МОЕЙ ЖЕНЕ ЮЛЕ С БЕЗГРАНИЧНОЙ НЕЖНОСТЬЮ
***
Весь день лил дождь.
Он слетал миллиардами крошечных парашютистов с тёмного, заволоченного серой ватой неба, и падал на пустые улочки. Деревья казались старичками с поникшими усами. Я сидел на очередной «планёрке» в офисе своего отчима, выводя бессмысленные каракули в ежедневнике, мечтая поскорее вырваться из этого здания и вернуться на окраину, где под старенькой «пятиэтажкой» соседки-бабульки любовно ухаживали за клумбами с душистыми петуньями. Я сидел и думал о том, насколько часто в различных книгах попадается фраза «с её появлением всё обрело смысл».
Какая безнадёжная и бездарная чушь!
С появлением Юли всё утратило свой смысл. Теперь не имело значения ничего, что не было бы с ней связано. Даже то, что мой отчим то и дело прерывал совещание, срываясь на крик:
— Блядь, где ты витаешь?! Мне нужна твоя голова, а не твоё присутствие!
Я молча поднимал на него глаза и не знал, что ответить. Как не знал и того, что ровно через четыре года я со скандалом уйду из этой компании и открою первое собственное частное предприятие. Что через восемь лет мы с Юлей дадим жизнь нашему сыну. Что пятнадцать лет спустя, уже втроём с нашим мальчиком, мы будем бежать по улице с букетов гербер, опаздывая на первую в его жизни школьную «линейку»...
Тогда я всего этого знать не мог. Но этого не могло не быть. Так было предначертано с самого начала, продиктовано свыше, выписано нашей с Юлей верностью друг другу.
Тогда я видел перед собой лишь очертания — контуры людей, мебели, даже собственных рук, рисовавших в планинге геометрическую абракадабру. Во всём этом не было никакого смысла. Смысл начинал проступать лишь тогда, когда я спускался по нереальной лестнице, выходил под выдуманный дождь, садился в контур своей машины, мчался по несуществующим улицам, и приезжал туда, где меня ждала Юля. Преодолевая одним махом все три этажа, я открывал дверь, и заключал свою девочку в объятия. В разные стороны разлетались одежда, бельё, карьерные планы; мой член безошибочно находил вход в родное, горячее влагалище, и контуры окружающего мира вновь наполнялись объёмами. Только в этом и был смысл. Больше ни в чём.
Мы зашторивали окна, на все замки закрывали входную дверь, но в самой квартире везде горел свет — люстры, торшеры, ночные светильники. В этом ослепительном царствии искусственного освещения, мы поклонялись друг другу, как два языческих божества. Не было ничего недоступного или грязного. Всё грязное, запретное, неприемлемое находилось за пределами нашей квартирки. Здесь же властвовала та сила, которая очищает и преображает всё.
Наши руки не уставали исследовать друг друга; наши пальцы проникали повсюду, и настолько глубоко, насколько это вообще было возможно. Мы мастурбировали, с нежными улыбками глядя друг на друга. Липкие от собственных соков, проваливались в забытье. Затем просыпались, занимались любовью, а через несколько часов снова мастурбировали. Иногда Юля натирала свой клитор до такой степени, что мне приходилось смазывать её промежность «детским кремом». И даже тогда я не мог избежать эрекции. Плавными круговыми движениями я наносил крем на покрасневшие и разбухшие губки, и зачарованно смотрел, как он впитывается в эти трепетные лепесточки.
— Как же тебе не повезло со мной, а мне с тобой, — Юля лежала с раздвинутыми ногами, а я дул на её маленькую щёлочку, чтобы успокоить жжение.
— Это ещё почему?
— Потому что я — половой инвалид, а ты — законченный онанист.
Моя девочка... Открытая улыбка, задорный румянец, копна непослушных волос.
Недостаточно найти свою половинку в этом огромном, глухом и слепом мире. Это ещё не смысл жизни. Смысл целиком зависит от того, чем мы свою жизнь наполняем. Мы с Юлей наполняли её словами одних и тех же книг, нотами одной и той же музыки, одними и теми же фантазиями, событиями, людьми, предчувствиями, ожиданиями, надеждами.
Термос с горячим чаем и тёплый плед в рюкзаке; свежий батон, чтобы отламывать от него ломти и бросать уткам. Мы часами сидели на берегу озера, наблюдая, как солнце падает за горизонт, и поднимается вечерняя прохлада. В голову лезли все когда-либо прочитанные стихи. Я бормотал что-то из Бродского, Юля в полголоса напевала Арету Франклин. Было мягко. Было нежно.
Ветер дрожал в высоких стеблях камышей, когда я неторопливо расстёгивал её джинсы. На той стороне, вдалеке, мерцала драгоценная россыпь зажженных окон, но я сдвигал в сторону краешек Юлиных трусиков, и мне открывалась подлинная красота. Ювелирные створочки мокрой пещерки расходились, и мой член погружался в созданную лишь для него манящую тёплую вселенную. Единственным нашим зрителем в этот момент был — ... весь мир. Прекрасный, опасный, несчастный, очарованный нами мир. Юлина щёлочка мягко пульсировала; мой твёрдый член скользил в ней медленно-медленно, осторожно выходил наружу, а затем с восторгом врывался на всю длину. Юлины стоны, плеск озёрных рыб в темноте, прикосновения моего лобка к прохладным, покрытым гусиной кожей, ягодицам; шелест ветра в прибрежных зарослях камыша, моё рвущееся хрипом дыхание. Моя девочка разворачивалась, садилась на корточки, обхватывала губами мой член, и он взрывался там сверхновой, наполняя Юлин рот самόй жизнью. Глоток за глотком, моя сперма струилась по её пищеводу, а я гладил мягкие волосы и улыбался царственной луне, поднимавшейся над горизонтом и величественно опускавшей на неподвижную воду свой серебряный перст.
***
День за днём — один и тот же день. Я не знаю, каким числом этот день обозначен. У этого дня нет своего числа. Он стоит отдельным монолитом посреди календарного пространства; бескрайнего для всего существующего, и конечного для каждого из нас. Мы с Юлей до сих пор не празднуем ничего, кроме дня появления на свет нашего ребёнка. Ни дату нашего знакомства, ни годовщину свадьбы...
Какое это может иметь значение?
А тогда, в нашу первую осень, мы открывали друг друга, как древние астрономы открывали первые звёзды и планеты. Сентябрьские дожди омывали дряхлый город, шелестя за окнами мокрыми газетами. За одной стеной ругались соседи; за другой лаяла собака.
А в нашем двухкомнатном святилище языческие божества втирали в свои тела ароматические масла. Я стоял на четвереньках, дрожа от предвкушения изнурительного, сладостного ритуала. Юля выливала в ладошку немного масла, и руки её скользили по моему телу, подобно искусным каллиграфам. Напевая нежным голосом свою любимую Этту Джеймс, она пальчиками рисовала на моих ягодицах таинственные иероглифы. Затем ладошки соскальзывали в ложбинку, наносили ажурные мазки на яички, поднимались по каменной плоти члена, сжимались на нём, и начинали истязать моё вздыбленное естество. Всякая связь с реальностью в этот момент обрывалась. Тёплые пальцы следовали по скользкому стволу друг за другом. Вверх-вниз. Они кружили на головке, танцевали на ней, спускались по уздечке к самым яичкам, и снова начинали своё восхождение к вершине. А потом, когда низ моего живота напрягался и в глазах темнело, пальчики резко отстранялись, заставляя меня содрогаться в конвульсиях самого сладкого беспомощного мучения.
— Шшшшш, подожди... Нет, не сейчас...
Она склонялась над моим выпяченным задом, покрывала его медленными и горячими поцелуями, вылизывала дырочку ануса, а затем ладони вновь смыкались на моём огнедышащем идоле. И снова она прерывала эту пытку перед самым концом света.
— Шшшшш, нет, миленький, подожди...
Сердце перемещалось по всему моему организму с немыслимой скоростью, пульсируя отовсюду. Юлины ладошки накрывали мою мошонку, мяли её, сжимали до боли, скользили нежными беличьими кистями, скребли кончиками ногтей.
— Какой ты твёрдый, мой мальчик...
И член, налитый пульсирующим страданием, начинал дёргаться, и на поверхность вырывалась обжигающая лава. Юля прижималась губами к моему мокрому от пота лицу и шептала:
— Ты мой хороший... Ты мой родной... Ты мой мальчик... Боже, как ты кончаешь...
***
День. Наш с Юлей бесконечный день.
Как тот, когда мы на плёночный фотоаппарат делали свои первые интимные фотографии.
Юля в чулках и в кружевных трусиках с прорезью на промежности. Юля в пеньюаре из чёрного тюля с завязками. Юля вводит в свою влажную дырочку недавно купленный 20-сантиметровый вибратор; и тут же — анальная пробочка, декорированная кристаллом, сверкающая между её ягодиц... Крупные планы.
Мы отнесли плёнки в обычное фотоателье, а потом ещё долго со смехом вспоминали марсианское выражение лица работника, протягивавшего нам конверт с готовыми снимками.
Тот бесконечный день, когда шел дождь. Когда каждый день шел дождь. Переливаясь из одного рассвета в другой, летели угрюмые сентябрьские ливни. Я просыпался, и ещё некоторое время смотрел, как спит моя девочка. Слушал её спокойное, ровное дыхание. Это было моей утренней молитвой. С неё начинался день.
— Зачем ты утром мастурбируешь в ванной? Ласкай себя в постели, я потом всё выстираю. Тебе же лёжа удобнее? Тем более что я рядышком.
И если Юля просыпалась вместе со мной, мы ласкали друг друга. Или каждый ласкал себя. Или мы занимались любовью, абсолютно не беспокоясь на счёт того, что никто ещё не был в душе и не почистил зубы. Разве это имело какое-либо значение?
Это до сих пор не имеет никакого значения.
И под теми сентябрьскими дождями, с зонтами и без, мы плавали по унылому городу, словно две маленькие лодки, потерявшиеся в бескрайнем океане. Сначала с простудой слёг я, а после и Юля подхватила воспаление лёгких. Я возвращался с работы и заставал её растрёпанной, с припухшими глазами, в моём тёплом старом растянутом свитере.
— Быстренько на живот!
Моя пациентка надувала губки, но послушно переворачивалась и спускала трусики, крепко зажмуривая глаза. Я колол антибиотики, а потом ещё долго кружил поцелуями на месте укола.
— Много у меня синяков на попе, да?... Я очень страшная?... Ну вот, ещё и месячные, просто чудесно...
— Сейчас принесу.
Я шел в ванную комнату и возвращался в спальню с упаковкой прокладок. Раскрывал её, доставал одну, распечатывал:
— Юль, а давай я пока сам будут менять их тебе?
Юля долго смотрела на меня, потом начинала задорно смеяться, откидывала с себя одеяло, и весело бросала:
— А давай. Меняй. Ты же состаришься раньше меня? Мне ещё предстоит выносить после тебя «утки».
— Я никогда не состарюсь, — бурчал я, после чего тоже заходился от смеха, — я умру быстро, но тебя с собой прихватить успею.
***
Прямо сейчас, когда я пишу эти строки, и воспоминания долгожданными гостями толпятся в тронном зале моей памяти, наш сын смотрит мультики в своей комнате, а Юля болтает с подружкой по телефону, обсуждая сегодняшнюю покупку свитшота с рукавами реглан. Теперь ей тридцать четыре. Она — моя жена. Она — мама нашего ребёнка. Волосы собраны в объёмный пучок, из домашних вискозных брюк торчат босые ножки с безукоризненным педикюром, сиреневая футболка с надписью I Like Cats соблазнительно обтягивает всё ещё крепкие холмики грудей. Сегодня она «убила» свой очередной iPhone и теперь сплетничает с подружкой с моего телефона.
А тогда у нас ещё не было никаких телефонов и мы едва не растеряли всех своих друзей. Если мы и появлялись на каких-то вечеринках, то почти всё время находились в стороне от общего веселья, стараясь улизнуть, как можно раньше.
— Юль, — бормотал я ей на какой-то дружеской тусовке, — я хочу тебя выебать.
— Воспитанные мужчины, — шептала она в ответ, — говорят: «Я хочу заняться с тобой любовью»
— Прости... Я очень хочу заняться с тобой любовью.
— Нет, поздно. Теперь я тоже хочу, чтобы ты меня выебал.
Мы украдкой выскальзывали из комнаты, закрывались в туалете, Юля лихорадочно стаскивала с себя джинсы, спускала мокрые трусики, и садилась на краешек унитаза.
— Подожди, я ещё и писать хочу.
Пока в унитаз струился прозрачный ручеёк, я осыпал поцелуями Юлины белоснежные ляжки. эротические истории sexytales Моё сердце с такой силой колотилось в груди, словно проверяло на крепость рёбра. Кто-то постоянно ломился в дверь, из-за которой доносились звуки шумной вечеринки; в конце концов, один из гостей даже случайно выключил в туалете свет. И в этой кромешной темноте я лизал солоноватый клитор своей девушки, которая едва сдерживалась, чтобы не закричать.
— Сейчас... Родной, кончу сейчас...
Её тело сотрясалось в оргазме; со спущенными ниже колен джинсами и трусами, она сползала на пол, обхватывала мои колени, и прижималась лицом к моей ширинке:
— Выеби меня в рот...
Слова, на самом деле, значат куда больше, чем мы привыкли думать. Но что они значат по сравнению с тем, что вообще невозможно произнести? И, если есть слова, которые убивают, должно же быть слово, дающее жизнь?..
«Ебаться» — не самый плохой вариант, верно?..
***
Так мы ломали одну стену за другой, сокрушали любые существующие запреты, сочиняли бесконечные симфонии своей нежности и не уставали петь гимны своей страсти. Мы были ласковыми, как пух, облетающий с тополей. Мы были беспощадными, как океанские волны, обрушивающиеся на вековые скалы.
— Ты хочешь спать с другими женщинами?
— Я хочу спать с тобой.
— Ты скажешь мне, когда захочешь?
— Почему я должен этого захотеть?
— Не знаю... Но, если это произойдёт, я смогу тебя поддержать.
— О чём ты? Я не понимаю.
— О том, что, когда-нибудь ты захочешь... попробовать. И, наверное, я смогла бы впустить в нашу постель ещё одну девушку. С тобой — смогла бы.
— В таком случае, я смогу тебя поддержать, если тебе захочется заняться любовью со мной и ещё одним мужчиной.
— Правда, сможешь?
— Не знаю... Но мы могли бы попробовать.
Так просто, непринуждённо, одним коротким разговором мы перебросили ещё один мостик, по которому пошли навстречу друг другу. Так легко, крылато, с верой в себя, мы на долгие годы связали себя нашей общей, одной на двоих, порочной тайной. Но может ли быть порочной тайна тех двоих, что принадлежат незримой силе, которая очищает и преображает всё?
***
Когда осенние дожди схлынули, уступая пространство первым заморозкам, нашей «третьей» стала Ксю. Та самая офис-менеджер из компании моего отчима. Та самая обладательница кораллового халата из недавнего прошлого. Та самая Ксю, с которой судьба никак не торопилась меня разлучать. Казалось бы, что могло быть общего между импульсивной и взбалмошной Юлей, и измученной, вечно не выспавшейся, отрешенной Ксю?
Тем не менее (детали совсем не важны), однажды поздним вечером она оказалась в нашей с Юлей спальне. И Юля медленно расстёгивала её блузку, спускала с неё юбку, покрывала поцелуями её бёдра. И было очень тихо. И в этой тишине торжествующим хоралом зазвучало шумное дыхание Ксю, когда Юлины губы впервые прикоснулись к её клитору.
— Иди к нам, мы хотим тебя. Обе.
Всё казалось нереальным. И, вместе с тем, чрезвычайно простым. Юлины руки сами направляли моё лицо вниз, бережно опуская его на перечёркнутый влажной щелью лобок нашей подруги.
— Милый, — обжигающее дыхание касалось моей щеки, — давай делать это вместе.
Два языка — мужской и женский — вырывались на свободу и начинали свою обрядовую пляску на ароматной промежности Ксю. В то время как я покрывал трепетными поцелуями пушистый и вздрагивающий лобок, Юлин язычок приносил мне пряную влагу, добытую из распалённого, распахнутого влагалища. Наши лица соприкасались, и мы впивались друг другу в губы, обмениваясь тем сочным нектаром, которым щедро плодоносила вагина Ксю. Наша подруга металась по кровати, словно судёнышко на штормящих волнах.
— Войди в неё, мой хороший. Трахни её...
В моих висках грохотали кузницы. Я разводил в стороны острые коленки Ксю, и мой член с мокрым вздохом проникал в сочное влагалище.
— Да, милый, вот так... Смотри, как ей хорошо.
Юля лежала рядом, ласкала себя, и буквально гипнотизировала меня своим долгим, наполненным вожделения, взглядом. Мой таз медленно поднимался и опускался; твёрдый, словно высеченный из гранита, член прокладывал путь в мягкой пульсирующей дыре. Тепло этого влагалища передавалось мне. Оно проникало в каждую клетку моего тела, обволакивало, оглушало, ослепляло...
Я оказывался в абсолютной темноте, которая внезапно взрывалась океаном первозданного света, и я с криком выплёскивал в вагину Ксю потоки обжигающей спермы.
— Мой родной... Мой прекрасный мальчик...
После этого Юлины губы, язык, ладони порхали по телу Ксю лёгкими пушинками, залетая в самые укромные, потаённые уголки. Её прикосновения будто исцеляли растерзанное мною тело. Из пульсирующей пещерки Оксаны вытекал белый ручеёк. Юля поднимала Ксюшину ногу за щиколотку, и прижималась своей норкой к её влагалищу. Я завороженно наблюдал за тем, как короткие волосики девушек (светлые — Ксю и тёмные — Юлины) переплетались между собой; как их мокрые половые губки тёрлись друг о друга, купаясь в моём семени. В этом страстном и завораживающем поцелуе вагин девушки передавали из одной пещерки в другую что-то совершенно восхитительное, тайное, запредельное.
***
Не будучи свободными, мы никогда не станем счастливыми. Несвобода рождает страх. Страх вызывает боль. Боль вызывает отторжение. Отторжение разрушает всё.
Я никогда не жил в страхе. В страхе быть не услышанным, непόнятым, отвергнутым. Наша с Юлей свобода — это безграничное доверие, это вера друг в друга, это абсолютное принятие.
Куда ты — туда и я. Где ты — там мне место.
***
Затем наступила зима. Свой первый новый год мы праздновали там же — в нашей квартирке на третьем этаже — я, моя Юля, и Ксю с маленькой дочерью. Специально для малышки, мы заранее сочинили смешную пьесу для трёх действующих лиц. Мне досталась роль Кощея Бессмертного, Юля была Бабой-Ягой, а Ксю олицетворяла собой силы добра, играя отважную девочку Вику (так звали её дочь), которая в финале одолевала коварных злодеев, и разрушала их тёмные чары при помощи волшебного зеркальца. Были костюмы, грим, условные декорации, даже некоторые световые эффекты. Всем этим занималась Юля, заставляя меня репетировать чуть ли не каждый вечер на протяжении всей предновогодней недели.
После праздничного салюта, довольная и уставшая Вика уснула прямо в кресле. Ксю аккуратно перенесла дочь на кровать и вернулась на кухню, где взрослым уже не терпелось открыть следующую бутылку шампанского.
Снега в ту ночь не было. Стояла морозная ночь с завывающим по закоулкам бездомным ветром. До самого утра он метался по улицам, прижимаясь своей невидимой скулящей мордой к окну, за которым Юля и Ксю расстёгивали друг на друге бюстгальтеры и бросали их на кресло. Это была наша третья или четвёртая встреча, но каждый раз девушки, словно заново, познавали друг друга. Юля бережно взвешивала в ладони большую грудь Ксю, подносила к ней своё лицо, проводила языком по твёрдому соску. Её рука в это время проникала под резинку Ксюшиного белья, и длинный пальчик вползал во влажную ложбинку между половых губок. Я спускал трусики с Юли, и впивался жадными поцелуями в её упругие ягодицы. Раздвигал их, языком притрагивался к тёмному кружочку ануса, просовывал его внутрь, как можно глубже. Раздев друг друга, девушки медленно снимали одежду с меня, опускались на колени, и смыкали свои губы на тёплой коже моего направленного вверх члена. Два голодных девичьих ротика поочерёдно принимали его, омывая каменный ствол живительной влагой, и бережно передавали друг другу. Я вынимал член из одних губ, и неторопливо вводил его в другие. Движения становились всё увереннее, всё быстрее. Юля надавливала на затылок Ксю, чтобы он проникал в самое горло; затем отстраняла подругу, и жадно слизывала с члена её вязкую слюну.
— Выеби нас, мой хороший... — в темноте комнаты разливался чарующий шепот Юли.
Девушки ложились на кровать, высоко поднимали свои ноги, и нетерпеливыми пальчиками растягивали передо мной свои ароматные, сводящие с ума, поросшие волосиками (светлыми и тёмными) щёлочки. И мой подрагивающий член входил то в одну влажную пещерку, то в другую.
— Только не торопись, милый, только не спеши...
И я не спешил. Хотя это давалось с немыслимым трудом. Девушки лежали, тесно прижавшись друг к дружке, а мой член, мокрый от выделений Ксю, входил в голодное, изнывающее лоно Юли; затем возвращался обратно. Пульсирующие влагалища завлекали меня всё глубже, манили, обрезали те ниточки, что связывали меня с окружающим миром. Это была совсем иная реальность. Когда я чувствовал, что окончательно теряю над собой контроль, то просто нырял вниз, и с животным рычанием вылизывал мокрые волосатенькие вагины, которые пахли... Боже, как же они пахли... Щелочка Ксю была пропитана ароматом Юлиных соков; я раздвигал лепестки Юлиной пещерки и втягивал носом запах другой женщины, лежащей тут же, рядом. Голова шла кругом. Этот водоворот всё стремительнее затягивал меня в чёрную дыру, где не существовало ничего, кроме оглушительный сладостной боли.
— Кончай на её писечку, — шепот Юли звучал чарующей мантрой, — кончи на неё...
Я направлял свой раскалённый ствол в сторону пушистого лобка Ксю, и тут же расстреливал его в упор своим выплёскивающимся семенем. Расстреливал, и сам падал чуть ли не замертво, глядя, как Юлин язычок сразу принимался собирать белые капли с половых губок и клитора стонущей подруги. Перебрасывая ногу через Ксюшино лицо, она начинала неистово вылизывать покрытую моей спермой промежность; сама Ксю разводила в стороны половинки её попы и с вожделением всовывала язык в жаркое, раскрытое влагалище Юли. Сотрясаясь в оргазмах, девушки выкрикивали свои имена:
— Юлечка...
— Ксюшенька...
И, обессиленные, проваливались в мои объятия, разливаясь на моих плечах реками тёмных и светлых волос. За окном серело. Первое января. Через несколько часов мы поведём маленькую Вику к установленной на центральной площади ёлке, а потом...
***
... А потом я проваливался в сон.
Мне до сих пор иногда кажется, что всё это сон.
Если это и был сон, то первой пришлось проснуться Ксю. Срок заключения её мужа истёк, и омут привычного безысходного существования целиком поглотил нашу подругу.
А мы с Юлей встречали свою вторую весну. Всё там же, в своей квартирке. На своём третьем этаже. На своём озере. На своих лавочках. На своих улочках.
Мы возвращались однажды из магазина по одной из таких улочек. Я нёс пакеты с продуктами, Юля пересказывала только что прочитанный роман модного женского автора.
И вдруг я остановился, опустил на асфальт тяжелые пакеты, взял Юлину ладонь, приложил к своей груди, и произнёс:
— Хочу быть твоим мужем.
Не помню, чтобы ей понадобилась пауза. Я сразу услышал:
— Хочу быть твоей женой.
И, несколько недель спустя, умирая от смеха, мы с трудом пережили церемонию гражданского бракосочетания, на которой присутствовали только самые близкие наши друзья, включая и Ксю с дочерью. Никаких излишеств, никакой помпы. Жених в обычной чёрной «тройке», и невеста...
... Юля шла ко мне в коротком винтажном платье кремового цвета. Звонко цокали небольшие каблучки открытых изящных туфелек. Греческая причёска с декоративным ободком, лёгкий романтичный макияж, в руке — маленький, скромный букет белых роз. Широкая белозубая улыбка в этот момент разливалась на её лице, подобно полноводной реке, несущей жизнь в своих безбрежных водах. Свадебный фотограф недовольно шипел, требуя, чтобы Юля, для лучшего кадра, переложила букет в другую руку. Но она не слышала его. Она приблизилась, и, не сводя с меня своих сияющих глаз, прошептала:
— Ты — мой лучший друг.
***
И я навек исчез в том волшебном зеркале Юли, в котором до сих пор отражаюсь.
__________________
***
Весь день лил дождь.
Он слетал миллиардами крошечных парашютистов с тёмного, заволоченного серой ватой неба, и падал на пустые улочки. Деревья казались старичками с поникшими усами. Я сидел на очередной «планёрке» в офисе своего отчима, выводя бессмысленные каракули в ежедневнике, мечтая поскорее вырваться из этого здания и вернуться на окраину, где под старенькой «пятиэтажкой» соседки-бабульки любовно ухаживали за клумбами с душистыми петуньями. Я сидел и думал о том, насколько часто в различных книгах попадается фраза «с её появлением всё обрело смысл».
Какая безнадёжная и бездарная чушь!
С появлением Юли всё утратило свой смысл. Теперь не имело значения ничего, что не было бы с ней связано. Даже то, что мой отчим то и дело прерывал совещание, срываясь на крик:
— Блядь, где ты витаешь?! Мне нужна твоя голова, а не твоё присутствие!
Я молча поднимал на него глаза и не знал, что ответить. Как не знал и того, что ровно через четыре года я со скандалом уйду из этой компании и открою первое собственное частное предприятие. Что через восемь лет мы с Юлей дадим жизнь нашему сыну. Что пятнадцать лет спустя, уже втроём с нашим мальчиком, мы будем бежать по улице с букетов гербер, опаздывая на первую в его жизни школьную «линейку»...
Тогда я всего этого знать не мог. Но этого не могло не быть. Так было предначертано с самого начала, продиктовано свыше, выписано нашей с Юлей верностью друг другу.
Тогда я видел перед собой лишь очертания — контуры людей, мебели, даже собственных рук, рисовавших в планинге геометрическую абракадабру. Во всём этом не было никакого смысла. Смысл начинал проступать лишь тогда, когда я спускался по нереальной лестнице, выходил под выдуманный дождь, садился в контур своей машины, мчался по несуществующим улицам, и приезжал туда, где меня ждала Юля. Преодолевая одним махом все три этажа, я открывал дверь, и заключал свою девочку в объятия. В разные стороны разлетались одежда, бельё, карьерные планы; мой член безошибочно находил вход в родное, горячее влагалище, и контуры окружающего мира вновь наполнялись объёмами. Только в этом и был смысл. Больше ни в чём.
Мы зашторивали окна, на все замки закрывали входную дверь, но в самой квартире везде горел свет — люстры, торшеры, ночные светильники. В этом ослепительном царствии искусственного освещения, мы поклонялись друг другу, как два языческих божества. Не было ничего недоступного или грязного. Всё грязное, запретное, неприемлемое находилось за пределами нашей квартирки. Здесь же властвовала та сила, которая очищает и преображает всё.
Наши руки не уставали исследовать друг друга; наши пальцы проникали повсюду, и настолько глубоко, насколько это вообще было возможно. Мы мастурбировали, с нежными улыбками глядя друг на друга. Липкие от собственных соков, проваливались в забытье. Затем просыпались, занимались любовью, а через несколько часов снова мастурбировали. Иногда Юля натирала свой клитор до такой степени, что мне приходилось смазывать её промежность «детским кремом». И даже тогда я не мог избежать эрекции. Плавными круговыми движениями я наносил крем на покрасневшие и разбухшие губки, и зачарованно смотрел, как он впитывается в эти трепетные лепесточки.
— Как же тебе не повезло со мной, а мне с тобой, — Юля лежала с раздвинутыми ногами, а я дул на её маленькую щёлочку, чтобы успокоить жжение.
— Это ещё почему?
— Потому что я — половой инвалид, а ты — законченный онанист.
Моя девочка... Открытая улыбка, задорный румянец, копна непослушных волос.
Недостаточно найти свою половинку в этом огромном, глухом и слепом мире. Это ещё не смысл жизни. Смысл целиком зависит от того, чем мы свою жизнь наполняем. Мы с Юлей наполняли её словами одних и тех же книг, нотами одной и той же музыки, одними и теми же фантазиями, событиями, людьми, предчувствиями, ожиданиями, надеждами.
Термос с горячим чаем и тёплый плед в рюкзаке; свежий батон, чтобы отламывать от него ломти и бросать уткам. Мы часами сидели на берегу озера, наблюдая, как солнце падает за горизонт, и поднимается вечерняя прохлада. В голову лезли все когда-либо прочитанные стихи. Я бормотал что-то из Бродского, Юля в полголоса напевала Арету Франклин. Было мягко. Было нежно.
Ветер дрожал в высоких стеблях камышей, когда я неторопливо расстёгивал её джинсы. На той стороне, вдалеке, мерцала драгоценная россыпь зажженных окон, но я сдвигал в сторону краешек Юлиных трусиков, и мне открывалась подлинная красота. Ювелирные створочки мокрой пещерки расходились, и мой член погружался в созданную лишь для него манящую тёплую вселенную. Единственным нашим зрителем в этот момент был — ... весь мир. Прекрасный, опасный, несчастный, очарованный нами мир. Юлина щёлочка мягко пульсировала; мой твёрдый член скользил в ней медленно-медленно, осторожно выходил наружу, а затем с восторгом врывался на всю длину. Юлины стоны, плеск озёрных рыб в темноте, прикосновения моего лобка к прохладным, покрытым гусиной кожей, ягодицам; шелест ветра в прибрежных зарослях камыша, моё рвущееся хрипом дыхание. Моя девочка разворачивалась, садилась на корточки, обхватывала губами мой член, и он взрывался там сверхновой, наполняя Юлин рот самόй жизнью. Глоток за глотком, моя сперма струилась по её пищеводу, а я гладил мягкие волосы и улыбался царственной луне, поднимавшейся над горизонтом и величественно опускавшей на неподвижную воду свой серебряный перст.
***
День за днём — один и тот же день. Я не знаю, каким числом этот день обозначен. У этого дня нет своего числа. Он стоит отдельным монолитом посреди календарного пространства; бескрайнего для всего существующего, и конечного для каждого из нас. Мы с Юлей до сих пор не празднуем ничего, кроме дня появления на свет нашего ребёнка. Ни дату нашего знакомства, ни годовщину свадьбы...
Какое это может иметь значение?
А тогда, в нашу первую осень, мы открывали друг друга, как древние астрономы открывали первые звёзды и планеты. Сентябрьские дожди омывали дряхлый город, шелестя за окнами мокрыми газетами. За одной стеной ругались соседи; за другой лаяла собака.
А в нашем двухкомнатном святилище языческие божества втирали в свои тела ароматические масла. Я стоял на четвереньках, дрожа от предвкушения изнурительного, сладостного ритуала. Юля выливала в ладошку немного масла, и руки её скользили по моему телу, подобно искусным каллиграфам. Напевая нежным голосом свою любимую Этту Джеймс, она пальчиками рисовала на моих ягодицах таинственные иероглифы. Затем ладошки соскальзывали в ложбинку, наносили ажурные мазки на яички, поднимались по каменной плоти члена, сжимались на нём, и начинали истязать моё вздыбленное естество. Всякая связь с реальностью в этот момент обрывалась. Тёплые пальцы следовали по скользкому стволу друг за другом. Вверх-вниз. Они кружили на головке, танцевали на ней, спускались по уздечке к самым яичкам, и снова начинали своё восхождение к вершине. А потом, когда низ моего живота напрягался и в глазах темнело, пальчики резко отстранялись, заставляя меня содрогаться в конвульсиях самого сладкого беспомощного мучения.
— Шшшшш, подожди... Нет, не сейчас...
Она склонялась над моим выпяченным задом, покрывала его медленными и горячими поцелуями, вылизывала дырочку ануса, а затем ладони вновь смыкались на моём огнедышащем идоле. И снова она прерывала эту пытку перед самым концом света.
— Шшшшш, нет, миленький, подожди...
Сердце перемещалось по всему моему организму с немыслимой скоростью, пульсируя отовсюду. Юлины ладошки накрывали мою мошонку, мяли её, сжимали до боли, скользили нежными беличьими кистями, скребли кончиками ногтей.
— Какой ты твёрдый, мой мальчик...
И член, налитый пульсирующим страданием, начинал дёргаться, и на поверхность вырывалась обжигающая лава. Юля прижималась губами к моему мокрому от пота лицу и шептала:
— Ты мой хороший... Ты мой родной... Ты мой мальчик... Боже, как ты кончаешь...
***
День. Наш с Юлей бесконечный день.
Как тот, когда мы на плёночный фотоаппарат делали свои первые интимные фотографии.
Юля в чулках и в кружевных трусиках с прорезью на промежности. Юля в пеньюаре из чёрного тюля с завязками. Юля вводит в свою влажную дырочку недавно купленный 20-сантиметровый вибратор; и тут же — анальная пробочка, декорированная кристаллом, сверкающая между её ягодиц... Крупные планы.
Мы отнесли плёнки в обычное фотоателье, а потом ещё долго со смехом вспоминали марсианское выражение лица работника, протягивавшего нам конверт с готовыми снимками.
Тот бесконечный день, когда шел дождь. Когда каждый день шел дождь. Переливаясь из одного рассвета в другой, летели угрюмые сентябрьские ливни. Я просыпался, и ещё некоторое время смотрел, как спит моя девочка. Слушал её спокойное, ровное дыхание. Это было моей утренней молитвой. С неё начинался день.
— Зачем ты утром мастурбируешь в ванной? Ласкай себя в постели, я потом всё выстираю. Тебе же лёжа удобнее? Тем более что я рядышком.
И если Юля просыпалась вместе со мной, мы ласкали друг друга. Или каждый ласкал себя. Или мы занимались любовью, абсолютно не беспокоясь на счёт того, что никто ещё не был в душе и не почистил зубы. Разве это имело какое-либо значение?
Это до сих пор не имеет никакого значения.
И под теми сентябрьскими дождями, с зонтами и без, мы плавали по унылому городу, словно две маленькие лодки, потерявшиеся в бескрайнем океане. Сначала с простудой слёг я, а после и Юля подхватила воспаление лёгких. Я возвращался с работы и заставал её растрёпанной, с припухшими глазами, в моём тёплом старом растянутом свитере.
— Быстренько на живот!
Моя пациентка надувала губки, но послушно переворачивалась и спускала трусики, крепко зажмуривая глаза. Я колол антибиотики, а потом ещё долго кружил поцелуями на месте укола.
— Много у меня синяков на попе, да?... Я очень страшная?... Ну вот, ещё и месячные, просто чудесно...
— Сейчас принесу.
Я шел в ванную комнату и возвращался в спальню с упаковкой прокладок. Раскрывал её, доставал одну, распечатывал:
— Юль, а давай я пока сам будут менять их тебе?
Юля долго смотрела на меня, потом начинала задорно смеяться, откидывала с себя одеяло, и весело бросала:
— А давай. Меняй. Ты же состаришься раньше меня? Мне ещё предстоит выносить после тебя «утки».
— Я никогда не состарюсь, — бурчал я, после чего тоже заходился от смеха, — я умру быстро, но тебя с собой прихватить успею.
***
Прямо сейчас, когда я пишу эти строки, и воспоминания долгожданными гостями толпятся в тронном зале моей памяти, наш сын смотрит мультики в своей комнате, а Юля болтает с подружкой по телефону, обсуждая сегодняшнюю покупку свитшота с рукавами реглан. Теперь ей тридцать четыре. Она — моя жена. Она — мама нашего ребёнка. Волосы собраны в объёмный пучок, из домашних вискозных брюк торчат босые ножки с безукоризненным педикюром, сиреневая футболка с надписью I Like Cats соблазнительно обтягивает всё ещё крепкие холмики грудей. Сегодня она «убила» свой очередной iPhone и теперь сплетничает с подружкой с моего телефона.
А тогда у нас ещё не было никаких телефонов и мы едва не растеряли всех своих друзей. Если мы и появлялись на каких-то вечеринках, то почти всё время находились в стороне от общего веселья, стараясь улизнуть, как можно раньше.
— Юль, — бормотал я ей на какой-то дружеской тусовке, — я хочу тебя выебать.
— Воспитанные мужчины, — шептала она в ответ, — говорят: «Я хочу заняться с тобой любовью»
— Прости... Я очень хочу заняться с тобой любовью.
— Нет, поздно. Теперь я тоже хочу, чтобы ты меня выебал.
Мы украдкой выскальзывали из комнаты, закрывались в туалете, Юля лихорадочно стаскивала с себя джинсы, спускала мокрые трусики, и садилась на краешек унитаза.
— Подожди, я ещё и писать хочу.
Пока в унитаз струился прозрачный ручеёк, я осыпал поцелуями Юлины белоснежные ляжки. эротические истории sexytales Моё сердце с такой силой колотилось в груди, словно проверяло на крепость рёбра. Кто-то постоянно ломился в дверь, из-за которой доносились звуки шумной вечеринки; в конце концов, один из гостей даже случайно выключил в туалете свет. И в этой кромешной темноте я лизал солоноватый клитор своей девушки, которая едва сдерживалась, чтобы не закричать.
— Сейчас... Родной, кончу сейчас...
Её тело сотрясалось в оргазме; со спущенными ниже колен джинсами и трусами, она сползала на пол, обхватывала мои колени, и прижималась лицом к моей ширинке:
— Выеби меня в рот...
Слова, на самом деле, значат куда больше, чем мы привыкли думать. Но что они значат по сравнению с тем, что вообще невозможно произнести? И, если есть слова, которые убивают, должно же быть слово, дающее жизнь?..
«Ебаться» — не самый плохой вариант, верно?..
***
Так мы ломали одну стену за другой, сокрушали любые существующие запреты, сочиняли бесконечные симфонии своей нежности и не уставали петь гимны своей страсти. Мы были ласковыми, как пух, облетающий с тополей. Мы были беспощадными, как океанские волны, обрушивающиеся на вековые скалы.
— Ты хочешь спать с другими женщинами?
— Я хочу спать с тобой.
— Ты скажешь мне, когда захочешь?
— Почему я должен этого захотеть?
— Не знаю... Но, если это произойдёт, я смогу тебя поддержать.
— О чём ты? Я не понимаю.
— О том, что, когда-нибудь ты захочешь... попробовать. И, наверное, я смогла бы впустить в нашу постель ещё одну девушку. С тобой — смогла бы.
— В таком случае, я смогу тебя поддержать, если тебе захочется заняться любовью со мной и ещё одним мужчиной.
— Правда, сможешь?
— Не знаю... Но мы могли бы попробовать.
Так просто, непринуждённо, одним коротким разговором мы перебросили ещё один мостик, по которому пошли навстречу друг другу. Так легко, крылато, с верой в себя, мы на долгие годы связали себя нашей общей, одной на двоих, порочной тайной. Но может ли быть порочной тайна тех двоих, что принадлежат незримой силе, которая очищает и преображает всё?
***
Когда осенние дожди схлынули, уступая пространство первым заморозкам, нашей «третьей» стала Ксю. Та самая офис-менеджер из компании моего отчима. Та самая обладательница кораллового халата из недавнего прошлого. Та самая Ксю, с которой судьба никак не торопилась меня разлучать. Казалось бы, что могло быть общего между импульсивной и взбалмошной Юлей, и измученной, вечно не выспавшейся, отрешенной Ксю?
Тем не менее (детали совсем не важны), однажды поздним вечером она оказалась в нашей с Юлей спальне. И Юля медленно расстёгивала её блузку, спускала с неё юбку, покрывала поцелуями её бёдра. И было очень тихо. И в этой тишине торжествующим хоралом зазвучало шумное дыхание Ксю, когда Юлины губы впервые прикоснулись к её клитору.
— Иди к нам, мы хотим тебя. Обе.
Всё казалось нереальным. И, вместе с тем, чрезвычайно простым. Юлины руки сами направляли моё лицо вниз, бережно опуская его на перечёркнутый влажной щелью лобок нашей подруги.
— Милый, — обжигающее дыхание касалось моей щеки, — давай делать это вместе.
Два языка — мужской и женский — вырывались на свободу и начинали свою обрядовую пляску на ароматной промежности Ксю. В то время как я покрывал трепетными поцелуями пушистый и вздрагивающий лобок, Юлин язычок приносил мне пряную влагу, добытую из распалённого, распахнутого влагалища. Наши лица соприкасались, и мы впивались друг другу в губы, обмениваясь тем сочным нектаром, которым щедро плодоносила вагина Ксю. Наша подруга металась по кровати, словно судёнышко на штормящих волнах.
— Войди в неё, мой хороший. Трахни её...
В моих висках грохотали кузницы. Я разводил в стороны острые коленки Ксю, и мой член с мокрым вздохом проникал в сочное влагалище.
— Да, милый, вот так... Смотри, как ей хорошо.
Юля лежала рядом, ласкала себя, и буквально гипнотизировала меня своим долгим, наполненным вожделения, взглядом. Мой таз медленно поднимался и опускался; твёрдый, словно высеченный из гранита, член прокладывал путь в мягкой пульсирующей дыре. Тепло этого влагалища передавалось мне. Оно проникало в каждую клетку моего тела, обволакивало, оглушало, ослепляло...
Я оказывался в абсолютной темноте, которая внезапно взрывалась океаном первозданного света, и я с криком выплёскивал в вагину Ксю потоки обжигающей спермы.
— Мой родной... Мой прекрасный мальчик...
После этого Юлины губы, язык, ладони порхали по телу Ксю лёгкими пушинками, залетая в самые укромные, потаённые уголки. Её прикосновения будто исцеляли растерзанное мною тело. Из пульсирующей пещерки Оксаны вытекал белый ручеёк. Юля поднимала Ксюшину ногу за щиколотку, и прижималась своей норкой к её влагалищу. Я завороженно наблюдал за тем, как короткие волосики девушек (светлые — Ксю и тёмные — Юлины) переплетались между собой; как их мокрые половые губки тёрлись друг о друга, купаясь в моём семени. В этом страстном и завораживающем поцелуе вагин девушки передавали из одной пещерки в другую что-то совершенно восхитительное, тайное, запредельное.
***
Не будучи свободными, мы никогда не станем счастливыми. Несвобода рождает страх. Страх вызывает боль. Боль вызывает отторжение. Отторжение разрушает всё.
Я никогда не жил в страхе. В страхе быть не услышанным, непόнятым, отвергнутым. Наша с Юлей свобода — это безграничное доверие, это вера друг в друга, это абсолютное принятие.
Куда ты — туда и я. Где ты — там мне место.
***
Затем наступила зима. Свой первый новый год мы праздновали там же — в нашей квартирке на третьем этаже — я, моя Юля, и Ксю с маленькой дочерью. Специально для малышки, мы заранее сочинили смешную пьесу для трёх действующих лиц. Мне досталась роль Кощея Бессмертного, Юля была Бабой-Ягой, а Ксю олицетворяла собой силы добра, играя отважную девочку Вику (так звали её дочь), которая в финале одолевала коварных злодеев, и разрушала их тёмные чары при помощи волшебного зеркальца. Были костюмы, грим, условные декорации, даже некоторые световые эффекты. Всем этим занималась Юля, заставляя меня репетировать чуть ли не каждый вечер на протяжении всей предновогодней недели.
После праздничного салюта, довольная и уставшая Вика уснула прямо в кресле. Ксю аккуратно перенесла дочь на кровать и вернулась на кухню, где взрослым уже не терпелось открыть следующую бутылку шампанского.
Снега в ту ночь не было. Стояла морозная ночь с завывающим по закоулкам бездомным ветром. До самого утра он метался по улицам, прижимаясь своей невидимой скулящей мордой к окну, за которым Юля и Ксю расстёгивали друг на друге бюстгальтеры и бросали их на кресло. Это была наша третья или четвёртая встреча, но каждый раз девушки, словно заново, познавали друг друга. Юля бережно взвешивала в ладони большую грудь Ксю, подносила к ней своё лицо, проводила языком по твёрдому соску. Её рука в это время проникала под резинку Ксюшиного белья, и длинный пальчик вползал во влажную ложбинку между половых губок. Я спускал трусики с Юли, и впивался жадными поцелуями в её упругие ягодицы. Раздвигал их, языком притрагивался к тёмному кружочку ануса, просовывал его внутрь, как можно глубже. Раздев друг друга, девушки медленно снимали одежду с меня, опускались на колени, и смыкали свои губы на тёплой коже моего направленного вверх члена. Два голодных девичьих ротика поочерёдно принимали его, омывая каменный ствол живительной влагой, и бережно передавали друг другу. Я вынимал член из одних губ, и неторопливо вводил его в другие. Движения становились всё увереннее, всё быстрее. Юля надавливала на затылок Ксю, чтобы он проникал в самое горло; затем отстраняла подругу, и жадно слизывала с члена её вязкую слюну.
— Выеби нас, мой хороший... — в темноте комнаты разливался чарующий шепот Юли.
Девушки ложились на кровать, высоко поднимали свои ноги, и нетерпеливыми пальчиками растягивали передо мной свои ароматные, сводящие с ума, поросшие волосиками (светлыми и тёмными) щёлочки. И мой подрагивающий член входил то в одну влажную пещерку, то в другую.
— Только не торопись, милый, только не спеши...
И я не спешил. Хотя это давалось с немыслимым трудом. Девушки лежали, тесно прижавшись друг к дружке, а мой член, мокрый от выделений Ксю, входил в голодное, изнывающее лоно Юли; затем возвращался обратно. Пульсирующие влагалища завлекали меня всё глубже, манили, обрезали те ниточки, что связывали меня с окружающим миром. Это была совсем иная реальность. Когда я чувствовал, что окончательно теряю над собой контроль, то просто нырял вниз, и с животным рычанием вылизывал мокрые волосатенькие вагины, которые пахли... Боже, как же они пахли... Щелочка Ксю была пропитана ароматом Юлиных соков; я раздвигал лепестки Юлиной пещерки и втягивал носом запах другой женщины, лежащей тут же, рядом. Голова шла кругом. Этот водоворот всё стремительнее затягивал меня в чёрную дыру, где не существовало ничего, кроме оглушительный сладостной боли.
— Кончай на её писечку, — шепот Юли звучал чарующей мантрой, — кончи на неё...
Я направлял свой раскалённый ствол в сторону пушистого лобка Ксю, и тут же расстреливал его в упор своим выплёскивающимся семенем. Расстреливал, и сам падал чуть ли не замертво, глядя, как Юлин язычок сразу принимался собирать белые капли с половых губок и клитора стонущей подруги. Перебрасывая ногу через Ксюшино лицо, она начинала неистово вылизывать покрытую моей спермой промежность; сама Ксю разводила в стороны половинки её попы и с вожделением всовывала язык в жаркое, раскрытое влагалище Юли. Сотрясаясь в оргазмах, девушки выкрикивали свои имена:
— Юлечка...
— Ксюшенька...
И, обессиленные, проваливались в мои объятия, разливаясь на моих плечах реками тёмных и светлых волос. За окном серело. Первое января. Через несколько часов мы поведём маленькую Вику к установленной на центральной площади ёлке, а потом...
***
... А потом я проваливался в сон.
Мне до сих пор иногда кажется, что всё это сон.
Если это и был сон, то первой пришлось проснуться Ксю. Срок заключения её мужа истёк, и омут привычного безысходного существования целиком поглотил нашу подругу.
А мы с Юлей встречали свою вторую весну. Всё там же, в своей квартирке. На своём третьем этаже. На своём озере. На своих лавочках. На своих улочках.
Мы возвращались однажды из магазина по одной из таких улочек. Я нёс пакеты с продуктами, Юля пересказывала только что прочитанный роман модного женского автора.
И вдруг я остановился, опустил на асфальт тяжелые пакеты, взял Юлину ладонь, приложил к своей груди, и произнёс:
— Хочу быть твоим мужем.
Не помню, чтобы ей понадобилась пауза. Я сразу услышал:
— Хочу быть твоей женой.
И, несколько недель спустя, умирая от смеха, мы с трудом пережили церемонию гражданского бракосочетания, на которой присутствовали только самые близкие наши друзья, включая и Ксю с дочерью. Никаких излишеств, никакой помпы. Жених в обычной чёрной «тройке», и невеста...
... Юля шла ко мне в коротком винтажном платье кремового цвета. Звонко цокали небольшие каблучки открытых изящных туфелек. Греческая причёска с декоративным ободком, лёгкий романтичный макияж, в руке — маленький, скромный букет белых роз. Широкая белозубая улыбка в этот момент разливалась на её лице, подобно полноводной реке, несущей жизнь в своих безбрежных водах. Свадебный фотограф недовольно шипел, требуя, чтобы Юля, для лучшего кадра, переложила букет в другую руку. Но она не слышала его. Она приблизилась, и, не сводя с меня своих сияющих глаз, прошептала:
— Ты — мой лучший друг.
***
И я навек исчез в том волшебном зеркале Юли, в котором до сих пор отражаюсь.
__________________
