У входа в пропускник киностудии El Duelo кипел ажиотаж. Десятки журналистов с фотоаппаратами, диктофонами, камерами и прочей репортерской снастью караулили крупную добычу: кинозвезду Леа Велар и ее мужа Риккардо Муньоса. С самого своего возвращения в Испанию звездная пара избегала папарацци, и те были готовы съесть свои диктофоны, но не сдаться.
В какой-то момент нервный гам вдруг усилился, будто повернули ручку динамика, и толпа ринулась к машине, подъехавшей к краю тротуара.
Ее дверцы с трудом раскрылись, придавив самых прытких, и из машины показалась бритая голова Муньоса. Чертыхаясь, он выбрался наружу и стал пробиваться сквозь лес диктофонов, которым вдруг ощетинился тротуар. Вслед за ним высунулась женская нога, и две трети диктофонов развернулись было к ней... но, наткнувшись на глянцево-черный нос ее хозяйки, разочарованно повернулись обратно.
Оставив неизвестную негритянку в покое, диктофоны ринулись за Муньосом. Морщась, тот пытался пробраться к пропускнику. На него сыпались вопросы — с четырех сторон одновременно, и временами даже сверху и снизу:
— Сеньор Муньос, как вы себя чувствуете?...
— Изменилась ли Испания за это время?..
— Что поддерживало вас в Африке?..
— Ваши любимые галстуки?..
— Сюжет нового фильма?..
— Где сеньора Леа?..
— Когда премьера?..
— Почему вы..
— Когда...
— Где...
— Что...
— Хвааааааааатииит!!!
Муньос трясся, как будильник. Ручка громкости тут же вернулась на два деления назад, и раскрытый рот Муньоса обрел голос:
— ... не все сразу! По очереди! Кто-то один! Вот давай ты! — ухватил он за сиськи ближайшую к нему девчонку-репортершу и подтащил к себе. — Давай! Давай свои вопросы, только побыстрей!
— Сввввв... сво... сво...
— Что?!
— Сво... с возвращением вас, сеньор Муньос!
— Вот спасибо! Что еще?
— Что помогало вам на съемках?
— Тоска по родине. Я правильно отвечаю?
— Чем вы занимались в джунглях?
— Мастурбацией.
— Где сеньора Леа?
— Развлекается.
— Кто эта дама с вами?
— Это... это Аэла Равель, гример из Африки.
— Отношение сеньоры Леа к ней...
— Благоговейное!
— Почему сеньора Леа обнажается в ваших фильмах и никогда не позирует глянцевым журналам? Вы запреща...
— Нет. Просто ей не нравится.
— Уже пять лет, как вы вместе! Секрет вашей любви?
— Азарт. Желание выиграть поединок.
— Поединок?..
— Да. Всего хорошего! — Муньос незаметно подобрался ко входу и, пропустив вперед Аэлу Равель, сверкнувшую темными очками, захлопнул за собой дверь.
Пока рой репортеров возбужденно гудел, счастливая корреспондентка расправила помятый бюст и сунулась в камеру:
— Только что вы смотрели эксклюзивное интервью, которое дал специально для телеканалла Brillo сеньор Риккардо Муньос, режиссер культовых драм «Жаворонок», «Эра Эро» и «Сладкая смерть» с участием его супруги Леа Велар, секс-символа нового поколения. Героиня концепций Муньоса — современная женщина, показанная в шокирующей наготе души и тела. Напоминаю, что Риккардо и Леа с трехлетней дочерью Беатрис вернулись из Центральной Африки, где проходили съемки нового фильма «Возмездие». Оставайтесь с нами! Brillo всегда в курсе последних новостей в мире кино, моды и шоу-бизнеса...
***
В это же время Хулио Перро, звукорежиссер элитной студии Sinceridad, рассказывал Тонио Сементалю, промоушн-менеджеру:
— Таких ты еще не видел. Легкая, сисястая такая... Такая пусечка провинциальная, глазки потупила, мордочка как кремовый торт... Чуть-чуть похожа на эту, как ее... которая в «Сладкой смерти», — но рыженькая, кареглазая, и — как цветочек из теплицы! Даже трахать жалко.
— Ну так и не трахай! Отдай мне.
— О! Всенепременно!..
Хулио и Тонио превосходно устроились в этой жизни. Sinceridad была лазейкой в мир шоубиза, и девушки, претендующие на звездный чин, должны были пройти через ее фильтр, устроенный до крайности просто. Каждая девушка, вне зависимости от ее возраста, умений и таланта, должна была переспать с Хулио и Тонио. Перед будущей звездой стоял только один выбор: отдаться им по очереди — или же одновременно. Большинство девочек выбирали второй вариант, дабы сократить свое блядство вдвое.
На толстых дрынах Хулио и Тонио поизвивались в свое время почти все красотки мадридского шоубиза, исключая тех, у кого хватило бабок миновать Sinceridad. Блондинки, брюнетки, шатенки, кудряшки, стриженные, высокие, миниатюрные, столичные штучки и провинциалки всех возрастов — от шестнадцати до тридцати с гаком — все отскакали свое на огромном сексодроме в спальне Хулио, где проходили посвящения в звезды. Квартира Хулио располагалась тут же, на верхнем этаже студии: это давало прекрасную возможность сочетать полезное с приятным. Хулио и Тонио ужинали в Botin*, ходили в оперу, обрюзгли, имели вид котов, утомленных жизнью, и считали себя успешными людьми. Особенно они любили неопытных, стеснительных девственниц. Контраст их чистоты и брезгливости с животной похотью, в которую их окунали в Sinceridad, щекотал сладким холодком пресыщенные нервы.
___________________________
*Элитный ресторан в Мадриде. — прим. авт.
Девочка, о которой говорил Хулио, пришла вечером того же дня.
Галстучные, наодеколоненные сеньоры Перро и Сементаль были суровы и непреклонны, как истые профи... но эта игра стоила им целой пробирки тестотерона. Робкая девочка, возжелавшая звездной карьеры, как-то незаметно, ненароком вскипятила их кровь так, что не было никаких сил терпеть.
— Мне передали, чтобы я пришла сама, без менеджера, без... Я не знаю, я не разбираюсь во всех этих делах... но вы, наверное...
В ней было именно то, что они ценили больше всего: сочетание бархатной, нетронутой девичьей прелести — с щекочущей сексуальностью, набухшей под слоем привычного полудетского поведения.
— ... В твоем возрасте пора во всем разбираться, Лючия! Ты ведь Лючия? Видишь, я помню твое имя — а у нас знаешь сколько таких, как ты? Напрягись, Лючия, раз уж ты сюда пришла, и не будем терять даром время.
— Да-да, конечно, я постараюсь...
— Стараться дома будешь. А здесь просто помни, что тебе не десять и не пятнадцать. Сколько тебе?
— Восемнадцать... почти.
Ее сексуальность била наповал тем более, что была естественной, как дыхание; она шла от природы — из глубины тела, распирающего узкое платье-тунику, из глубины карих глаз, блестевших сладким, умопомрачительным смущением...
— ... Ну, девочка моя, в восемнадцать лет уже многие имеют детей! Надеюсь, ты знаешь, как делаются дети? Или ты и в этом «не разбираешься»?
— Ээээ... — Лючия нервно рассмеялась, прикрыв лицо рукой. Ее рыжеватые волосы, чуть подкрашенные, изобильно-пушистые, как у девушек Ренуара, растрепались по плечам и спине.
— Вэээ! — передразнил ее Тонио. — Ну ничего, сейчас все решим. Не может быть, чтобы такая красивая... тебе ведь говорили, что ты хороша собой, Лючия? Я говорю это как эстет, как поклонник чистой красоты... Ты красива — значит, ты уже взрослая, Лючия. И ты должна понимать, что...
Тонио втирал ей привычные очки, без которых не обходился ни один студийный трах — и думал про себя: «ну когда уже?...»
Обычно он получал удовольствие от своей роли тайного паука, тянущего жертву в сети, — но теперь нетерпение портило ему всю игру. Наивная, дразняще-сексуальная Лючия будто говорила всем своим видом: «я невыносимо, невозможно привлекательна... но я не виновата в этом. Я даже не и подозреваю, как я действую на мужчин. Я не хочу этого, у меня само так получается...»
— Мы уделим тебе время, но... Таких, как ты... Никто не обязан делать тебе... Рынок... Перспективы... Спрос... Маркетинг... Мы послушаем твои песни, но... — бухтел ей Тонио. Лючия смотрела на него своим бархатным взглядом, — и вдруг в монолог вклинился Хулио:
— Ну, ну, приятель! Нам просто приятно смотреть на тебя, девочка моя. Так приятно, что мы, пожалуй, обсудим с тобой некоторые вопросы... Предлагаю сделать это за бокалом вина. Что скажешь, детка?
— Я... конечно! С удовольствием! Я так благодарна вам! — Лючия ослепила их улыбкой, от которой у них заскребло в яйцах.
— Ты забыл прослушать ее, — шепнул Тонио своему приятелю, поднимаясь вслед за ним по лестнице.
— А!... — махнул тот рукой. — ... Проходи, проходи, Лючия, не стесняйся, чувствуй себя, как дома...
***
Спустя полчаса Лючия, красная от вина и от услышанного, сидела в ампирном кресле и смотрела прямо перед собой.
— ... Как мы можем пойти тебе навстречу, если ты не хочешь сделать нам маленькое одолжение?
Ее лицо светилось таким фейерверком переживаний, что у Хулио и Тонио прямо-таки лопались штаны. Лючия была невозможно хороша в этот момент, и ее шок щекотал им кровь, как наркотик.
Решившись, она привстала и потянула с себя тунику. Было очевидно, что она впервые раздевалась на людях, — но это вышло у нее так скользяще-естественно, как не вышло бы у стриптизерши со стажем. Вишневая ткань сползла с тугого тела, оголив все его изгибы...
У Хулио и Тонио екнуло в потрохах. Гибкое, взрослое, матово-розовое от вина и от стыда тело Лючии трепетало под их взглядами, как живой луч. Голые груди, большие, вздыбленные кверху, целились в ценителей чистой красоты — одна в Хулио, другая в Тонио, — и светились сочной женской силой, от которой хотелось выть шакалом. Высвободив голову из туники, Лючия тряхнула рыжей гривой — и осталась перед ценителями в одних черных, кружевных, полупрозрачных трусиках...
— Какое у тебя белье, Лючия! Твой мужчина любит сексуальное белье? У тебя есть мужчина?
— Нет... Извините... Я не... Извините... — Лючия вдруг дернулась и сунула голову обратно в платье. — Простите... — она наткнулась на кресло, чуть не упала, и, подхватившись, побежала к выходу, пытаясь одеться на ходу.
— Лючия! Стой! Лючия! — хором гаркнули два голоса, перебив друг друга.
Лючия застыла. Платье, задранное на бедрах, приоткрывало матовую кожу и черное кружево трусов...
— ... Лючия! Во-первых, ты забыла свою сумку. Ты хочешь подарить ее нам? Во-вторых... — Хулио взял вдвое громче, и Лючия, сделав два шага к сумке, остановилась. — ВО-ВТОРЫХ! Если ты не сделаешь то, о чем тебя просят... ты, кажется, нуждалась в наших услугах? Наша студия помогает только послушным девочкам, Лючия! Ты поняла меня? Послушным девочкам, которые любят ласки опытных мужчин. Это правило выполняется всегда. ВСЕГДА! Ты поняла меня? Поняла или нет?
Пораженная Лючия смотрела на него.
— Поняла? Ты поняла меня или нет? Отвечай! Не слышу!..
Яйца давно кипели, как кофеварки, — и поэтому Хулио озвучил то, о чем никогда не говорилось прямо. Он надеялся на шок — и не прогадал.
— Ддддда... — еле слышно отозвалась Лючия.
— Если поняла, — что надо сделать? А?
Лючия молча сняла платье.
— ... И все?
Лючия смотрела какое-то время на Хулио. Затем стянула трусики, обнажив рыжий мохнатый пах.
— Ну! Это ведь совсем другое дело! — Хулио захрипел от предвкушения. — Подойди к нам, детка. Не бойся нас. Мы не сделаем больно. Подойди к нам. Подойди... — хрипло тянул он, и голая Лючия медленно подходила к нему, глядя в пол. — Ну вот... Славная такая... Нежная, славная девочка, зачем таких обижать? — пел Хулио, трогая матовый живот Лючии. — Ну, ну!... Я ведь только потрогал. Неужели неприятно? Ты такая чувственная, такая... ты должна отзываться... вооот... вот тааак... воооооот тааааааак... — ворковал он, поглаживая ей бедро. Сзади подкрался Тонио — и окутал ее бок, спину и ягодицы истаивающими прикосновениями, невесомыми, как паутинка.
Лючия задрожала, покрылась гусиной кожей... и закрыла глаза.
— Ну воооот... воооот... прияяяяятно девочке... ааааа... — мурлыкал Хулио, пуская слюни. — Какая ты, Лючия!... Сладкая, сексуальная... Ты адски возбудила нас, — хрипел ей Хулио. — Тебе нравится возбуждать мужчин? Превращать их в похотливых самцов? — пел он, тиская податливое тело.
Тонио лизнул ей сосок. Лючия выгнулась, пытаясь увернуться, — но Хулио сдавил губами другой сосок, и девушка обмякла под двумя языками, лижущими ее, как маленькие горячие жала. Они впивались ей в соски, вдавливали их в пружинящую плоть грудей, вылизывали их по кругу — и теребили кончики, упругие, соленые, как орешки...
Внезапно Хулио дернул ее к себе. Лючия вскрикнула — и, не удержавшись, упала к нему на колени.
Нос ее ткнулся в Хулио, ноги сами собой раздвинулись — и, прежде чем она опомнилась, в губы ей впился жадный язык, а в распахнутый бутончик проникли чьи-то пальцы.
Лючия захлебнулась своей беспомощностью. Руки Хулио крепко удерживали ее за бедра, и язык пролизывал ей рот до самых мозгов; Тонио мял и массировал ей мокрые складки, сразу проникнув в самый заветный, самый щекотно-сладкий уголок, и доил другой рукой набухшую грудь...
Эта пытка длилась целую вечность. Лючия маялась, вилась, изгибалась всем телом, всхлипывала, хрипела, мычала, ныла все громче и надсадней — пока наконец не прогнулась, как умирающая, и не оторвалась от губ Хулио, глядя на него диким, потемневшим взглядом.
Груди и плечи ее ходили ходуном: она хватала воздух и тонула в собственном хрипе. Две пары рук крепко держали ее за бедра, за грудь и за гениталии, брызжущие белой пеной.
— Аааааааааооо... — выдохнула она наконец, обмякнув, как резина. Ноги не слушались ее.
— Иди сюда... Кончила? Еще не то будет... Иди сюда... — хрипел Хулио, подтягивая Лючию к себе на диван. — Иди, детка! — не выдержав, он звучно шлепнул ее по заднице. Тонио подталкивал ее сзади, продолжая хлюпать в ее складках.
— Оооууу... Я... на секунду выйти, — бормотала Лючия, с трудом шевеля губами. — Я... только на секунду... Мне... надо...
— Куда это ты?
— Я... ну... мне надо. В уборную.
— Ах, посцать?! — ухмыльнулся Хулио. — Так и скажи! Давай в темпе... а сумка зачем тебе?
— Ну... — Лючия умоляюще посмотрела на него, и Тонио сказал Хулио:
— А женские всякие дела? Столько девок отпендюрил — и такие вопросы задаешь, ты!... Не бойся, голышом не сбежит!
— Прокладочки-мазилочки? А, ну-ну! — они с Тонио загоготали. — Давай только поскорей, крошка, а то твои мальчики лопнут, пока ты писюнькаешь, моя сисястая!
Лючия, красная, как рак, прошла к дверям, натыкаясь на мебель — и исчезла за дверью.
— Ай да сучка! Аж поплохело. — Хулио и Тонио лихорадочно скидывали с себя тряпки. — Ого! Не убей ее таким бревном! Лопнет девочка, кишочки выпустит — что будем делать?
— На себя посмотри, ты!...
— Войдет девочка обратно — удивится...
— Благодарить будет! Видал, как у нее дым из ушей?..
— Где ж она застряла, мать ее в рот? Я лопну!..
— Что-то долго она... По-большому ее пробило, что ли?
Вдруг из-за дверей послышался грохот.
Бряммммц!..
Затем еще: дзыннннь! Дзяннннь! И еще — бряммммц!... — и снова, и еще, и еще...
«Мальчики» переглянулись — и рванули к двери, размахивая каменными хуями:
— Эй! Лючия! Ты где? Лючия!..
В туалете ее не было. «Мальчики» выскочили в гостиную... и застыли, как вкопанные.
Вся гостиная, сколько хватало глаз, была изрисована красной краской из баллончика. На стенах, обтянутых бесценными гобеленами, красовались фразы, самой приличной из которых была «Хулио и Тонио — хуи ходячие». Старинный паркет был залит лужами эмульсионки, в которых плавали осколки дрезденских сервизов XVIII века, китайских ваз и коллекционного хрусталя. Огромное зеркало было украшено четырьмя трещинами и красным улыбающимся хуем.
— Ыхххххххы... — из глотки Хулио рвался нечленораздельный хрип. — Ыыыххххххыы...
Входная дверь была раскрыта. Хулио кинул на нее мутный взгляд — и ринулся вдогонку...
— Эй! Швейцара ненароком прибьешь своим дрыном!
Тонио ухмылялся. Несмотря на шок, его чрезвычайно радовало то, что все это произошло в квартире Хулио, а не в его собственной. Голый Хулио застыл в дверях:
— Швейцар... Он не выпустит... Надо останов... — и осекся: из окна послышался звук отъезжающей машины.
— С чего это не выпустит? Выпустит, как и всех прежних выпускал. Откуда ему знать, что...
— Но она же гол... Твоююю мааааать! У нее что, в сумке были другие тряпки? — хрипел Хулио, вытаращив глаза.
— А тебя только сейчас осенило?... Глянь-ка! Что это?
Тонио подошел к столику, на котором лежала записка.
— «Привет, мальчики», — стал читать он. — «Я отлично провела с вами время. Если я слишком разорила вас, сохраните мой автограф и мою тунику: лет через пять вы получите за них не менее штуки евро. Если поторговаться, конечно. Думаю, с этого дня правила Sinceridad изменятся. В противном случае видеозапись нашего рандеву мгновенно засветится на телевидении. Мне жаль, что я оставила вас в неудовлеторенном виде — но, в конце концов, вы всегда можете воспользоваться для этой цели друг другом. Искренне ваша...»
— Сууууууукаааа!!! — взвыл Хулио. — Убьюююююю!!! Какое телевидение?! Да я ее сам в тюрягу...
— Не выйдет, Хулио, — осадил его приятель. — Ты слишком много наболтал.
— Дерьмо!!! Что я сказал?! Какая еще запись?! Где камера?..
— В сумке, Хулио, в сумке. Точнее, на сумке. Которая стояла в нашей комнате. Юэсби-камера, с флеш-памятью. Такие сумки стоят сорок евро...
— Черт! Черт! Черт! Черт! Черт! Чеееееееррррт!!!
— Не черт, а сука, — поправил его Тонио.
***
Получасом позже Риккардо Муньос встречал в дверях свою жену:
— О боги! Что это?
— Не знаю. Эмульсионка, наверно. Оооуу... Эти зверятки возбудили меня до визга.
— Доиграешься, — говорил Рикко, раздевая Леа. — Когда-нибудь твои зверятки тебя прикончат. Или я сам тебя прикончу. Что они делали с тобой?
— Оооу! Сосали мне грудь. Как телята. И еще терли там, где ты тоже любишь тереть...
— Они что, трахнули тебя?!
— Нууууу... Честно говоря, я оставила эту почетную обязанность тебе.
— Мне? Я должен трахнуть вот это? — рычал Муньос, стягивая с Леа трусы. — Вот эту рыжую-бесстыжую?... В какой-то краске, в какой-то слюне каких-то похотливых животных... Нееет, сначала я смою с тебя их слюни, — Рикко подхватил Леа на руки и впился в ее сосок.
— Ооооуууууу... Ну не мучь, не мучь меня уже...
— Не мучить? А ты заслужила? — Рикко толкнул ее в постель и прыгнул сверху. — Вот тебе, вот, — урчал он, с силой вылизывая ей грудь. — Вот тебе! — ревел он, ввинчиваясь языком в горящие комочки.
— Тише, дочку разбудишь... Она ведь спит? Ааааа... Ну скорей уже, садист проклятый... Аааааааоооууу!!! Ну сколько можно уже?..
Но Рикко не выдержал сам — и уже вплывал в Леа, и скакал на ней, сразу провалившись до упора:
— Вот тебе! Вот тебе!...
— Ооооууууйй! Как хорошо... Еще!... Еще сильней! — стонала и улыбалась Леа, двигаясь в такт ему.
— Рыжая-бесстыжая... Как тебе идет рыжая краска! Она смоется?
— Оооуу! Хочешь — покрашусь стойкой...
— Никаких стойких! Твои волосы — твой бренд. И вообще — до конца съемок...
— Не болтай! Ааааа! Давай еще, еще, ещееееееееее... ну ты же можешь, можешь... Вот! ВООООООТ!!!... — Леа орала в долгожданной сладкой истерике, выгнувшись дугой на кровати, и вместе с ней орал Рикко. — Воооот! Вооо! Ооо! Оооооооо... ну наконец-то! Бооооже, как хорошо. Кааак хорошооооо... Куда? — ухватила она Рикко за ягодицы. — Думаешь, одного раза мне хватит?
Леа жадно обтягивала его член, мяла его в себе, сжимала и выкручивала, как тряпку, и Муньос выл в этих сладких тисках:
— Ты что? Ты же из меня все соки...
— Ааааа! А кто меня убить грозился? Ну, ну... Ну давай же, набухай, набухай, расти, расти-расти-расти-расти... Расти, мой маленький неугомонный таран. Ооо! Ого! Ого! А теперь за работу! Вот тебе для вдохновения! — Леа прильнула губами к его рту — и они слепились в единый стонущий, гнущийся, извивающийся, скачущий ком.
... Когда все кончилось — Леа лежала без движения, раскинув руки и ноги, а Муньос аккуратно вытирал грим с ее лица.
— Левая бровь чуть криво, — говорил он ей. — Но вообще Лолита вышла отменная, хоть новый римэйк снимай. А вот негритянка пока не очень. У них особая пластика, особый взгляд...
— Но никто же не усомнился, — бормотала Леа, едва раскрывая губы. — Все поверили...
— Бог не поверил, — сказал Муньос. — Тихо: снимаю линзы...
— Бог — это ты? Дай сама, — Леа вытянулась по-кошачьи, оттянула веки и сложила две темно-карие линзы в коробочку. Глаза ее стали голубыми: Лолита-Лючия снова превратилась в Леа Велар.
— Бог — это Бог. Ты!... Перед кем это ты изображала Лолиту?
— Не Лолиту, а Лючию. Я же тебе говорила... Помнишь Грасиэлу дель Солас? Крупную такую, высокую... которая в «Эре Эро»?..
— Я помню всех своих актеров.
— Ну вот... Сейчас она пробивается на MTV. Знаешь, какой ценой далось ей попрыгать на сцене? Позавчера она рассказала мне...
Голая Леа говорила вполголоса, вытянувшись на кровати.
— Ты бандитка! — тихо хохотал Муньос. — Ты малолетняя хулиганка! Я отведу тебя в полицию...
— Где ж малолетняя? Двадцать три...
— Старушенция! А ведь и правда — уже пять лет...
Они шептались еще какое-то время. Затем, как и обычно, шепот перешел в сопение, а сопение — в тишину.
В какой-то момент нервный гам вдруг усилился, будто повернули ручку динамика, и толпа ринулась к машине, подъехавшей к краю тротуара.
Ее дверцы с трудом раскрылись, придавив самых прытких, и из машины показалась бритая голова Муньоса. Чертыхаясь, он выбрался наружу и стал пробиваться сквозь лес диктофонов, которым вдруг ощетинился тротуар. Вслед за ним высунулась женская нога, и две трети диктофонов развернулись было к ней... но, наткнувшись на глянцево-черный нос ее хозяйки, разочарованно повернулись обратно.
Оставив неизвестную негритянку в покое, диктофоны ринулись за Муньосом. Морщась, тот пытался пробраться к пропускнику. На него сыпались вопросы — с четырех сторон одновременно, и временами даже сверху и снизу:
— Сеньор Муньос, как вы себя чувствуете?...
— Изменилась ли Испания за это время?..
— Что поддерживало вас в Африке?..
— Ваши любимые галстуки?..
— Сюжет нового фильма?..
— Где сеньора Леа?..
— Когда премьера?..
— Почему вы..
— Когда...
— Где...
— Что...
— Хвааааааааатииит!!!
Муньос трясся, как будильник. Ручка громкости тут же вернулась на два деления назад, и раскрытый рот Муньоса обрел голос:
— ... не все сразу! По очереди! Кто-то один! Вот давай ты! — ухватил он за сиськи ближайшую к нему девчонку-репортершу и подтащил к себе. — Давай! Давай свои вопросы, только побыстрей!
— Сввввв... сво... сво...
— Что?!
— Сво... с возвращением вас, сеньор Муньос!
— Вот спасибо! Что еще?
— Что помогало вам на съемках?
— Тоска по родине. Я правильно отвечаю?
— Чем вы занимались в джунглях?
— Мастурбацией.
— Где сеньора Леа?
— Развлекается.
— Кто эта дама с вами?
— Это... это Аэла Равель, гример из Африки.
— Отношение сеньоры Леа к ней...
— Благоговейное!
— Почему сеньора Леа обнажается в ваших фильмах и никогда не позирует глянцевым журналам? Вы запреща...
— Нет. Просто ей не нравится.
— Уже пять лет, как вы вместе! Секрет вашей любви?
— Азарт. Желание выиграть поединок.
— Поединок?..
— Да. Всего хорошего! — Муньос незаметно подобрался ко входу и, пропустив вперед Аэлу Равель, сверкнувшую темными очками, захлопнул за собой дверь.
Пока рой репортеров возбужденно гудел, счастливая корреспондентка расправила помятый бюст и сунулась в камеру:
— Только что вы смотрели эксклюзивное интервью, которое дал специально для телеканалла Brillo сеньор Риккардо Муньос, режиссер культовых драм «Жаворонок», «Эра Эро» и «Сладкая смерть» с участием его супруги Леа Велар, секс-символа нового поколения. Героиня концепций Муньоса — современная женщина, показанная в шокирующей наготе души и тела. Напоминаю, что Риккардо и Леа с трехлетней дочерью Беатрис вернулись из Центральной Африки, где проходили съемки нового фильма «Возмездие». Оставайтесь с нами! Brillo всегда в курсе последних новостей в мире кино, моды и шоу-бизнеса...
***
В это же время Хулио Перро, звукорежиссер элитной студии Sinceridad, рассказывал Тонио Сементалю, промоушн-менеджеру:
— Таких ты еще не видел. Легкая, сисястая такая... Такая пусечка провинциальная, глазки потупила, мордочка как кремовый торт... Чуть-чуть похожа на эту, как ее... которая в «Сладкой смерти», — но рыженькая, кареглазая, и — как цветочек из теплицы! Даже трахать жалко.
— Ну так и не трахай! Отдай мне.
— О! Всенепременно!..
Хулио и Тонио превосходно устроились в этой жизни. Sinceridad была лазейкой в мир шоубиза, и девушки, претендующие на звездный чин, должны были пройти через ее фильтр, устроенный до крайности просто. Каждая девушка, вне зависимости от ее возраста, умений и таланта, должна была переспать с Хулио и Тонио. Перед будущей звездой стоял только один выбор: отдаться им по очереди — или же одновременно. Большинство девочек выбирали второй вариант, дабы сократить свое блядство вдвое.
На толстых дрынах Хулио и Тонио поизвивались в свое время почти все красотки мадридского шоубиза, исключая тех, у кого хватило бабок миновать Sinceridad. Блондинки, брюнетки, шатенки, кудряшки, стриженные, высокие, миниатюрные, столичные штучки и провинциалки всех возрастов — от шестнадцати до тридцати с гаком — все отскакали свое на огромном сексодроме в спальне Хулио, где проходили посвящения в звезды. Квартира Хулио располагалась тут же, на верхнем этаже студии: это давало прекрасную возможность сочетать полезное с приятным. Хулио и Тонио ужинали в Botin*, ходили в оперу, обрюзгли, имели вид котов, утомленных жизнью, и считали себя успешными людьми. Особенно они любили неопытных, стеснительных девственниц. Контраст их чистоты и брезгливости с животной похотью, в которую их окунали в Sinceridad, щекотал сладким холодком пресыщенные нервы.
___________________________
*Элитный ресторан в Мадриде. — прим. авт.
Девочка, о которой говорил Хулио, пришла вечером того же дня.
Галстучные, наодеколоненные сеньоры Перро и Сементаль были суровы и непреклонны, как истые профи... но эта игра стоила им целой пробирки тестотерона. Робкая девочка, возжелавшая звездной карьеры, как-то незаметно, ненароком вскипятила их кровь так, что не было никаких сил терпеть.
— Мне передали, чтобы я пришла сама, без менеджера, без... Я не знаю, я не разбираюсь во всех этих делах... но вы, наверное...
В ней было именно то, что они ценили больше всего: сочетание бархатной, нетронутой девичьей прелести — с щекочущей сексуальностью, набухшей под слоем привычного полудетского поведения.
— ... В твоем возрасте пора во всем разбираться, Лючия! Ты ведь Лючия? Видишь, я помню твое имя — а у нас знаешь сколько таких, как ты? Напрягись, Лючия, раз уж ты сюда пришла, и не будем терять даром время.
— Да-да, конечно, я постараюсь...
— Стараться дома будешь. А здесь просто помни, что тебе не десять и не пятнадцать. Сколько тебе?
— Восемнадцать... почти.
Ее сексуальность била наповал тем более, что была естественной, как дыхание; она шла от природы — из глубины тела, распирающего узкое платье-тунику, из глубины карих глаз, блестевших сладким, умопомрачительным смущением...
— ... Ну, девочка моя, в восемнадцать лет уже многие имеют детей! Надеюсь, ты знаешь, как делаются дети? Или ты и в этом «не разбираешься»?
— Ээээ... — Лючия нервно рассмеялась, прикрыв лицо рукой. Ее рыжеватые волосы, чуть подкрашенные, изобильно-пушистые, как у девушек Ренуара, растрепались по плечам и спине.
— Вэээ! — передразнил ее Тонио. — Ну ничего, сейчас все решим. Не может быть, чтобы такая красивая... тебе ведь говорили, что ты хороша собой, Лючия? Я говорю это как эстет, как поклонник чистой красоты... Ты красива — значит, ты уже взрослая, Лючия. И ты должна понимать, что...
Тонио втирал ей привычные очки, без которых не обходился ни один студийный трах — и думал про себя: «ну когда уже?...»
Обычно он получал удовольствие от своей роли тайного паука, тянущего жертву в сети, — но теперь нетерпение портило ему всю игру. Наивная, дразняще-сексуальная Лючия будто говорила всем своим видом: «я невыносимо, невозможно привлекательна... но я не виновата в этом. Я даже не и подозреваю, как я действую на мужчин. Я не хочу этого, у меня само так получается...»
— Мы уделим тебе время, но... Таких, как ты... Никто не обязан делать тебе... Рынок... Перспективы... Спрос... Маркетинг... Мы послушаем твои песни, но... — бухтел ей Тонио. Лючия смотрела на него своим бархатным взглядом, — и вдруг в монолог вклинился Хулио:
— Ну, ну, приятель! Нам просто приятно смотреть на тебя, девочка моя. Так приятно, что мы, пожалуй, обсудим с тобой некоторые вопросы... Предлагаю сделать это за бокалом вина. Что скажешь, детка?
— Я... конечно! С удовольствием! Я так благодарна вам! — Лючия ослепила их улыбкой, от которой у них заскребло в яйцах.
— Ты забыл прослушать ее, — шепнул Тонио своему приятелю, поднимаясь вслед за ним по лестнице.
— А!... — махнул тот рукой. — ... Проходи, проходи, Лючия, не стесняйся, чувствуй себя, как дома...
***
Спустя полчаса Лючия, красная от вина и от услышанного, сидела в ампирном кресле и смотрела прямо перед собой.
— ... Как мы можем пойти тебе навстречу, если ты не хочешь сделать нам маленькое одолжение?
Ее лицо светилось таким фейерверком переживаний, что у Хулио и Тонио прямо-таки лопались штаны. Лючия была невозможно хороша в этот момент, и ее шок щекотал им кровь, как наркотик.
Решившись, она привстала и потянула с себя тунику. Было очевидно, что она впервые раздевалась на людях, — но это вышло у нее так скользяще-естественно, как не вышло бы у стриптизерши со стажем. Вишневая ткань сползла с тугого тела, оголив все его изгибы...
У Хулио и Тонио екнуло в потрохах. Гибкое, взрослое, матово-розовое от вина и от стыда тело Лючии трепетало под их взглядами, как живой луч. Голые груди, большие, вздыбленные кверху, целились в ценителей чистой красоты — одна в Хулио, другая в Тонио, — и светились сочной женской силой, от которой хотелось выть шакалом. Высвободив голову из туники, Лючия тряхнула рыжей гривой — и осталась перед ценителями в одних черных, кружевных, полупрозрачных трусиках...
— Какое у тебя белье, Лючия! Твой мужчина любит сексуальное белье? У тебя есть мужчина?
— Нет... Извините... Я не... Извините... — Лючия вдруг дернулась и сунула голову обратно в платье. — Простите... — она наткнулась на кресло, чуть не упала, и, подхватившись, побежала к выходу, пытаясь одеться на ходу.
— Лючия! Стой! Лючия! — хором гаркнули два голоса, перебив друг друга.
Лючия застыла. Платье, задранное на бедрах, приоткрывало матовую кожу и черное кружево трусов...
— ... Лючия! Во-первых, ты забыла свою сумку. Ты хочешь подарить ее нам? Во-вторых... — Хулио взял вдвое громче, и Лючия, сделав два шага к сумке, остановилась. — ВО-ВТОРЫХ! Если ты не сделаешь то, о чем тебя просят... ты, кажется, нуждалась в наших услугах? Наша студия помогает только послушным девочкам, Лючия! Ты поняла меня? Послушным девочкам, которые любят ласки опытных мужчин. Это правило выполняется всегда. ВСЕГДА! Ты поняла меня? Поняла или нет?
Пораженная Лючия смотрела на него.
— Поняла? Ты поняла меня или нет? Отвечай! Не слышу!..
Яйца давно кипели, как кофеварки, — и поэтому Хулио озвучил то, о чем никогда не говорилось прямо. Он надеялся на шок — и не прогадал.
— Ддддда... — еле слышно отозвалась Лючия.
— Если поняла, — что надо сделать? А?
Лючия молча сняла платье.
— ... И все?
Лючия смотрела какое-то время на Хулио. Затем стянула трусики, обнажив рыжий мохнатый пах.
— Ну! Это ведь совсем другое дело! — Хулио захрипел от предвкушения. — Подойди к нам, детка. Не бойся нас. Мы не сделаем больно. Подойди к нам. Подойди... — хрипло тянул он, и голая Лючия медленно подходила к нему, глядя в пол. — Ну вот... Славная такая... Нежная, славная девочка, зачем таких обижать? — пел Хулио, трогая матовый живот Лючии. — Ну, ну!... Я ведь только потрогал. Неужели неприятно? Ты такая чувственная, такая... ты должна отзываться... вооот... вот тааак... воооооот тааааааак... — ворковал он, поглаживая ей бедро. Сзади подкрался Тонио — и окутал ее бок, спину и ягодицы истаивающими прикосновениями, невесомыми, как паутинка.
Лючия задрожала, покрылась гусиной кожей... и закрыла глаза.
— Ну воооот... воооот... прияяяяятно девочке... ааааа... — мурлыкал Хулио, пуская слюни. — Какая ты, Лючия!... Сладкая, сексуальная... Ты адски возбудила нас, — хрипел ей Хулио. — Тебе нравится возбуждать мужчин? Превращать их в похотливых самцов? — пел он, тиская податливое тело.
Тонио лизнул ей сосок. Лючия выгнулась, пытаясь увернуться, — но Хулио сдавил губами другой сосок, и девушка обмякла под двумя языками, лижущими ее, как маленькие горячие жала. Они впивались ей в соски, вдавливали их в пружинящую плоть грудей, вылизывали их по кругу — и теребили кончики, упругие, соленые, как орешки...
Внезапно Хулио дернул ее к себе. Лючия вскрикнула — и, не удержавшись, упала к нему на колени.
Нос ее ткнулся в Хулио, ноги сами собой раздвинулись — и, прежде чем она опомнилась, в губы ей впился жадный язык, а в распахнутый бутончик проникли чьи-то пальцы.
Лючия захлебнулась своей беспомощностью. Руки Хулио крепко удерживали ее за бедра, и язык пролизывал ей рот до самых мозгов; Тонио мял и массировал ей мокрые складки, сразу проникнув в самый заветный, самый щекотно-сладкий уголок, и доил другой рукой набухшую грудь...
Эта пытка длилась целую вечность. Лючия маялась, вилась, изгибалась всем телом, всхлипывала, хрипела, мычала, ныла все громче и надсадней — пока наконец не прогнулась, как умирающая, и не оторвалась от губ Хулио, глядя на него диким, потемневшим взглядом.
Груди и плечи ее ходили ходуном: она хватала воздух и тонула в собственном хрипе. Две пары рук крепко держали ее за бедра, за грудь и за гениталии, брызжущие белой пеной.
— Аааааааааооо... — выдохнула она наконец, обмякнув, как резина. Ноги не слушались ее.
— Иди сюда... Кончила? Еще не то будет... Иди сюда... — хрипел Хулио, подтягивая Лючию к себе на диван. — Иди, детка! — не выдержав, он звучно шлепнул ее по заднице. Тонио подталкивал ее сзади, продолжая хлюпать в ее складках.
— Оооууу... Я... на секунду выйти, — бормотала Лючия, с трудом шевеля губами. — Я... только на секунду... Мне... надо...
— Куда это ты?
— Я... ну... мне надо. В уборную.
— Ах, посцать?! — ухмыльнулся Хулио. — Так и скажи! Давай в темпе... а сумка зачем тебе?
— Ну... — Лючия умоляюще посмотрела на него, и Тонио сказал Хулио:
— А женские всякие дела? Столько девок отпендюрил — и такие вопросы задаешь, ты!... Не бойся, голышом не сбежит!
— Прокладочки-мазилочки? А, ну-ну! — они с Тонио загоготали. — Давай только поскорей, крошка, а то твои мальчики лопнут, пока ты писюнькаешь, моя сисястая!
Лючия, красная, как рак, прошла к дверям, натыкаясь на мебель — и исчезла за дверью.
— Ай да сучка! Аж поплохело. — Хулио и Тонио лихорадочно скидывали с себя тряпки. — Ого! Не убей ее таким бревном! Лопнет девочка, кишочки выпустит — что будем делать?
— На себя посмотри, ты!...
— Войдет девочка обратно — удивится...
— Благодарить будет! Видал, как у нее дым из ушей?..
— Где ж она застряла, мать ее в рот? Я лопну!..
— Что-то долго она... По-большому ее пробило, что ли?
Вдруг из-за дверей послышался грохот.
Бряммммц!..
Затем еще: дзыннннь! Дзяннннь! И еще — бряммммц!... — и снова, и еще, и еще...
«Мальчики» переглянулись — и рванули к двери, размахивая каменными хуями:
— Эй! Лючия! Ты где? Лючия!..
В туалете ее не было. «Мальчики» выскочили в гостиную... и застыли, как вкопанные.
Вся гостиная, сколько хватало глаз, была изрисована красной краской из баллончика. На стенах, обтянутых бесценными гобеленами, красовались фразы, самой приличной из которых была «Хулио и Тонио — хуи ходячие». Старинный паркет был залит лужами эмульсионки, в которых плавали осколки дрезденских сервизов XVIII века, китайских ваз и коллекционного хрусталя. Огромное зеркало было украшено четырьмя трещинами и красным улыбающимся хуем.
— Ыхххххххы... — из глотки Хулио рвался нечленораздельный хрип. — Ыыыххххххыы...
Входная дверь была раскрыта. Хулио кинул на нее мутный взгляд — и ринулся вдогонку...
— Эй! Швейцара ненароком прибьешь своим дрыном!
Тонио ухмылялся. Несмотря на шок, его чрезвычайно радовало то, что все это произошло в квартире Хулио, а не в его собственной. Голый Хулио застыл в дверях:
— Швейцар... Он не выпустит... Надо останов... — и осекся: из окна послышался звук отъезжающей машины.
— С чего это не выпустит? Выпустит, как и всех прежних выпускал. Откуда ему знать, что...
— Но она же гол... Твоююю мааааать! У нее что, в сумке были другие тряпки? — хрипел Хулио, вытаращив глаза.
— А тебя только сейчас осенило?... Глянь-ка! Что это?
Тонио подошел к столику, на котором лежала записка.
— «Привет, мальчики», — стал читать он. — «Я отлично провела с вами время. Если я слишком разорила вас, сохраните мой автограф и мою тунику: лет через пять вы получите за них не менее штуки евро. Если поторговаться, конечно. Думаю, с этого дня правила Sinceridad изменятся. В противном случае видеозапись нашего рандеву мгновенно засветится на телевидении. Мне жаль, что я оставила вас в неудовлеторенном виде — но, в конце концов, вы всегда можете воспользоваться для этой цели друг другом. Искренне ваша...»
— Сууууууукаааа!!! — взвыл Хулио. — Убьюююююю!!! Какое телевидение?! Да я ее сам в тюрягу...
— Не выйдет, Хулио, — осадил его приятель. — Ты слишком много наболтал.
— Дерьмо!!! Что я сказал?! Какая еще запись?! Где камера?..
— В сумке, Хулио, в сумке. Точнее, на сумке. Которая стояла в нашей комнате. Юэсби-камера, с флеш-памятью. Такие сумки стоят сорок евро...
— Черт! Черт! Черт! Черт! Черт! Чеееееееррррт!!!
— Не черт, а сука, — поправил его Тонио.
***
Получасом позже Риккардо Муньос встречал в дверях свою жену:
— О боги! Что это?
— Не знаю. Эмульсионка, наверно. Оооуу... Эти зверятки возбудили меня до визга.
— Доиграешься, — говорил Рикко, раздевая Леа. — Когда-нибудь твои зверятки тебя прикончат. Или я сам тебя прикончу. Что они делали с тобой?
— Оооу! Сосали мне грудь. Как телята. И еще терли там, где ты тоже любишь тереть...
— Они что, трахнули тебя?!
— Нууууу... Честно говоря, я оставила эту почетную обязанность тебе.
— Мне? Я должен трахнуть вот это? — рычал Муньос, стягивая с Леа трусы. — Вот эту рыжую-бесстыжую?... В какой-то краске, в какой-то слюне каких-то похотливых животных... Нееет, сначала я смою с тебя их слюни, — Рикко подхватил Леа на руки и впился в ее сосок.
— Ооооуууууу... Ну не мучь, не мучь меня уже...
— Не мучить? А ты заслужила? — Рикко толкнул ее в постель и прыгнул сверху. — Вот тебе, вот, — урчал он, с силой вылизывая ей грудь. — Вот тебе! — ревел он, ввинчиваясь языком в горящие комочки.
— Тише, дочку разбудишь... Она ведь спит? Ааааа... Ну скорей уже, садист проклятый... Аааааааоооууу!!! Ну сколько можно уже?..
Но Рикко не выдержал сам — и уже вплывал в Леа, и скакал на ней, сразу провалившись до упора:
— Вот тебе! Вот тебе!...
— Ооооууууйй! Как хорошо... Еще!... Еще сильней! — стонала и улыбалась Леа, двигаясь в такт ему.
— Рыжая-бесстыжая... Как тебе идет рыжая краска! Она смоется?
— Оооуу! Хочешь — покрашусь стойкой...
— Никаких стойких! Твои волосы — твой бренд. И вообще — до конца съемок...
— Не болтай! Ааааа! Давай еще, еще, ещееееееееее... ну ты же можешь, можешь... Вот! ВООООООТ!!!... — Леа орала в долгожданной сладкой истерике, выгнувшись дугой на кровати, и вместе с ней орал Рикко. — Воооот! Вооо! Ооо! Оооооооо... ну наконец-то! Бооооже, как хорошо. Кааак хорошооооо... Куда? — ухватила она Рикко за ягодицы. — Думаешь, одного раза мне хватит?
Леа жадно обтягивала его член, мяла его в себе, сжимала и выкручивала, как тряпку, и Муньос выл в этих сладких тисках:
— Ты что? Ты же из меня все соки...
— Ааааа! А кто меня убить грозился? Ну, ну... Ну давай же, набухай, набухай, расти, расти-расти-расти-расти... Расти, мой маленький неугомонный таран. Ооо! Ого! Ого! А теперь за работу! Вот тебе для вдохновения! — Леа прильнула губами к его рту — и они слепились в единый стонущий, гнущийся, извивающийся, скачущий ком.
... Когда все кончилось — Леа лежала без движения, раскинув руки и ноги, а Муньос аккуратно вытирал грим с ее лица.
— Левая бровь чуть криво, — говорил он ей. — Но вообще Лолита вышла отменная, хоть новый римэйк снимай. А вот негритянка пока не очень. У них особая пластика, особый взгляд...
— Но никто же не усомнился, — бормотала Леа, едва раскрывая губы. — Все поверили...
— Бог не поверил, — сказал Муньос. — Тихо: снимаю линзы...
— Бог — это ты? Дай сама, — Леа вытянулась по-кошачьи, оттянула веки и сложила две темно-карие линзы в коробочку. Глаза ее стали голубыми: Лолита-Лючия снова превратилась в Леа Велар.
— Бог — это Бог. Ты!... Перед кем это ты изображала Лолиту?
— Не Лолиту, а Лючию. Я же тебе говорила... Помнишь Грасиэлу дель Солас? Крупную такую, высокую... которая в «Эре Эро»?..
— Я помню всех своих актеров.
— Ну вот... Сейчас она пробивается на MTV. Знаешь, какой ценой далось ей попрыгать на сцене? Позавчера она рассказала мне...
Голая Леа говорила вполголоса, вытянувшись на кровати.
— Ты бандитка! — тихо хохотал Муньос. — Ты малолетняя хулиганка! Я отведу тебя в полицию...
— Где ж малолетняя? Двадцать три...
— Старушенция! А ведь и правда — уже пять лет...
Они шептались еще какое-то время. Затем, как и обычно, шепот перешел в сопение, а сопение — в тишину.
