От автора: Огромная сердечная благодарность Дмитриевой Марине за её вкус и помощь в подборе одежды для героинь этого рассказа. Без её помощи он не был бы таким, какой есть. Марина, ещё раз — искреннее «Спасибо!»

***

Я щас взорвусь, как триста тонн тротила,

Во мне — заряд не-творческого зла:

Меня сегодня Муза посетила!

Немного посидела — и ушла.

У ней имелись веские причины,

Я не имею права на нытьё:

Представьте — Муза, ночью, у мужчины...

Бог весть, что люди скажут про неё!

В. Высоцкий. «Песенка плагиатора». 1969 г.

«Дверь открылась. Она стояла передо мной, вся смущаясь в предвкушении предстоящих безумств, которые поджидали нас за порогом её спальни, знавшей до этого только целомудренные супружеские объятья и невинный секс в нестареющей «миссионерской позе». Теперь же этой спальне — и нам вместе с ней — предстояло окунуться в ночи, перед которыми должны были померкнуть оргии Калигулы и сладострастие Сарданапала, и даже воздух этой невинной с виду спальни понимал это и напрягся от напряжения и ожидания, как напрягается в ненасытной, похотливой женской вагине в ожидании столь долгожданного для неё оргазма член...»

Хрень какая-то, прости Господи, хотя Господь тут ну совершенно ни при чём...

Я решительно нажал на прямоугольную клавишу, помеченную крестиком, и весь текст, над которым я бился последние сорок минут, исчез с экрана ноутбука за какую-то долю секунды. Впрочем, быстрота уничтожения чего бы то ни было — будь то книг, городов или съестного на праздничном столе — меня никогда не удивляла. Уж в чём — в чём, а в этом человечество, подобно джинну из арабских сказок, достигло невиданных высот, и мне ли, скромному его представителю, уступать ему в этом искусстве?..

Но после эры уничтожения всегда наступает эра строительства или хотя бы воссоздания — по классической революционной формуле: «весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем... « А вот с этим «а затем» у меня как раз сейчас и были проблемы.

За стеной, в спальне сладко сопела жена, убаюканная очередным «супружеским долгом», а мне не спалось. Сначала я лежал рядом с ней, закинув руки за голову и изучая потолок, одновременно всматриваясь в неясное содержание блуждавших в голове мыслей-теней; затем, когда эти фантомы стали обретать более-менее кровоточащую плоть, я тихонько встал, надел домашние штаны с выдутыми коленями; полуголый, прошёл в соседнюю комнату с библиотекой и, включив ноутбук (свет я включать не стал — люблю это загадочное ощущение, порождаемое ночью, да и свечения от экрана вполне хватало), стал оформлять бессвязные кровоточащие мысли в слова и предложения (да, я иногда страдаю графоманством, в чём искренне каюсь перед всеми будущими читателями этого бессвязного полуночного бреда). В свою очередь, обретшие плоть и кровь предложения превращались в спермобрызжущие абзацы, а сами фантомы приобретали вполне законченные очертания некоей эротической фантазии. И вот, когда дело дошло до самого интересного...

Я закрыл ноутбук и с тоской огляделся по сторонам. Чем бы вдохновиться? — ведь так хорошо всё начиналось... Пробежался взглядом по многозначительно темнеющим корешкам книг, но классика прозы и поэзии, как высокой, так и эротической, почему-то совсем не вдохновляла. Мелькнула мысль посетить ресурс с порно-видео, но я её тут же отмёл: эти «яблочки», изображающее страсть там, где её нет и быть не может, меня и раньше не очень привлекали, а уж сегодня... Мне хотелось чего-то острого, изысканного, необычно-возбуждающего и в то же время близкого по духу, современного. Хм, современного...

О, ну конечно же! Как я мог забыть!

Я вновь открыл ноутбук, нашёл папку с нейтральной надписью «Рок-н-ролл», открыл её и принялся пробегать глазами знакомые названия песен. Конечно, как я сразу не догадался: подборка соответствующих рок-боевиков — вот что мне было нужно! Ведь и само словосочетание — rock-n-roll — на негритянском жаргоне означает «трахаться», и даже некоторые танцы, если я правильно помню, называли в своё время «вертикальным половым актом»... Воистину Остап Бендер был прав — Запад нам всегда поможет!

Дело оставалось за сущим пустяком: сформировать соответствующую подборку песен. Желательно — по нарастающей, чтоб последняя была как вспышка оргазма. Ну, для меня, бывшего барабанщика нашей университетской группы, переигравшей в своё время чуть ли не всю рок-классику ХХ столетия, это действительно не представляло никакой сложности.

Итак, для начала: «Good morning, little schoolgirl». Мне эта песня всегда нравилась в обработке «Ten Years After», хотя её и до них перепевали все кому не лень. Но вот эта наглая, развязная, атакующая гитара Элвина Ли и его требовательный вокал... Мне смутно припомнился некий апокриф о том, что он вроде бы как даже дополнил классический вариант песни последним куплетом, где герой, изнурённый онанизмом и бесконечными фантазиями, напрямую рассказывает этой самой schoolgirl, что он с ней будет вытворять, пока её родителей нет дома... Для затравки как раз подойдёт.

Далее... «Gloria». Тоже в этом же духе. Правда, Вэн Моррисон в своё время поскромничал: описав момент, как девушка поднимается по лестнице и заходит в квартиру к ждущему её парню, он предпочёл далее ограничиться недвусмысленным намёком, после чего все его сотоварищи по «Them» под двухаккордную «гаражную» мелодию грянули гимн во славу Афродиты, начинавшийся оргастическим выкриком «Gloooooria!!!» Но надо ж учесть, что Вэн Моррисон всё-таки не какой-то там «чикагский негр с миссисипских берегов», который «что вижу, о том и пою», а вполне себе белокожий ирландец, и дело-то было в 1965 году... Так что — очень даже съедобное продолжение. Главное — забыть о том, что ты английский знаешь, чтоб простор для фантазии оставался.

Таак... что там дальше? «Wild thing» от «Троггз». Тоже классический английский эротический «гараж», особенно вот с этим их придыханием «you move me... « Правда, мне эта песня тоже больше в обработке нравилась — на сей раз Джими Хендрикса. Эх, как же он лихо на Монтерее под ритм-связку «бас-ударные» в этой песне любовью с гитарой занимался! А после поливал её бензином и ею же, горящей, крушил всю аппаратуру — прямо иллюстрация к стилю «так не доставайся же ты никому!» В том смысле, что после меня — лишь смерть и тишина... Тут и не захочешь, а задумаешься на тему соотношения «секс-оргазм-смерть».

Ну, это уже философия. Мне бы сейчас чего другого — попроще, так сказать... Не, я эту песенку тоже отправил в подборку, куда ж без неё-то. Петь будут «Троггз», а представлять буду Хендрикса. М-да... какое-то странное направление принял ход моих мыслей... ну ладно — всё равно о них никто не узнает... А вот «Backdoor man», да ещё от «The Doors»... ммм, какая вкуснятина... Я даже не удержался и тихонько напел первые строки: «О, да, да, да, я сзади люблю. Девчонки поймут то, о чём я им пою... « Тут даже вопросов быть не может, однозначно — в подборку. Кто ж из парней не мечтает о том, чтоб девушка позволила ему... кхм... сзади, так сказать... Особенно та, которая бережёт свою девственность для мужа...

Я пробежался глазами по выстроенным композициям. Вполне прилично. Чем бы таким закончить «эдаким» — таким, «чтобы пианино не звучало, как пианино»?

О!!!

«Led Zeppelin». «Whole lotta love». Тут вообще какие-либо комментарии излишни. «Ты любишь тех, кто суперовый, детка. Скучают в школе по тебе отметки... « Прекрасный финальный аккорд, после которого интеллектуальный оргазм гарантирован даже творческому импотенту.

Так, друзья, готовы в бой? Вроде всё в порядке... общая длительность песен как раз соответствует средней продолжительности полового акта... Ну, осталось ещё прокричать мысленно три раза «Халява (ой, то есть Муза), приди!», включить подборку — и можно ждать снисхожденья Божьей благодати...

* * *

... По ногам неожиданно сильно потянуло холодным воздухом, словно где-то в квартире образовался сквозняк. Затем раздался тяжёлый хлопок, и воздух рядом со мной будто с размаху рассекли широким острым ножом — я почти физически ощутил, как упругая волна ударила мне в щеку. Я невольно убрал голову, словно уклоняясь от невидимой пощёчины, подобрал ноги под стул, поставил на паузу музыку и машинально оглянулся на окно — оно оставалось закрытым. Я встал и прошёл к входной двери — она тоже была закрыта. В некотором недоумении я вернулся в комнату и ещё раз осмотрел окно — да нет, всё закрыто. Но показаться не могло — тело ещё помнило озноб от непонятного прохладного дуновения, а на щеке, казалось, так и остался след от касания упругой волны.

— Ты звал нас, смертный? — неожиданно донёсся тихий нежный женский голос с дивана, стоявшего возле противоположной столу с ноутбуком стены.

От неожиданности я чуть не промахнулся мимо стула, вовремя уцепившись за спинку с мягкой обивкой, тем самым поместив своё бренное тело боком аккурат на самый краешек. Затем, развернувшись лицом к спинке, уселся основательнее и попытался увидеть обладательницу дивного голоса. Мелькнула было мысль включить свет...

— Не зажигай свет, не надо, — попросил тот же голос. — Ты нас и так увидишь, если захочешь. Это несложно...

«Нас?... « Я растерялся окончательно. То, что там, на диване, сидела не жена, я понял с самого начала: хоть я и фантазёр, но не до такой же степени, да и жена не вела бы себя так загадочно. Но кто тогда?... и как тогда?..

— Слушай, смертный, может, ты перестанешь в конце концов задавать глупые вопросы и наконец-то посмотришь, кто к тебе в гости пожаловал? Может, хоть какое-то внимание нам уделишь, а? — Это уже был другой голос — глубокий, приятный, с грудными интонациями; звучал он насмешливо и принадлежал явно другой посетительнице.

— И заодно сразу ответим на твой очередной вопрос — да, мы умеем предугадывать мысли. Особенно если наш собеседник смотрит на нас, как баран на новые ворота. Нам просто ничего другого не остаётся. — Этот голосок звучал ещё нежнее первого и казался сказочным переливом какого-то неведомого науке волшебного инструмента. После последней фразы с дивана донеслись три сдавленных смешка.

«Ага... значит, их три... « Я наконец-то умудрился собрать в более-менее связную кучу разлетевшиеся в разные стороны мысли и выдавил из себя:

— Простите, а вы... кто?..

Я догадывался, что это — не самый умный вопрос в данной ситуации, поэтому смех со стороны дивана воспринял как должное. Несколько неожиданным стал ответ:

— А ты сам кого хотел увидеть?

К тому времени я для себя уже «пронумеровал» эти голоса, чтоб хоть как-то определиться в обстановке, поэтому без труда определил, что это был «второй» голос. Не успел я толком собраться с мыслями и достойно ответить на тему, кого ж я хотел увидеть в столь позднее время, как в разговор вмешался третий голос.

— Я думаю, — нежнейше прожурчал он, — что он хотел увидеть вон того мужчину с чёрной кожей, который искусно владеет левой рукой и так дурно поступает с музыкальными инструментами. — Голосок невинно хихикнул.

— Милая Садб, — с мягкой укоризной обратился к ней первый голос, — не стоит всё-таки издеваться над смертным. Мы и так его напугали своим появлением — видишь, до сих пор прийти в себя не может.

— К тому же, — добавил второй, — ты воплощаешь в себе кротость, а вовсе не язвительное остроумие.

— Это я у себя на родине, да со своим возлюбленным Финном — богиня кротости, — кротко возразил третий голосок. — А здесь, в такой обстановке, разве мне не позволительно немного поиздеваться? Тем более такой удобный случай...

Только-только у меня в голове начало всё постепенно выстраиваться в некую упорядоченную систему, как вдруг последняя фраза снова выбила меня из колеи. Значит, мало того, что они неведомым способом впёрлись в мою квартиру, сидят на моём диване, влезают в моё подсознание и хозяйничают там как у себя дома, так они ещё и издеваются надо мной!..

— Смертный, я б не советовала тебе так думать, — проговорил второй голос. — А то мы вполне можем обвинить тебя в ложном вызове, и тогда...

— Лучше не знать тебе, что тогда будет, — душевно подытожил первый голос.

Не знаю, что на меня произвело больше впечатления — то ли предостерегающая душевность первого голоса, то ли открытое «иду на вы» второго, однако я наконец-то справился со всей бурей противоречивых эмоций и впечатлений и более-менее спокойно проговорил:

— Милые дамы, ну зачем же сразу угрожать-то, а? Я вовсе не то имел в виду в своих мыслях, что вам показалось. Просто это... ммм... ваш визит несколько неожиданен, тем более что я до сих пор не знаю, кто вы...

— Мне нравится его наивность, — проговорил второй голос. — Или же он умело притворяется. Да, выродились всё-таки земные мужчины, не иначе. Даже в таком пустяке, как собственные мысли, ответственность на себя взять боятся...

— Боюсь, милая Аойда, что ты права, — грустно проговорил первый голос. — И мне странно понимать, что таких мужчин ещё допускают испить из вашего Кастальского ключа. У нас в Асгарде, например, к чаше с мёдом поэзии приобщаются только достойнейшие из достойных. И то, признают их таковыми только потом на специальном испытании, где им надо сложить одну песнь двенадцатью разными размерами. А тут такое ощущение, что этим мёдом бродячий торговец на разлив торгует, как дешёвым пивом на рынке.

Асгард? Хм... Асгард... Я призвал на помощь глубины своей памяти, и, к моему удивлению, она услужливо выдала то, что нам когда-то рассказывали на университетских лекциях по древней литературе. Наконец-то до меня стало доходить, кем же были мои нежданные визитёрши. Конечно, многое ещё было неясно и незнакомо, но даже то, что постепенно понималось, было совершенно фантастическим и неправдоподобным...

— Ты чего молчишь? — обратился второй голос ко мне.

— Я думаю, — медленно, старательно изображая неуверенность, проговорил я. — Я, кажется, призывал музу... — Мне надо было подтвердить свои догадки, какими бы невероятными они не казались.

— Хвала богам, — облегчённо проговорил второй голос, — его наконец-то осенило. Богиня Фрейя, неужели ты наконец-то воспользовалась своим сейдом для вразумления этого смертного?

С последним именем в мою голову словно ворвался резкий луч прожектора. Фрейя! Вот я осёл! Какой же я осёл!!!

— А с ним можно иметь дело, — прокомментировал очередные прыжки моих мыслей голосок третьей посетительницы, которую называли Садб.

— Милая, хватит тебе уже развлекаться таким недостойным богини способом, — отозвалась Фрейя и обратилась ко мне: — Вижу, ты наконец-то начинаешь понимать, кто мы и как сюда попали...

Воистину она оправдывала все эпитеты в свой адрес, которыми её награждали в сагах: в то время как она была уверена, что я всё понял, у меня в голове был полный кавардак.

— Ну, не стесняйся же, — ободряюще проговорила Фрейя.

Я нервно сглотнул и начал:

— Светлая богиня, прости меня за моё невежество и скудоумие. Я действительно не ожидал, что буду почтён таким визитом. Но ведь я призывал всего лишь музу, чтобы она вдохновила меня на рассказ, нашептала слова пламенные и страстные... Пойми мою растерянность и не гневайся на меня.

— Если бы ты сочинял сейчас стихотворение во славу Афродиты, например, — вступила в разговор та, которую назвали Аойда, — тогда б тебя обязательно посетила Эрато. А для прозы у нас муз нет. Это — низкий жанр для музы, смертный.

— Прости тогда меня за вопрос, — обратился я к ней, — но кто ты? Я знаю только твоё имя, но не больше...

— Знать имя — это уже много, — отозвалась она. — Ты вот нам даже своего не называл. Хотя это и необязательно. Мы всегда знаем, к кому мы идём... Это неудивительно, что ты обо мне ничего не знаешь. Я не вхожу в священное число девяти, которых водит Дионис Мусагет и о которых говорил Пиэр из Македонии. Я старше их. И обо мне поведал миру только досточтимый Павсаний, и он называл меня Музой песни.

— Муза песни? — Я в очередной раз растерялся. — Но...

Она засмеялась:

— Какой же ты недогадливый, смертный. Воистину всем богам мироздания нужно много терпения, чтобы иметь дело с тебе подобными. Вспомни, как ты призывал меня. Вспомни, какие заклинания ты использовал, чтобы нас вызвать...

Заклинания?..

Я невольно бросил взгляд на свой ноутбук с поставленной на паузу «Whole lotta love». Она это имеет в виду?..

— Тебе знакомы эти слова — «синкретизм по Веселовскому»? — неожиданно поинтересовалась Фрейя.

Ох как же я в этот момент вспомнил свою преподавательницу по литературе Инну Владимировну! Она так и встала у меня перед глазами — высокая, стройная, рыжеволосая — причём не крашеная, а с самым что ни на есть натуральным цветом волос, — с правильными, почти точёными чертами лица и внимательными, слегка насмешливыми серыми глазами. Кто только из нашей группы не хотел её — молодую, не старше тридцати лет, умную и обворожительную! Кто только не фантазировал о ней, словно пятнадцатилетний подросток о девчонке за соседней партой! Кто только...

— Смертный, не надо меня сравнивать с какой-то земной женщиной, — проговорила Фрейя. — Пусть даже и очень красивой. Я, конечно, кроткая сердцем и сочувствую чужим страданиям, но недаром я в Асгарде предводительствую валькириями. И недаром мы с Верховным Одином делим души павших воинов. Рано тебе ещё в мой дворец. По срокам рано. Но ты их и ускорить можешь, и никакая судьба тебе не поможет.

Что ж, намёк был более чем ясен. Я встал и смиренно поклонился в сторону дивана, всеми силами изображая раскаяние:

— Прошу прощения, богиня. Ещё один вопрос можно, пресветлые гостьи?

— А, может, хватит вопросов? — скучающе-капризно протянула Садб. — Мы сюда не на вопросы отвечать пришли, вообще-то...

— А я не против ещё одного вопроса, — игриво протянула Аойда. — В конце концов, нами так мало стали интересоваться... Тем более, мне кажется, смертный хочет больше о тебе узнать. Я права?

— Не совсем, досточтимая Муза. — Изо всех сил я старался выглядеть вежливым, лихорадочно соображая, как же следует разговаривать обычному человеку с бессмертными существами так, чтоб не посрамить человеческого рода, о котором, судя по всему, они и так были не очень высокого мнения. — По вашим разговорам с ней я немного понял, кто она, и мне бы не хотелось смущать её другими вопросами. — Ничего я о ней не понял, если быть совсем уж честным, но, поскольку меня был всего лишь один вопрос в запасе, я решил спросить другое, попутно выяснив и кое-что о Садб. — Вот что я хотел спросить: я призывал одну лишь Музу, но почему ко мне вместе с ней пришли богини?

На какую-то долгую секунду в комнате повисла тишина. Затем Садб спросила:

— Сёстры, объясните мне, он хотел нас оскорбить этим вопросом? Или мне так показалось?

«Ох какие мы нежные да ранимые... Прям-не-плюньте-рядом...»

— Не думаю, — медленно проговорила Фрейя прежде, чем я успел что-то сказать в своё оправдание. — Может, со стороны это и вправду странно — мы-то должны совсем другими делами заниматься. Но, видишь ли, смертный, — это уже относилось ко мне, — вас, которые называют себя поэтами и писателями, так много появилось на Земле, и вы так часто призываете себе в помощь муз, что они просто не успевают к вам ко всем наведаться. Вот и приходится нам, богиням, помогать им. И, кроме того, ты такие необычные заклинания подобрал, когда призывал Музу...

В её последних словах мне послышалась улыбка. Но проверить это возможности, увы, не было: мы по-прежнему находились в темноте, а свечение от экрана ноутбука доходило лишь до спинки стула.

— Да-да, — с обидой в голосе подтвердила Садб. — Я вот услышала голос мужчины, который родом с моего милого острова, покрытого священными холмами, равнинами и лесами. Может, Бригита, дочь Дагды, и лучше бы справилась с этой ролью, но она полетела нашёптывать одному юноше стихотворение в честь дня рождения его возлюбленной, прекрасной, как моя родина, поэтому мне пришлось занять её место.

Мне стоило немалого труда сообразить, что под «мужчиной родом с моего милого острова» подразумевался Вэн Моррисон.

— А я услышала звуки женского удовольствия в песне, которые имитирует мужчина, — мечтательно проговорила Фрейя. — Ну и поскольку эти звуки мне тоже не бывают чужды, то...

— А я просто услышала песню, — отозвалась Аойда. — И вот мы все здесь. Всё, смертный, ты доволен нашим ответом?

— Вполне, — совершенно искренне отозвался я.

— Тогда позволь мы тебя кое о чём спросим, — незамедлительно отозвалась она. — Ты для чего нас сюда призвал? Когда же ты наконец принесёшь нам свои жертвоприношения, и мы приступим к акту вдохновения тебя на страстное и пламенное повествование?

Я снова сел, так как почувствовал, что сейчас упаду прямо под ноги всем богиням мироздания, затем открыл рот и тут же его закрыл. Какие ещё жертвоприношения?... В голове сразу пронеслось незабвенное «Ну почему аборигены съели Кука?...»

— Блин, когда же ты нас угостишь хоть чем-нибудь, а? — не выдержала Садб. — Что вы там пьёте у себя по вечерам? Эль, медовое вино, инаргуал?... Чай? Ну хотя бы чаем... Мы, значит, столько миль пролетели, чтоб к тебе попасть, а ты пытаешь нас, как какой-то последний злобный фейри-тролль, вместо того, чтоб проявить гостеприимство! О боги, где же это видано!..

«И кто её только назвал богиней кротости?... « Однако эту мысль я постарался подумать как можно более тихо и незаметно и посоветовал ей быстро удалиться, пока она не осложнила всё дело. Вслух же я возразил:

— Не злись ты на меня так, о великое воплощение кротости. Откуда же я знаю, какие нектар и амброзию и чьего производства вы все предпочитаете в это время суток? Я-то думал, что высшие существа брезгуют грубой телесной пищей.

— Брезгуют, — подтвердила Аойда. — Но мы питаемся не ею, а запахом, который она издаёт. У вас плохое обоняние, и вам не понять, сколько ароматов прячется, например, в одной лишь чашке свеже — и правильно заваренного чая. А если ещё и с печеньем... ммм... Даже женщины ваши столько запахов уловить не могут.

«Ну да, нам не понять. Как же. Нафигачат в тот чай столько ароматизаторов...»

Я встал со стула:

— Я отлучусь, мои высокие гостьи. Пойду готовить жертвоприношение. Только скажите мне, кому первой из вас мне возжечь свой скромный жертвенник? Ну, то есть, вы поняли: кому первой подать чашку чая? Мне кажется, это очень важно в контексте данной ситуации...

Выпустив эту «парфянскую стрелу», я удалился на кухню, злорадствуя в душе и искренне считая первый раунд словесного боя выигранным.

* * *

«А всё-таки они милые созданья, — размышлял я, пытаясь правильно заварить на кухне свежий чай и красиво раскладывая на тарелке печенье. — (хорошо, что мы с женой на днях купили его на целый килограмм — с орешками, как она любит — и ещё не весь слопали. Да и чай вроде неплохой приобрели. Хоть в грязь лицом не упаду... Это ещё слава Богу, что они хоть коньяк не потребовали или ещё что-нибудь в этом духе. На это я точно не рассчитывал: денег-то маловато до зарплаты осталось...) И красивые, наверно... как и положено богиням и музам разным. Своенравные, правдааа — это ну просто ух какой-то! — но им, наверно, по статусу положено быть такими... Небожительницы, как-никак...

Теперь понятно, в кого у меня жена такая удалась... Они все такие, не иначе. Наверно, даже Леди Годива бы мне здесь козни строила, если б явилась сюда вместе со своей лошадью, умудрись я включить «Lady Godiva's Operation» от «Velvet Undeground». Как хорошо, что я их «Венеру в мехах» не запустил в тот треклятый список. Даже страшно подумать, кто б тогда ко мне явился...

Минуточку... Так это что, получается, мне вообще музыку нельзя слушать? Или — можно, но всё-таки с определёнными целями лучше не слушать?..

А интересно, как они выглядят — эти мои богини-музы? Фрейю я ещё представить могу: рыжеволосая, в белом балахоне с поясом (или как они там одеваются — может, по-современному всё-таки?), стройная... Красотка, в общем. А остальные? Можно представить их внешность по голосам: надеюсь, на расстоянии они мысли не читают. Тем более я — хе-хе-хе-хе — им такую задачку подкинул...

Итак... Аойда, судя по голосу, брюнетка. Высокая. Волосы, наверно, длинные, прямые. И ноги — такие же длинные. Это обязательно: у всех брюнеток — длинные красивые ноги. Размер груди... ммм, ну если судить по голосу, то... наверно, четвёртый. Ну или три с половиной. Не, лучше всё-таки четыре. Типа так сексуальнее для брюнеток. Упругая, конечно же — а куда ж без этого-то?... « Я вытянул вперёд ладонь, словно протягивая что-то, и оценивающе посмотрел на неё, как бы прикидывая, поместится ли грудь Аойды в неё: «Не, не поместится... Но её хорошо будет обхватить снизу. Она такая сразу станет выпирающая, дерзкая... Так и захочется пройтись по ней язычком, вызвав этим мурашки по всей груди, поиграть с соском (интересно, какие у неё соски?), чуть прикусить его, заставить эту гордую Музу издать стон желания, показать ей, кто в этом мире всё-таки главный... « От подобных мыслей у меня даже стал напрягаться член.

Так, с ней разобрались. Теперь эта капризуля Садб. Голосок явно тянет на какую-нибудь блондинку. Натуральную, естественно — я всю эту покупную красоту терпеть не могу. Они, думаю, тоже сторонницы естественной красоты... И волосы по плечо. Вьются — хватит уже прямых волос. Лучше всего чтоб вились на кончиках — так более сексуально для неё будет. Стройняшка, ясен перец. Росточком где-то мне по плечо. Ноги... длинные. Грудь... да двоечка, что с неё взять-то. Она ж, наверно, и по их меркам юная ещё — вон как выбрыкивает, что тебе олениха перед гоном. К тому же «двойка» — очень и очень даже ничего так. Лягут в ладонь эдакие яблочки, сожмёшь их несильно, потеребишь сосочки пальцами — и всё, девочка «плывёт». А если ещё с шейкой поиграть, да с ушком... у таких созданий они осоообенно чувствительны и нежны... А стонет она, наверно, так сладко... так нежно, так просящее... Мой член напрягся ещё сильнее. И... так не вовремя, чёрт... Тоже мне, брат называется младший...

Все приготовления были закончены, чашки поставлены на поднос, тарелка с печеньем помещена туда же. Пора было нести своё жертвоприношение-угощение в комнату. «Ну блин... И как его нести, если тут вот всё моё достоинство о себе заявило во весь свой молчаливый голос? Как-то даже и некрасиво получается. Не, конечно, не зря говорят, что «лучший комплимент девушке — это эрекция», но не до такой же степени-то... Сдрочнуть, что ли, пока не поздно? Ага, а если дело дойдёт до «дела»?... Не, слушай, ну это уже верх наглости и извращения — заниматься любовью с вымышленными созданиями, тем более когда тебе ещё это даже не предлагали. И потом, на что ты будешь сдрачивать — на свои фантазии?»

Поглазев по сторонам и не найдя ничего лучшего, чем кухонный передник с изображением женского тела без головы, но в красивом чёрном кружевном белье, я снял его с гвоздика и, одев на себя, критически осмотрелся. Худо-бедно, но он сумел прикрыть моего «младшего братца», благо был до колен. Ну что ж... пойду хоть так. Может, не очень смеяться будут. Надеюсь, хоть когда-нибудь, но они видели мужчину в женском одеянии...

Памятуя о коварстве «парфянских стрел», я ожидал увидеть у себя в комнате что-то типа разноцветного ковра из женских волос и три расцарапанные женские красивые физиономии. Всё-таки вопрос первенства для женщины... иногда это совсем не шутки. Однако в комнате меня встретили тишина и спокойствие. Мои три визитёрши сидели чинно на диване, смотрели на ноутбук и молчали. Я задержался на пороге, рассматривая их силуэты в профиль, затем удивлённо хмыкнул, прошёл в комнату, поставил поднос на столик и обернулся в ожидании.

— Да, ты коварен, смертный, — донесся голос Аойды. — Но нас это не удивляет. Мы хорошо знакомы с мужским коварством. Поэтому оставляем на твоё рассуждение — кому из нас первой ты подашь чашку своего напитка.

Я предвидел и такой ход, поэтому, ничуть не удивившись, подкатил столик к дивану и, проговорив «Прошу вас, светлейшие, принять мою скромную жертву», выпрямился, заодно пользуясь случаем и наконец-то рассматривая своих визитёрш.

Да, они и вправду были похожи на тех, кого я себе нафантазировал на кухне. По крайней мере, с цветом волос я угадал. У Аойды — длинные, иссиня-чёрные, словно морская глубь; в отличие от классической причёски муз, не только цветом, но и формой они напоминали волны, свободно ниспадающие на великолепную грудь, что угадывалась в темноте под платьем с открытыми плечами; часть её роскошной гривы покрывала спину. Длинные волосы Фрейи казались более тёмными, чем я их помнил на картинках из университетских учебников и книг по скандинавской мифологии, но от них веяло каким-то неуловимым тёплым сияньем. А на месте волос Садб озорно сияло золотистое пятно, похожее на кольцо Сатурна. Я мысленно даже удивился тому, как не заметил этого раньше.

Молчание затягивалось. Наконец Фрейя первой протянула руку и взяла с подноса чашку. Я уж было подумал, что она и вправду начнёт пить, как простая смертная женщина, но она поставила её на край стола и склонила голову. Её волосы тут же превратились в рыжую завесу, закрыв от посторонних глаз обряд потребления богиней жертвы. Следом за ней то же самое проделали Аойда и Садб. Печенье, видимо, они решили оставить напоследок — или же его запах как-то незаметно уже смешался с ароматом чая.

Я облегчённо вздохнул. Пронесло...

Фрейя подняла голову, откинула назад волосы и произнесла:

— Благодарю тебя, смертный, за столь душевную жертву. Пусть не смущает тебя её скромный размер — главное, не размеры подношения, а то, с каким сердцем тебе его подносят. А сердце у тебя доброе, чуткое и отзывчивое. Да воздастся тебе милостью богов за твою доброту, а я своей милостью тебя не оставлю.

Аойда и Садб также последовали её примеру. Меня удивила последняя: я ожидал от неё что-то вроде язвительной благодарности, но вместо этого в её голосе звучали неподдельная искренность и теплота, так что я даже поверил в то, что это и есть то самое воплощение кротости и любви, которым её представили в самом начале знакомства.

— Ну что ж, — протянула Фрейя, — формальности соблюдены. Дело теперь за нами.

Я внутренне напрягся, готовясь к чему-то... — сам не зная толком, к чему (может, опять в подсознание залезут...), — но всё случилось совсем не так, как можно было бы ожидать. Она грациозно встала и, обойдя меня справа, подошла к ноутбуку и замерла, всматриваясь в экран. Мгновение спустя по нему побежали строчки, в которых я с ужасом узнал свою недавнюю фантазию. Пока Фрейя вчитывалась в текст и размышляла над чем-то, я не упустил случая в очередной раз полюбоваться её телом и одеянием. В голубоватом сиянии, исходящем от экрана, на ней переливалось чёрное полупрозрачное боди с красными диагональными вставками на уровне груди, словно указывающими путь от предплечий к соскам, обтягивающее и подчёркивающее главную женскую прелесть 3-го размера. Весь вид богини был сногшибающ: роскошный каскад тёмно-рыжих волос, под которыми просвечивала соблазнительная белизна обнажённых плечей; играющее оттенками чёрного боди, что стекало из-под волос, словно ручеёк из-под водопада, и таило в себе много дразнящих намёков; и всё это великолепие заканчивалось нежнейшими очертаниями бёдер и стройными длинными босыми ногами с упругими икрами, которые хотелось покрыть исступлёнными поцелуями... Да, это была настоящая богиня, одним видом бросавшая дерзкий вызов любому самцу в человеческом обличье. И ни один самец не смог бы не отреагировать должным образом. Не стал исключением и я.

Слева от меня бесшумно возник ещё один силуэт, в котором по чёрным струям волос, оказавшихся как раз на границе освещённого и затемнённого, я узнал Аойду. Платье на ней было облегающее, короткое, до колен, цвета насыщенного пламени с длинным, вдоль всего бедра разрезом, обшитое по краю разреза воланами и с расклешёнными рукавами по локоть, обшитыми кружевами в месте клёша. Это был подвид вечернего наряда, но очень возбуждающий и сексуальный. В разрезе был видна загорелая, потрясающей красоты нога. Я осторожно скосил вниз глаза: как и следовало ожидать, она тоже была босонога.

Я сглотнул — в очередной раз за эту ночь — и почувствовал, как мой член наливается так, что даже этот дурацкий передник не мог его скрыть. А можно ли было реагировать по-другому на такую вызывающую, недоступную и в то же время столь близкую красоту? И это ведь я ещё не видел Садб... Я чувствовал её дыхание у себя за спиной — она тоже подошла и встала, облокотившись о спинку стула, так что я чувствовал, как шевелятся мои волосы от её сдерживаемых вздохов. Меня так и подмывало оглянуться и рассмотреть и её, но... но что-то сдерживало. Скромность, стыд?..

Наконец Фрейя оторвалась от экрана, обернулась ко мне и присела на краешек стола, почти касаясь меня ногой.

— Смертный, — нежно-задумчиво проговорила она, — если сможешь, ответь мне на один вопрос.

— Я весь внимания, богиня. — Я попытался было даже встать, но хрупкая ладонь Садб, внезапно оказавшись у меня на плече, не дала мне это сделать.

— У тебя — прекрасная жена, — продолжила Фрейя. — Красивая, умная. Ничем не отличается от нас. И любит тебя. У вас с ней всё хорошо. Зачем тебе эти фантазии? Разве её тебе и с ней тебе мало?

Я смотрел на неё во все глаза. Все фразы, которые могли прийти мне на ум — об изначальной полигамности мужчин, о неконтролируемости мужских фантазий, о том, что я вовсе не собираюсь ей изменять, а просто есть вещи, которые я никогда не попробую, и что именно для этого я всё и пишу, — всё это вдруг показалось мне каким-то странным, глупым и детским... Вместо этого я только спросил:

— Богиня, ты ведаешь души и мужчин, и женщин. Скажи, разве у женщин не такие же фантазии?

— Бывают и хуже, — отозвалась Фрейя. — И мне это известно. И сама я не брезгую подобными развлечениями. Но я свободна. Я никому не обещалась. И женщины, подобные мне, таковы же. А вы обещаны друг другу. Да, она тоже порой мечтает о чём-то необычном, запретном. Но она не изменяет тебе и хочет свои фантазии воплотить с тобой. А ты же... ты готов ей изменить. Правда, смертный?

Я попытался было возразить, но она поставила обнажённую ступню на моё колено. По телу, словно ток, прошла волна неистового желания и бросилась мне в лицо. В ушах гулко застучало, словно я стремительно шёл на глубину. А Фрейя продолжала:

— Вот видишь... Мы стоим в твоей комнате, рядом с тобой. Касаемся тебя. Мы пришли на твой зов, чтобы вдохновить тебя. И ты, ради этого вдохновения, которое изменчиво и непостоянно, как и мы, готов изменить своей жене с нами. А чем она тебе не Муза? Может, ей надо надеть ярко-красное платье, как у Аойды? Или переспать с четырьмя гномами и получить волшебное ожерелье, что привлекает к себе мужчин, как это сделала я? Ты не замечаешь её, наверно. А что ей надо сделать, чтобы ты её заметил?

Я молчал. С одной стороны, мне было странно и дико, что мне читают среди ночи мораль — да ещё кто: богиня, которая никогда не отличалась верностью и целомудрием! — а с другой... С другой стороны, я не знал, что и ответить.

— Фантазировать — не значит изменять, — наконец произнёс я в ответ общепринятую банальность. — И не может одна женщина воплотить в себе всех. Все разные. И все желанные. Даже вы — три небожительницы.

— Ты плывёшь по реке, — неожиданно заговорила Аойда. — Слева и справа от тебя — вода. Тебе хочется пить. Ты пьёшь с правой стороны, ты пьёшь с левой стороны. Скажи, вода одинакова? Так и женщины. Они разные только внешне и по-разному красивы. А в жизни и на ложе страсти они — одинаковы. Одинаково наслаждаются и стонут. Одинаково плачут и смеются...

— Но по разным причинам, — возразил я, оборачиваясь к ней. — То, что одной — смех, другой — слёзы. Там, где одна стонет, другая — кричит. Там, где одна обнимает, другая — царапает. И в этом — прелесть, в этом — загадка. Та загадка, о досточтимая Муза, которую всегда хочется разгадать. И всегда веришь, что ты и будешь тем единственным, который её разгадает и обретёт невиданную мудрость.

— И ты думаешь, — неожиданно серьёзно заговорила Садб, — что, если ты хотя бы в фантазиях переспишь со всеми женщинами мира, ты разгадаешь их? Ты ошибаешься, смертный. Их никто не разгадает, даже боги. И никому в этом мире не стать мудрым — ни смертным, ни богам. Ни одна женщина не знает, что причинит ей радость, а что — боль. И пока ты будешь разгадывать эту загадку, кому-то может быть больно.

— Вы что, судите меня за мои фантазии, о высокие гостьи? — неожиданно для самого себя возразил я. — Но разве от них хоть кому-то стало плохо? Хоть кто-то плакал от них? Хотя бы моя жена, например?... Не может человеку всегда всего хватать в этой жизни. Несовершенен он, жаден до всего нового и неизведанного. А кто знает, хорошо ли это или плохо, будет ли он счастлив от обретения или от того, что лишь стремится что-то обрести? Разве не сами боги вложили в него эту жажду нового? Вот он и фантазирует о том, что не может познать. И чем я хуже?... Богиня, — обратился я к Фрейе, — ты познала много разных мужчин и существ. О твоей любвеобильности складывают легенды. Скажи, есть ли разница между теми, кто познал твоё тело? Между их ласками, между их страстью? Есть ли разница между тем, как входили в тебя их фаллосы? И одинаково ли ты стонала под ними?

— Хорошо, когда есть кто-то, на кого можно свалить причины всего на свете, — отозвалась Садб, обойдя меня и встав так, что оказалась прямо перед лицом. — Хорошо, когда есть кого обвинить в своих страданиях и стремлениях. И об этом можно долго говорить. Лучше скажи, смертный: с кем первой из нас ты хотел бы взойти на ложе этой ночью?

Я замер. Неужели... сейчас... через какое-то мгновение... может воплотиться моя самая дикая фантазия?..

Сейчас они стояли передо мной полукругом, и я мог вволю налюбоваться их безупречными формами и бесподобными одеждами. Я переводил взгляд с одной на другую, чаще всего задерживая его на Садб. На ней было что-то вроде короткой блузки-пеньюара из легчайшей, почти невесомой ткани — то ли газа, то ли шифона — с расстёгнутым рубашечным воротником и длинными, расклешёнными к низу рукавами с жёстко собранными манжетами и нашитыми на них пуговицами. Ряд таких же перламутровых пуговиц был нашит по всей длине блузки сверху вниз, две из них были расстёгнуты и приоткрывали вид на небольшие упругие белые грудки — судя по всему, точно такого же размера, какой я представил, думая о ней на кухне. На воротнике задорно, словно возбуждённые соски, торчали в разные стороны расклешённые треугольники с неизменными пуговками и нашитым кружевом. Кроме этого, на богине красовались беленькие ажурные полупрозрачные трусики, при взгляде на которых фантазия просто неудержимо неслась в запретную, но такую сладкую даль. Точёные ножки были обтянуты тончайшими, почти невидимыми глазу чулочками.

Несмотря на такой неотразимый натиск женской красоты и секса, я каким-то чудом умудрился оценить искусно скрытое в словах юной обольстительницы коварство и понимающе улыбнулся: «Ну, мы тоже не лыком шиты...»

— Я недостоин выбирать среди вас, о бессмертные соблазнительницы, — голосом искусителя произнёс я. — Если можно, помогите мне, слабому, своим выбором.

Я не видел, но почувствовал их улыбки.

— Ну что ж, коль так... — Фрейя соскользнула с края стола, приблизилась вплотную ко мне и потянула через голову кухонный передник, под которым я тщетно пытался скрыть своё восставшее достоинство. — Сними это недостойное мужчины одеяние, смертный, — прошептала она, и в то же мгновение её губы коснулись моих.

И я улетел...

***

Мечта и явь давно уже перепутались друг с другом; теперь же к их немыслимому сплетению прибавился опьяняющий коктейль из представлений, иллюзий, реальных ощущений и истинной красоты.

Её руки медленно скользят по моему телу, сверху вниз, порождая странную смесь дрожи от щекотки и от возбуждения; с поверхности тела она передаётся в мозг, а оттуда, повинуясь его командам, рассылается по остальным органам...

Поцелуи — по нарастающей: сначала — нежные, ветерком скользящие по губам, дразнящие, пробуждающие... затем — всё более откровенные и страстные, заводящие, возбуждающие, доводящие до неистовства, до желания сорвать её одежду, подмять под себя и овладеть, но... тут же сдерживающие, останавливающие на расстоянии, играющие, снова манящие и обещающие...

Она садится ко мне на колени в позу всадницы, обвивает шею руками, прижимается всем телом к моему. Я — в плену её чувственности, страсти и нежности. Я завожу руки за её спину, медленно расстёгиваю боди, одновременно поглаживая её белоснежную, словно выточенную из каррарского мрамора спину. Она выгибается кошкой под моими руками, слегка трётся о ласкающую её ладонь...

Боди изящно спадает с неё, и я с жаждой умирающего в безводной пустыне покрываю поцелуями её шикарную, идеальную грудь по всей поверхности, оставляю языком дорожки, дую на них, целую ложбинку, поднимаюсь поцелуями вверх к нежнейшему горлышку и — назад, обхватываю губами сосок и терзаю его, не забывая ласкать спину. Не знаю, что в моих ласках больше — страсти или нежности, нетерпения или желания... Сладкие её стоны — то ли от случайной боли, то ли от наслаждения; она извивается, словно гимнастка... или змея, чьё тело переливается в изгибах и гипнотизирует... трётся о мой член, уже изнывающий от нетерпения... Я чуть приподнимаю её, и она с готовностью насаживается на фаллос. Оооо... это ни с чем не сравнимое ощущение, когда твой жаркий, жадный, подрагивающий орган раздвигает сочащиеся влагой нежные губки и входит в податливую, жаждущую, мягкую плоть... Какая она тугая, словно девушка, лишь недавно познавшая радости взрослой плотской жизни... Из самой её сути вырывается громкий стон-крик, словно тело хочет воскликнуть «Наконец-то!», но от возбуждения забыло все слова. Она вытягивается вверх, запрокидывает голову, словно хочет, чтобы её искажённое судорогой счастья лицо увидели в самом Асгарде... трётся своей грудью о мою, обнимает мои ноги своими ножками, подставляет под поцелуи грудь, шею... Мой член входит в неё до упора, познаёт её всю, до самого конца; я — счастливейший из смертных, ибо сейчас только начинаю познавать бессмертное существо... И начинается движение, начинается скачка — медленно, мучительно растягивая наслаждение; быстро, не совладав со своим нетерпением, уступая ему в надежде, что и оно по первой просьбе тебе уступит; снова медленно, познавая каждый уголок её вагины, кожей впитывая в себя каждую частицу её страсти, ибо где-то в уголке подсознания хранится понимание того, что это больше не повторится, даже если ты, подобно Фаусту, захочешь остановить это мгновение...

Рядом со мной в единое целое сливаются два тонких силуэта — белый и тёмный. Два облака волос переплетаются друг с другом, скрывая от посторонних тайны женской любви. Меня даже не удивляет то, что обитательницы небесных сфер не чураются однополых ласк — сегодня всё кажется таким естественным... Да и не могу я ни думать, ни удивляться — сейчас я могу только наслаждаться, продлевать наслаждение и дарить его...

Я медленно выхожу из неё, вызвав еле слышный стон неудовольствия — ну чем не обычная женщина?... — и слегка касаюсь обнажённой горячей головкой её клитора. Дрожь по её телу, передающаяся мне. Она закусывает губу. Я ещё несколько раз дразню клитор головкой члена, она снова мелко дрожит и впивается ногтями в мои плечи. Больно... неожиданно... боль смешивается с возбуждением, в глазах темнеет... я резко, до конца, вхожу в неё, как бы стремясь наказать её — её? богиню? наказать?... «ой, дураааак»... или это она меня наказала?... — за эту боль, двигаюсь в ней резко, не обращаю внимания ни на чьё наслаждение, отдаваясь жажде, страсти, похоти... она вскрикивает раз, второй, я вторю ей тяжёлым утробным стоном... Наши крики сливаются в одну песню... ещё немного... изливаюсь в неё резкими короткими толчками; она отвечает мне содроганием всего тела, предсмертными конвульсиями влагалища...

Да, теперь я знаю, как был сотворён мир...

Она медленно встаёт с меня, слегка пошатываясь; приближает к моему лицу своё, с минуту пристально всматривается, словно пытаясь запомнить очередного случайного любовника (о, эти глаза... светло-зелёные, насыщенные, с затухающими огоньками страсти, молчаливо благодарящие), затем шепчет «это было прекрасно, смертный» и нежно целует; наклоняется и так же нежно целует в головку мой непослушный член, который отзывается на поцелуй непроизвольным подрагиванием. На нём ещё осталась капля спермы, которую она подбирает озорным язычком. Я машинально касаюсь рукой её бёдер — мокрые... живые...

Может, мне надо сказать в эту минуту что-то очень тёплое и ласковое, но все мои слова куда-то исчезают. И я поворачиваюсь к ласкающейся рядом живой скульптурной группе.

Садб уже обнажена. Её блузка-пеньюар-рубашка лежит где-то у меня под ногами, она по-прежнему стоит лицом ко мне, опираясь о стол, а по её груди бабочкой порхает язычок Аойды. Как бы почувствовав моё желание присоединиться к ним, муза, не прекращая ласк, отодвигается чуть в сторону, открывая доступ к ещё не снятым беленьким трусикам, на которых уже проступило пятнышко возбуждения, и слегка раздвинутым в ожидании ножкам. И в жажде очередного открытия и откровения я соскальзываю со стула и припадаю к этому богатству.

Медленно поддеваю трусики пальцами и потихоньку стягиваю их. Ткань послушно сползает по ногам, обнажая девичье сокровище. Я касаюсь губами одной ножки, другой; целуя бёдра, подбираюсь к самому межножью. Ножки раздвигаются шире, позволяя всё, абсолютно всё. Мои движения комментируются тихими вздохами и такими просящими стонами...

У неё — такая гладкая, аккуратная, почти детская киска, с чуть припухшими, невинно смотрящими на тебя половыми губками... Быть может, когда безумие этой ночи станет моим тайным прошлым, я удивлюсь тому, насколько всё-таки милостливо Время к подобным бессмертным существам, но сейчас такие мысли кажутся не просто лишними и ненужными, но и недостойными. Я осторожно касаюсь языком маленькой жемчужинки клитора, пальцами провожу по набухшим губкам, чувствую их влагу, податливость; почти благоговейно целую их, слегка всасывая и дразня языком, вызывая этим из её груди непонятный полувсхлип-полустон. Затем, словно изучая — а на самом деле подразнивая, чтоб хоть немного отомстить ей за весь сарказм и издевательства, — я медленно провожу языком от клитора вниз и назад, чувствуя, как раскрываются под ним створки раковины, словно устрица в руках опытного ловца. По бёдрам проходит еле заметная дрожь, стоны усиливаются — ну да, не я ж один колдую над этим прекрасным, вечно юным телом... Садб изящно закидывает левую ножку мне на плечо, я подвигаюсь чуть ближе, так, что на плече как раз оказывается сгиб колена. Продолжаю ласкать её губки по очереди — левую, правую, снова левую, — слизываю с них проступившие капли возбуждения; в ответ она поглаживает мою спину идеально гладкой пяткой, выгибается, подставляя себя языку, отдавая себя в его власть. Я ласкаю её ногу, наслаждаясь на ощупь прохладным бархатом кожи.

Когда её вздохи окончательно сменяются нетерпеливыми стонами, я снова прибавляю к языку пальцы; на сей раз двумя раскрываю её вход, третьим мягко, еле касаясь, поглаживаю её трепещущую плоть, а языком дразню уже набухший клитор. Затем палец и язык меняются местами: языком ласкаю вход во влагалище, а пальцем массирую клитор. Так — несколько раз, с каждым разом погружаясь в неё языком и пальцем глубже и глубже. В ответ на это отрывистые стоны становятся одной протяжной песней вожделения, в которой уже можно различить некоторые междометия... её ладошки ложатся на голову, судорожно перебирают волосы, притягивают ближе, почти вдавливают голову в промежность. На очередном круге своих изощрённых ласк я уже ввожу язык, словно член, в изнывающую киску и начинаю трахать её им — сначала нежно, медленно, слегка вращая его по кругу, затем — быстрее... Наконец моя богиня не выдерживает; её тело напрягается, словно сейчас оторвётся от земли, ногти впиваются в кожу головы, стон превращается в хриплый, почти низкий крик... Язык увлажняется от её соков. Медленно отрываюсь от неё, облизывая губы, и в тот же миг, словно потеряв точку опоры, она обмякает и бессильно сползает на пол. Её рот с маленькими, раскрытыми в жажде воздуха губами, так похожими на её нижние губы, оказывается на одном уровне с моим; глаза закрыты. Я благодарно целую её. Она отвечает почти машинально, инстинктивно.

Странно — я совсем не чувствую усталости, хотя понимаю, что после двух искушённых в любви богинь я должен быть высосан и вымотан до предела — не хуже, чем жертва вампира. Но, может, в этом и есть суть их вдохновения?... Я подумаю об этом попозже, а пока же... чувствуя силу во вновь окрепшем члене, встаю и оборачиваюсь к Музе.

Она с готовностью подаётся мне навстречу — уже разогретая ласками и ощущением совершавшегося рядом совокупления — и обнимает меня. Мы целуемся — без всяких заигрываний, поддразниваний, страстно, даже несколько грубо и жёстко. Через платье я тискаю её грудь — всё, как мечтал на кухне; её руки хаотично летают по моему телу — не угадать, в каком месте они вызовут дрожь в следующую секунду...

Спотыкаясь, мы перебираемся к дивану. Она поворачивается ко мне спиной, прогибается, становится одним коленом на диван и, бросая из-за плеча призывный взгляд, шепчет «давай... хочу так». Я не смею ослушаться — поднимаю платье до пояса, одним рывком снимаю трусики (интересно, а какого цвета они?... какая она там?...) и с размаху вхожу в неё. Одна рука — на спине, одновременно придерживая и наклоняя вперёд послушное тело; вторая — на бедре.

Она вскрикивает — от неожиданности, от напора? — но тут же подаётся мне навстречу, так что мошонка касается крепких ягодиц. Не могу сдержаться — слегка провожу ладонью по ним. В ответ она виляет попкой, словно желая накрутиться ещё больше и глубже на моего бойца. Ах, сучка... Муза, мать твою... Несильно шлёпаю её по попке — а так тебе нравится? Дааа, нравится, чувствую это по твоей реакции... Начинаю размашисто двигаться в ней, время от времени несильно шлёпая упругую попку. Вспомнилось вычитанное где-то, что такая стимуляция даже полезна женскому организму...

Вскрики-всхлипы-стоны, переходящие друг в друга и сплетающиеся в одну звуковую эротическую дорожку... шлепки яиц о кожу... сильнее, сильнее, ещё... Я уже не стараюсь сдерживаться, хотя понимаю, что надолго меня не хватит. Вспоминаю об остальных прелестницах, оглядываюсь — а они время зря не теряют: одна лежит на ковровой дорожке, а вторая сидит верхом в районе её головы и, судя по всему, получает немалое удовольствие. От увиденного во мне просыпается какой-то первобытный зверь, и я, обеими руками схватив её за бёдра, начинаю буквально вколачивать своё естество в уже истёрзанную напором пещерку. Аойда вскрикивает — громче, громче, ещё раз, — вспотевшие бёдра скользят в ладонях. Я понимаю, что она сейчас кончит, уже на грани... я и сам примерно в таком же состоянии... и внезапно выхожу из неё. Я не хочу так...

Мягко толкаю её на диван; она падает и переворачивается на спину, недоумённо, даже обиженно смотря на меня. Подожди, солнышко, сейчас хорошо будет...

Я нависаю над ней, словно дамоклов меч, который вот-вот сорвётся со своей нити-волосины и обрушится всей неотвратимостью Судьбы на беззащитное человеческое тело. Кладу её ногу на своё плечо. Снова не сдерживаюсь — ну люблю я женские ножки — и несколько раз касаюсь губами стопы, подъёма и изящных пальчиков. Мы встречаемся взглядами: я — обещающим, она — испытующим. Ещё мгновение — и я вхожу в неё. Да, вот так — тело в тело, глаза в глаза, сознание — в сознание, вливаясь друг в друга, проникая друг в друга, познавая друг друга во всей полноте ощущений: Муза — творца, а творец — Музу... Она обхватывает мой бок второй ногой, беря меня в полукольцо, подаётся навстречу, чутко реагируя на каждое движение члена в ней. Однако она настолько распалена, что долго не выдерживает. Тело выгибается луком, словно на казни, насаживаясь до самой своей сути на разрывающий его кол, голова запрокидывается назад, пальцы сжимают обивку старенького дивана... Рот раскрывается в крике. Мгновение — и она в бессилии падает на диван.

Я еле успеваю выйти из неё, чтобы не кончить вместе с ней. Прости, Муза... да, ты одарила меня соком своего вдохновения, ты позволила мне познать тебя со всех сторон. Ты всё сделала. И ты в полном праве считать меня неблагодарным животным. Может, это так и есть. Но не тебе я сейчас хочу отдать своё семя. Может, в другой раз... ты дашь ещё мне шанс? Тебе же понравилось?

Я отворачиваюсь от Аойды и нахожу взглядом эту юную насмешницу-озорницу с золотистыми нитями волос. Она сидит на полу, спиной опираясь о стол, рядом с Фрейей, доверчиво положив голову ей на плечо, спутав своё золото с её медью, тяжело дышит после очередного акта лесбийской любви, смотрит на нас и поглаживает свои всё ещё дерзко торчащие вкусные грудки. Я молча протягиваю к ней руку. Она опирается о неё, встаёт и кротко, покорно — да, теперь я понимаю, почему она — воплощение кротости — следует за ней.

Я внимательно смотрю в её серые глаза, словно в глубь бездонного озера — одного из многочисленных озёр её прекрасной родины. Воздух вокруг нас, и так жгучий после невероятно страстных соитий, накалился до предела. Наконец я шепчу ей «я так и не познал тебя до конца, малышка... « и легонько нажимаю на хрупкое тоненькое плечо. Она понимает... и покорно, словно лёгкая одежда, опускается на колени...

Её юркий, нежный и острый язычок бережно касается моей головки, обводит её по кругу; затем я чувствую псевдо-робкое касание колечка из губ, обхватившего самое навершие члена. Оно ещё хранит сок Аойды, и Садб с явным удовольствием вбирает его, одновременно лаская и возбуждая моего слегка остывшего бойца — впускает его глубже в ротик, проводит язычком по стенкам, облизывает и посасывает...

Я закрываю глаза в блаженной истоме — о, как же нежен и чувственен этот минет в исполнении такой кроткой и покорной мужчине богини! Одним своим язычком она расплатилась за все насмешки, которыми осыпала меня какой-то час назад! Будь же ты благословенна в своей кротости и любви, о кроткая богиня священных холмов и возлюбленная героя Финна! Но... когда мой член уже потёрся об её нёбо, достиг до горла и начал движение назад, я, сделав над собой усилие, вынимаю его совсем, поднимаю её с колен и бросаю на диван, рядом с Аойдой. Она поворачивает голову и только успевает поцеловать свою черноволосую подругу, как я с размаху вхожу в её тугое расслабленное тело. Оооо, дааа, какая же ты там мокраяяяя!... Кажется, соки так и хлынут из тебя и просочатся сквозь диван. Даже с высоты моего роста слышно, как хлюпает в ней мой член. Поэтому её хватает на ещё меньшее время, чем Аойду: несколько движений — и ещё одно тело дёргается в прекрасном пароксизме оргазма, бессильно колотя по многострадальному дивану кулачками.

И вот тут наступает моя очередь. Не дав ей до конца насладиться, проникнуться, ощутить, прочувствовать каждой клеточкой кожи все оттенки своего оргазма, я покидаю её тело, снова стаскиваю её на пол, на коленки, и сдрачиваю прямо на неё. Она не успевает ничего понять, а мне нужна всего лишь какая-то секунда-две — и на прекрасное, кроткое лицо, на серые глазки, на ало-кровавые губы ложится тяжёлым белым пряным слоем мужское семя. Ты угощения хотела, малышечка... прошу тебя, угощайся... Как тебе такое моё жертвоприношение?..

***

— Стааас?..

Deus, блин, ex machina... , вместе с которым в комнату врывается такой ненужный сейчас искусственный свет...

— Ты... ты чего?... Ты... ты что делаешь, извращенец?

Я зажмурился, молчаливо протестуя против такого резкого «света истины», затем, потихоньку смирившись с его существованием, приоткрыл глаза и посмотрел в сторону голоса. Да, никаких сомнений быть не могло: на пороге стояла моя жена, держа руку на выключателе и смотря на меня широко раскрытыми красивыми серо-зелёными глазами.

Я растерянно осмотрелся. На экране ноутбука светился остановленный кадр из порноролика, на котором смеющееся лицо смазливой блондинки орошали плотные даже на вид струи мужского семени. Возле дивана как-то смешно и нелепо стоял столик на колёсиках с тремя полными чашками уже остывшего чая и тарелкой печенья с орешками — того самого, которое так любит моя жена. Штаны мои были спущены до колен, а сам же я зажимал в ладони член, и вдоль указательного и большого пальцев правой руки засыхала тоненькая струйка спермы.

— Лен... — попытался я что-то промямлить в ответ, переводя взгляд с семени на неё.

— Какой же ты... урод, Соколов! — произнесла Лена в ответ звенящим от сдерживаемых слёз голосом. — Урод, больной на голову... извращенец чёртов... Тебе меня мало, что ли? Каждую ночь, блин, каждую ночь... по несколько раз... И ещё тут заперся...

Она со злостью посмотрела на ноутбук, развернулась и почти выбежала из комнаты. Во внезапном порыве раскаяния я вскочил, намереваясь побежать за ней, обнять, успокоить, приласкать, поцеловать (ах да, сначала руку бы отмыть... как нехорошо получилось-то, а!...), но совсем забыл про спущенные до колен штаны. Они меня и подвели: ступив шаг, я запутался и упал на пол, стукнувшись коленями. Вслед за этим голову больно накрыло что-то мягкое, но почему-то тяжёлое, запущенное хрупкой женской рукой с неженской силой. Это была моя подушка.

— Спи здесь, козёл! — прозвучало напутствие горячо любимой жены. — Видеть тебя не хочу!

Я снял подушку с головы, взглянул ей вслед с тоской в глазах, и в это время мимо глаз скользнул какой-то странный листок, плавно спланировав на пол. Я поднял его.

Этот изящный почерк был мне незнаком, но я сразу понял, кому он принадлежал.

На листке красивыми русскими буквами в стиле древних рун, напоминавших руны со знаменитой обложки четвёртого альбома «Led Zeppelin», было написано:

«Ну что, смертный, чем-то мы от твоей жены отличаемся?»

Чуть ниже стояли три имени, написанные разными руками.

А вокруг шелестом сквозняка слышался тихий женский лукавый трёхголосый смех — дразнящий, влекущий, зовущий, обещающий, дарящий и обманывающий�жет, это уже мне казалось?..

уже можно различить некоторые междометия... её ладошки ложатся на голову, судорожно перебирают волосы, притягивают ближе, почти вдавливают голову в промежность. На очередном круге своих изощрённых ласк я уже ввожу язык, словно член, в изнывающую киску и начинаю трахать её им — сначала нежно, медленно, слегка вращая его по кругу, затем — быстрее... Наконец моя богиня не выдерживает; её тело напрягается, словно сейчас оторвётся от земли, ногти впиваются в кожу головы, стон превращается в хриплый, почти низкий крик... Язык увлажняется от её соков. Медленно отрываюсь от неё, облизывая губы, и в тот же миг, словно потеряв точку опоры, она обмякает и бессильно сползает на пол. Её рот с маленькими, раскрытыми в жажде воздуха губами, так похожими на её нижние губы, оказывается на одном уровне с моим; глаза закрыты. Я благодарно целую её. Она отвечает почти машинально, инстинктивно.

Странно — я совсем не чувствую усталости, хотя понимаю, что после двух искушённых в любви богинь я должен быть высосан и вымотан до предела — не хуже, чем жертва вампира. Но, может, в этом и есть суть их вдохновения?... Я подумаю об этом попозже, а пока же... чувствуя силу во вновь окрепшем члене, встаю и оборачиваюсь к Музе.

Она с готовностью подаётся мне навстречу — уже разогретая ласками и ощущением совершавшегося рядом совокупления — и обнимает меня. Мы целуемся — без всяких заигрываний, поддразниваний, страстно, даже несколько грубо и жёстко. Через платье я тискаю её грудь — всё, как мечтал на кухне; её руки хаотично летают по моему телу — не угадать, в каком месте они вызовут дрожь в следующую секунду...

Спотыкаясь, мы перебираемся к дивану. Она поворачивается ко мне спиной, прогибается, становится одним коленом на диван и, бросая из-за плеча призывный взгляд, шепчет «давай... хочу так». Я не смею ослушаться — поднимаю платье до пояса, одним рывком снимаю трусики (интересно, а какого цвета они?... какая она там?...) и с размаху вхожу в неё. Одна рука — на спине, одновременно придерживая и наклоняя вперёд послушное тело; вторая — на бедре.

Она вскрикивает — от неожиданности, от напора? — но тут же подаётся мне навстречу, так что мошонка касается крепких ягодиц. Не могу сдержаться — слегка провожу ладонью по ним. В ответ она виляет попкой, словно желая накрутиться ещё больше и глубже на моего бойца. Ах, сучка... Муза, мать твою... Несильно шлёпаю её по попке — а так тебе нравится? Дааа, нравится, чувствую это по твоей реакции... Начинаю размашисто двигаться в ней, время от времени несильно шлёпая упругую попку. Вспомнилось вычитанное где-то, что такая стимуляция даже полезна женскому организму...

Вскрики-всхлипы-стоны, переходящие друг в друга и сплетающиеся в одну звуковую эротическую дорожку... шлепки яиц о кожу... сильнее, сильнее, ещё... Я уже не стараюсь сдерживаться, хотя понимаю, что надолго меня не хватит. Вспоминаю об остальных прелестницах, оглядываюсь — а они время зря не теряют: одна лежит на ковровой дорожке, а вторая сидит верхом в районе её головы и, судя по всему, получает немалое удовольствие. От увиденного во мне просыпается какой-то первобытный зверь, и я, обеими руками схватив её за бёдра, начинаю буквально вколачивать своё естество в уже истёрзанную напором пещерку. Аойда вскрикивает — громче, громче, ещё раз, — вспотевшие бёдра скользят в ладонях. Я понимаю, что она сейчас кончит, уже на грани... я и сам примерно в таком же состоянии... и внезапно выхожу из неё. Я не хочу так...

Мягко толкаю её на диван; она падает и переворачивается на спину, недоумённо, даже обиженно смотря на меня. Подожди, солнышко, сейчас хорошо будет...

Я нависаю над ней, словно дамоклов меч, который вот-вот сорвётся со своей нити-волосины и обрушится всей неотвратимостью Судьбы на беззащитное человеческое тело. Кладу её ногу на своё плечо. Снова не сдерживаюсь — ну люблю я женские ножки — и несколько раз касаюсь губами стопы, подъёма и изящных пальчиков. Мы встречаемся взглядами: я — обещающим, она — испытующим. Ещё мгновение — и я вхожу в неё. Да, вот так — тело в тело, глаза в глаза, сознание — в сознание, вливаясь друг в друга, проникая друг в друга, познавая друг друга во всей полноте ощущений: Муза — творца, а творец — Музу... Она обхватывает мой бок второй ногой, беря меня в полукольцо, подаётся навстречу, чутко реагируя на каждое движение члена в ней. Однако она настолько распалена, что долго не выдерживает. Тело выгибается луком, словно на казни, насаживаясь до самой своей сути на разрывающий его кол, голова запрокидывается назад, пальцы сжимают обивку старенького дивана... Рот раскрывается в крике. Мгновение — и она в бессилии падает на диван.

Я еле успеваю выйти из неё, чтобы не кончить вместе с ней. Прости, Муза... да, ты одарила меня соком своего вдохновения, ты позволила мне познать тебя со всех сторон. Ты всё сделала. И ты в полном праве считать меня неблагодарным животным. Может, это так и есть. Но не тебе я сейчас хочу отдать своё семя. Может, в другой раз... ты дашь ещё мне шанс? Тебе же понравилось?

Я отворачиваюсь от Аойды и нахожу взглядом эту юную насмешницу-озорницу с золотистыми нитями волос. Она сидит на полу, спиной опираясь о стол, рядом с Фрейей, доверчиво положив голову ей на плечо, спутав своё золото с её медью, тяжело дышит после очередного акта лесбийской любви, смотрит на нас и поглаживает свои всё ещё дерзко торчащие вкусные грудки. Я молча протягиваю к ней руку. Она опирается о неё, встаёт и кротко, покорно — да, теперь я понимаю, почему она — воплощение кротости — следует за ней.

Я внимательно смотрю в её серые глаза, словно в глубь бездонного озера — одного из многочисленных озёр её прекрасной родины. Воздух вокруг нас, и так жгучий после невероятно страстных соитий, накалился до предела. Наконец я шепчу ей «я так и не познал тебя до конца, малышка... « и легонько нажимаю на хрупкое тоненькое плечо. Она понимает... и покорно, словно лёгкая одежда, опускается на колени...

Её юркий, нежный и острый язычок бережно касается моей головки, обводит её по кругу; затем я чувствую псевдо-робкое касание колечка из губ, обхватившего самое навершие члена. Оно ещё хранит сок Аойды, и Садб с явным удовольствием вбирает его, одновременно лаская и возбуждая моего слегка остывшего бойца — впускает его глубже в ротик, проводит язычком по стенкам, облизывает и посасывает...

Я закрываю глаза в блаженной истоме — о, как же нежен и чувственен этот минет в исполнении такой кроткой и покорной мужчине богини! Одним своим язычком она расплатилась за все насмешки, которыми осыпала меня какой-то час назад! Будь же ты благословенна в своей кротости и любви, о кроткая богиня священных холмов и возлюбленная героя Финна! Но... когда мой член уже потёрся об её нёбо, достиг до горла и начал движение назад, я, сделав над собой усилие, вынимаю его совсем, поднимаю её с колен и бросаю на диван, рядом с Аойдой. Она поворачивает голову и только успевает поцеловать свою черноволосую подругу, как я с размаху вхожу в её тугое расслабленное тело. Оооо, дааа, какая же ты там мокраяяяя!... Кажется, соки так и хлынут из тебя и просочатся сквозь диван. Даже с высоты моего роста слышно, как хлюпает в ней мой член. Поэтому её хватает на ещё меньшее время, чем Аойду: несколько движений — и ещё одно тело дёргается в прекрасном пароксизме оргазма, бессильно колотя по многострадальному дивану кулачками.

И вот тут наступает моя очередь. Не дав ей до конца насладиться, проникнуться, ощутить, прочувствовать каждой клеточкой кожи все оттенки своего оргазма, я покидаю её тело, снова стаскиваю её на пол, на коленки, и сдрачиваю прямо на неё. Она не успевает ничего понять, а мне нужна всего лишь какая-то секунда-две — и на прекрасное, кроткое лицо, на серые глазки, на ало-кровавые губы ложится тяжёлым белым пряным слоем мужское семя. Ты угощения хотела, малышечка... прошу тебя, угощайся... Как тебе такое моё жертвоприношение?..

***

— Стааас?..

Deus, блин, ex machina... , вместе с которым в комнату врывается такой ненужный сейчас искусственный свет...

— Ты... ты чего?... Ты... ты что делаешь, извращенец?

Я зажмурился, молчаливо протестуя против такого резкого «света истины», затем, потихоньку смирившись с его существованием, приоткрыл глаза и посмотрел в сторону голоса. Да, никаких сомнений быть не могло: на пороге стояла моя жена, держа руку на выключателе и смотря на меня широко раскрытыми красивыми серо-зелёными глазами.

Я растерянно осмотрелся. На экране ноутбука светился остановленный кадр из порноролика, на котором смеющееся лицо смазливой блондинки орошали плотные даже на вид струи мужского семени. Возле дивана как-то смешно и нелепо стоял столик на колёсиках с тремя полными чашками уже остывшего чая и тарелкой печенья с орешками — того самого, которое так любит моя жена. Штаны мои были спущены до колен, а сам же я зажимал в ладони член, и вдоль указательного и большого пальцев правой руки засыхала тоненькая струйка спермы.

— Лен... — попытался я что-то промямлить в ответ, переводя взгляд с семени на неё.

— Какой же ты... урод, Соколов! — произнесла Лена в ответ звенящим от сдерживаемых слёз голосом. — Урод, больной на голову... извращенец чёртов... Тебе меня мало, что ли? Каждую ночь, блин, каждую ночь... по несколько раз... И ещё тут заперся...

Она со злостью посмотрела на ноутбук, развернулась и почти выбежала из комнаты. Во внезапном порыве раскаяния я вскочил, намереваясь побежать за ней, обнять, успокоить, приласкать, поцеловать (ах да, сначала руку бы отмыть... как нехорошо получилось-то, а!...), но совсем забыл про спущенные до колен штаны. Они меня и подвели: ступив шаг, я запутался и упал на пол, стукнувшись коленями. Вслед за этим голову больно накрыло что-то мягкое, но почему-то тяжёлое, запущенное хрупкой женской рукой с неженской силой. Это была моя подушка.

— Спи здесь, козёл! — прозвучало напутствие горячо любимой жены. — Видеть тебя не хочу!

Я снял подушку с головы, взглянул ей вслед с тоской в глазах, и в это время мимо глаз скользнул какой-то странный листок, плавно спланировав на пол. Я поднял его.

Этот изящный почерк был мне незнаком, но я сразу понял, кому он принадлежал.

На листке красивыми русскими буквами в стиле древних рун, напоминавших руны со знаменитой обложки четвёртого альбома «Led Zeppelin», было написано:

«Ну что, смертный, чем-то мы от твоей жены отличаемся?»

Чуть ниже стояли три имени, написанные разными руками.

А вокруг шелестом сквозняка слышался тихий женский лукавый трёхголосый смех — дразнящий, влекущий, зовущий, обещающий, дарящий и обманывающий... Или, может, это уже мне казалось?..