вся мокрая от пота. А её ножки предательски дрожали, словно, от дикой усталости. И, господи, когда она вышла в свет сеней, — я увидел, что она просто с головы до ног залита семенем Яра. Её лицо, шея, грудь, живот, бёдра! Семя Яра стекало даже по её ногам... Впрочем, по по маминому лицу я бы не назвал её несчастной.

Увидев меня, мама остановилась. Потупилась на месте, словно приводя мысли в порядок и с трудом останавливая блуждающий взор на мне..

— Кир... Что ты не спишь?, — она улыбнулась мне так, будто была в стельку пьяна.

Я нарочито удивлённо воззрился на неё:

— Мама? Спать? Это как? Когда, вы с Яром подняли такой грохот? Да, тут не точно спать, — тут оглохнуть можно!

Мама смущённо опустила взор. Господи, она стояла голенькая передо мной, вся заляпанная семенем моего брата и краснела, словно, монашка. Я с вожделением разглядывал её тело... Скоро я уже отлично понимал отчего братом овладело это безумие. Один вид тяжёлых упругих грудей мамы с большими тёмными сосками мог свести с ума..

— Прости, Кир... — тихо произнесла она, не поднимая глаз, — я тут не виновата. Яр столько месяцев был в степи... Он очень соскучился..

— Мама... , — простонала я, поднимаясь с места, — ты что меня за дурака держишь? Ты думаешь, я не знаю, чем вы тут занимались?

Мой голос задрожал и на миг, мама подняла на меня глаза. В них не было ни сожаления, ни раскаяния.

— Не сомневаюсь, что знаешь, — с какой-то едва заметной усмешкой произнесла она, — ты думаешь, что я не чувствовала, как ты пялишься на нас?

Я так и остолбенел.

— Я пытаюсь тебе это и сказать... Яр был долго в походе. Все эти месяцы у него не было женщины... А кровь в его жилах молодая, горячая...

— Мам, господи! Ну, а ты-то здесь причём?!, — уже не в силах сдержаться воскликнул я, — ему уже шестнадцать! Жените его! Купите ему наложницу!! Какого ляда ты то должна ублажать его!?

Плечи мамы дёрнулись:

— Это уж не ко мне вопрос, сынок... Это поди у старейшин спроси... Ты ещё многого не знаешь, — слишком молод, — но в нашем роду у женщин много обязанностей... В том числе и по отношению к своим сыновьям... И многие из этих обязанностей с материнством имеют мало общего... Яр получил то, на что имел право. Он знал это и он это потребовал. Я не имела права ему отказать..

Я не был в силах что-то сказать. Я чуть не плакал от обиды и боли.

— Ты много не знаешь, сын... , — тихо молвила мать, — твоего отца на год старейшины услали нести караул на Дубраву Заставу не просто так..

— Я знаю это!, — резко выпалил я, — в прошлом торговом караване в Киеве, он проигрался в хмельном доме в кости в пух и прах!! И за это был наказан Старейшинами! Но причём здесь это!!

Мать всхлипнула:

— Это лишь малая часть, сынок... Отец всегда был отважным воином и имел в роду немало наград. Ещё в при воеводе Свенельде он стал десятником, а потом и правой рукой Второго сотника оленической дружины, — мать всё это произнесла с самой настоящей неподдельной гордостью, — и только эти заслуги спасли отца от гораздо более суровой кары... Ведь Игры в Олениче под запретом Старейшин... Бывали случаи, когда за такое люди головы не сносили, сын. Так мало того, что отец проигрался в пух и прах двум киевсим купцам, — Старейшинам даже пришлось вносить за отца часть долга, чтобы отца не потащили в долговую яму и этот позор не лёг на весь род, — отец ещё и попал на суд вече Старейшин..

Я терпеливо слушал мать, хотя и не понимал к чему она клонит.

— Старейшины повелели ему на два года отправится на Заставу и а рядах дружины нести там дозор... Все заработанные деньги отходят в счёт его долга Оленичу... , — голос мамы дрожал и я понял, что она очень волнуется говоря всё это мне, — и поверь сын, по меркам суда Старейшин, это очень лёгкое наказание... Отцу зачли его прежние заслуги.

Я и исподлобья глянул на неё, с трудом заставляя себя не задерживать взор на её слегка покачивающихся грудях и красивых бёдрах:

— Мам, я всё понял... Но в целом я и без того всё это знал. Поверь, я очень переживаю за отца и скучаю по нему. Но я верю, отец выкарабкается и вернётся к нам...

Мама улыбнулась мне... А я почувствовал, как глядя на неё меня всё более распирает желание. Я с усилием отводил глаза в сторону, — не хватало ещё, чтобы он заметила растущий бугор на моих портках.

— Но причём здесь долг и ссылка отца и то, что Яр дерёт тебя, как последнюю девку из хмельного двора? — сурово добавил я.

Мать обожгла меня взглядом:

— Не смей так разговаривать со своей матерью, щенок!, — выдохнула она, — или я немедленно уйду!

Я потупил взор:

— Прости меня, мам... Слишком многое на меня сегодня свалилось...

— Будь терпелив, сын, — тихо вымолвила мать, — ты знаешь, что полагается в нашем роду старшим сыновьям в семье?

Я нетерпеливо кивнул, мол, да знаю... А чего тут не знать? Полагался наследный лён, — как наследнику семьи. Кусок земли в окрестностях Оленича да кошель золота, — которого хватало, чтобы и дом отстроить, и скотину завести и оружие доброе прикупить, и главное, — жениться... В семьях, что страдали от нужды и не могли дать свои отпрыскам достойное наследие, — наследный лён был единственным подспорьем и надеждой создать новую сильную крепкую семью..

— Твой брат продал свой наследный лён, Кир... , — глухо промолвила мать, — и внес его в счёт долга отца... И теперь отец вернётся уже всего-то через три месяца... Яр сделал это перед самым походом. Я узнала обо всё этом, когда он уже ушёл вместе с дружиной.

Это требовалось переварить. Я не знал, что сказать на это. Кроме того, что брат поистине великодушный и истинный сын, которым мать и отец могут действительно им гордится.

— Твоему брату шестнадцать зим, Кир... А у нас нет лишних денег ни на то, чтобы женить его, и ни на то, чтобы купить ему рабыню-наложницу, сынок...

— Я понял, мам... И, вот молодой отрок возвращается из дальнего похода. Его кровь бурлит. Ему нужна женщина. Да, мам? И, как ты тут теперь откажешь ему, когда, почитай он, сам себя в жертву принёс? Ты это хочешь молвить?

Мама не стала мне отвечать.

— Мне нужно искупаться, сын... , — наконец тихо сказала мама.

Я только слабо кивнул. Мама тихонько скользнула мимо меня к дверям дома.

— Мам! — окрикнул я её, — накинь ты что-нибудь на себя! Ты ж голая!

Мама даже удивлённо ойкнула, совсем уж густо покраснела, торопливо подняла с пола свою разорванную рубашку и запахнувшись в неё выскользнула из дома, оставив меня в горницкой одного один на один со своими мыслями и возбуждённым естеством.

Вернулась она скоро. Вся раскрасневшаяся от горячей воды, так что от тела пар валил, закутанная в льняное полотенце с огромным тюрбаном на голове. Я ничего не успел сказать ей, потому что из опочивальни отца показался Яр.

— Кир!, — радостно вскрикнул он и я мгновенно обо всём позабыв, бросился к нему. Яр стоял едва не касаясь головой потолка, в одной набёдренной повязке. Я прижался к его разгорячённому телу вне себя от радости. Пускай с матерью они сами разбираются, а брата я любил.

Особенно когда Яр вручил мен подарок. И ни какой-нибудь, а трофей! Настоящий дамасский кинжал!!! Я аж охнул от благовейного счастья, принимая это в подарок.

— Ладно, поздно уже, — Яр потрепал мне голову, — спать уже пора. Завтра обо всём поговорим..

Но я-то видел, как он пожирает глазами мать, которая с улыбкой взирает на нас.

— Мам, постели нам, наверное, в моей опочивальне, — сказал он матери, — а кровать я утром починю..

Мама послушно кивнула и шмыгнула мимо нас в Ярову комнату.

Яр подмигнул мне, сладко потянулся, словно огромный кот:

— Пойду водой ополоснусь... , — сказал он, — ложись спать, братку, завтра обо всё поговорим.

У себя в опочивальне уселся на кровать. Но спать я не мог... Какой тут может быть сон... Слишком уж многое обрушилось на меня. И... Я был невероятно возбуждён...

Обнажённое тело мамы всё стояло предо мной. Я до сих пор не мог поверить в то, что без всякого стеснения она стояла голой передо мной и позволяла себя рассматривать.

Не в силах себя сдерживать я спустил свои портки, — мой член был неимоверно возбуждён, — и я сжал его ладонью... Господи, как я сейчас мечтал оказаться на месте Яра. Почему, ему дозволено обладать матерью, а мне нет? Я не мог справиться со своим желанием... Если бы сейчас мать вошла в мою опочивальню, я уверен, — я бы немедля набросился на неё и овладел бы ей, даже если бы она была бы против и сопротивлялась этому. Её грудь... Стройные бёдра... Всё стояли перед моими глазами.

Но вошла не мать, а брат. Его волосы были влажными, а на бронзовой коже блестели капельки пота. Его глаза округлились и он присвистнул:

— Ничего себе, братец! Эко тебя так?

Я густо покраснел, торопливо оправил портки, — правда, предательский бугор всё-равно сильно выступал на паху, — и вскочил на ноги, не смея что-то сказать..

Но вдруг злость кольнула мою душу и, наверное, впервые за всю свою жизнь, я зло посмотрел на брата и яростно прошипел:

— Поверить, не могу, что ты такое творишь с нашей матерью, охальник!, — я весь аж дрожал от гнева, внезапно охватившего меня, — нет в тебе совести! Она твоя мать, а не твоя шлюха!!!

Яр нахмурился:

— Кир, брось... Ты ревнуешь? Я же твой брат! Я столько месяцев был в походе... Неужели ты не можешь отдать мне маму хотя бы на одну ночь?!

— Что?! Да, что ты такое говоришь?! Она же наша мама!!, — вскричал я..

И вдруг губы Яра тронула улыбка.

— Кажется, я понял... , — сказал он, — наша мама, похоже, нуждается в хорошей порке...

Я аж поперхнулся... Но Яр был абсолютно серьёзен:

— Ну, эт, я, конечно, шучу... Хотя... , — он хмыкнул, — скажи, брат... Когда тебе стукнуло 15 лет, — нас-то с отцом здесь не было, предлагала ли мать себя тебе?

Я удивлённо воззрился на него.

— Понятно. .. , — протянул он, — а приходила ли к тебе ночью? Может быть, ты сам отказался от неё? Может ты захотел, чтобы она и дальше была тебе только матерью?

— Яр... — пробормотал я, — я ничего не понимаю...

Брат тихо выругался..

— Ну, мама! Хоть бы мне сказала, окаянная! Представляю, что ты думал обо всё этом, братец! Чуть не перегрызлись из-за собственной матери..

Я ничего не понимал и ошарашено смотрел на него.

— Я сам бы мог подумать... , — вдруг заоправдывался брат, — но недели две назад наша дружина ночевала на Дубравой Заставе. Я с отцом там виделся и он мне сам сказал, что, когда уходил из дома, ещё по зиме, не только разрешил матери, — но даже велел, — на твой пятнадцатый день рождения лечь с тобой в постель...

У меня аж челюсть отвисла. А Яр, глянув на меня, расхохотался...

— Ну-ну, братец, это называется взрослая жизнь... Отрочество позади уже..

— Но... Но, я не понимаю, брат... , — заплетающимся языком проблеял я, — почему она должна была ложиться со мной?

Яр подошёл ко мне, потрепал по щеке и сел рядом на мою кровать..

— Потому, что тебе уже 15 зим, брат... Родители должны купить тебе наложницу. Потому, что в 16 лет, — после твоего первого похода, тебя уже надлежит женить, — и ты уже должен быть опытным мужчиной... Но не все семьи могут себе этого позволить... И тогда, но только с разрешения отца — главы семьи, с сыном может возлечь мать и сделать его мужчиной, и научить его любви.

Я молчал и Яр продолжил:

— В нашем роду издревле бытует поверье, что едва отрок, — на свой 15 день рождения становится мужчиной, — он должен в ту же ночь стать мужчиной... Ибо мужчины-девственники, не защищённые рясой монаха, особое лакомство для адских фурий... Говорят, ещё не один девственник не пережил свой первый бой, — мерзкие фурии удерживают его руки и ноги, не дают размахнутся и всё норовят поставить подножку, а потом утаскивают его душу в своё мерзкое логово.

Я ойкнул от ужаса. Кто ж не боится этих дьявольских фурий?

Я прижался к плечу брата щекой:

— Прости меня, Яр за то, что злился на тебя. Я не имел на это никакого права... , — мне и впрямь было отчаянно стыдно, — я знаю, что как ты поступил со своим наследным леном. Я горжусь тобой!

Яр обнял меня одной рукой, взъерошил волосы на моей голове:

— Спасибо, брат... , Но, кажется, ты кое-чего не уразумел. Видишь ли, — то, что я помог отцу, отдав свой лен за него и то, что взял мать, как женщину, — это совсем разные вещи... Они не имеют друг к другу никакого отношения, пойми! Отец сам захотел, чтобы мать легла и с тобой и со мной, Кир! Он сам мне это сказа на Заставе..

— Отец? Но зачем ему это? Я думал, что мама отдалась тебе, — она сама так сказала!, — потому, что ты помог отцу! А у них теперь нет денег ни на твою женитьбу, ни на женщину для тебя!!

Яр снов расхохотался:

— Поверь мне, нет! Она ошибается! Тем паче, что в походе наша дружина взяла на щит куманскую вежу, — и добычу мы взяли знатную. Тот кинжал, что я подарил тебе, — коли продашь его, — тебе на полный доспех и знатный меч хвати, брат...

Я ничего уже не разумел. А как тут что-то можно уяснить?

— Видишь ли нас у отца всего двое, — вымолвил Яр, — понимаешь, как мужчина в постели он может всё с женщиной, а вот зачать сына или дочь уже нет... Отец сам рассказал мне. Когда-то в бою с ватажниками на Днепре получил древком копья между ног. И, такое бывает вот... , — вздохнул Яр, — в бою всякое может случиться... — мне на это оставалось только согласно кивнуть головой, — а закон Оленича суров, брат... Только те старики получают из казны Оленича кормление, кто дал Оленичу трёх сыновей. И дело тут не только в обеспеченной спокойной старости, брат... Наказание Старейшин отец искупит, а там со временем, — кто знает, — он станет сотником, а там глядишь, и Старейшиной. Ведь среди воинов он имеет большое уважение. Но это невозможно, если он не даст Оленичу трёх сыновей... Это закон.

— Он хочет, чтобы мы сделали матери ребёнка?, — я был несказанно поражён.

Яр усмехнулся:

— Вообще-то, когда я разговаривал с ним, он думал, что мать уже тяжела. И отцом его внука от его жены будешь ты. Он ведь долго ждал. Ждал, когда мы подрастём. Не хотел отдавать мать в чужие руки, — для этого отец слишком ревнив. Хотя, законы Оленича допускают и это, лишь бы отцом был оленич. Но отец хочет, чтобы все думали, что этот ребёнок его. Меня он тоже просил не жениться до его возвращения и... , — он кашлянул, — и помочь тебе, скажем так, если мать окажется ещё не беременной..

Яр тихо выругался по — иноземному, потом сказал:

— Отец, с нас шкуру спустит, если к его приезду мать не будет тяжела... И ей самой достанется по самое не могу..

Мои мысли были в полном смятении. Оказывается, я давно мог иметь в своей постели роскошное и красивое тело матери. Но... Эта мысль возбудила во мне невероятное возбуждение.

Но пришли ещё злость и обида... Почему? Почему, тогда мать не легла со мной? Почему не отдалась мне? Или я совсем не люб ей?

— Мама!, — громко прикрикнул Яр, чтобы мать его услышала¸ — а ну-ка, ступай сюда!

Когда мать неслышной лебедью вплыла в мою опочивальню, даже в темноте, было видно как горят румянцем её щёки. Её голова была понуро опущена. Она уже успела переодеться, на ней была новая узкая белоснежная рубаха до пят, выгодно очертавшая её стройный стан.

Я также не смел поднять на неё глаз.

— А, ну мать, объясни-ка мне... — грозно вымолвил Яр, — отца не во что не поставила? Али Кир тебе не люб?

У меня затаило дыхание. Мать молчала.

— Ну!, — грозно прикрикнул Яр.

— Люб... Люб, Кирушка... , — тихо-тихо молвила мать, — не решилась я, сынки. Тяжела эта ноша бывает. Быть матерью, а после лечь с ним в постель, как с мужчиной... Кабы отец то и Киру наказание дал такое же... Не решилась, я... Да, и думала, что не люба я, Киру... Как наложница..

Она не говорила, а всхлипывала. Яр крякнул, покачал головой. И вдруг, рывком, откинул с меня мои портки. Я и ахнуть не успел, как взору матери представилось моя возбуждённая налившаяся башня. Красный, словно, рак я искоса покосился на мать. В темноте я только видел, как широко распахнулись её глаза.

— Чего стоишь, глупая баба?, — пробурчал Яр, — не видишь, как родной сыночек любит тебя?, — он усмехнулся, — давай, скидывай рубашонку-то, да иди и приголубь, да приласкай сына... Мужчиной уж стал..

Продолжение следует..